Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма - Н. ГРЕКОВ

Гоголь обращается к соотечественнику христианину: "Чем больше вхожу умом в существо нынешних вещей, тем менее могу решить, какая должность теперь труднее и какая легче. Для того, кто не христианин, все стало теперь трудно; для того же, кто внес Христа во все дела и во все действия своей жизни, все легко.

… Вы будете даже не в состоянии сделать неразумное дело, потому что неразумные дела делаются от гордости и уверенности в себе. Но христианское смирение спасет вас повсюду и отгонит то самоослепление, которое находит на многих даже очень умных людей, которые, узнавши только одну половину дела, уже думают, что узнали все, и летят опрометью действовать; тогда как, увы, даже и в том деле, которое, по-видимому, насквозь нам известно, может скрываться целая половина неизвестная. Нет, Бог от вас отгонит это грубое ослепление.

… Вы уже знаете, что вина так теперь разложилась на всех, что никаким образом нельзя сказать вначале, кто виноват более других: есть безвинно - виноватые и виновно - невинные. Поэтому-то самому вы теперь будете несравненно осторожней и осмотрительней, чем когда-либо прежде. Вы станете покрепче всматриваться в душу человека, зная что в ней ключ всего. Душу и душу нужно знать теперь, а без того не сделать ничего. А узнавать душу может один только тот, кто начал уже работать над собственной душой своей, как начали это делать теперь вы. Если вы узнаете плута не только как плута, но и как человека вместе, если вы узнаете все душевные его силы, данные ему на добро и которые он поворотил во зло или вовсе не употребил, тогда вы сумеете так попрекнуть его им же самим, что он не найдет себе места, куда ему укрыться от самого же себя. Дело вдруг примет другой оборот, если покажешь человеку - чем он виноват перед самим собой, а не перед другим. Тут потрясешь так его всего, что в нем явится вдруг отвага быть другим, и тогда только вы почувствуете, как благородна наша русская порода, даже и в плуте.

… Устроить дороги, мосты и всякие сообщения есть дело истинно нужное; но угладить многие внутренние дороги, которые до сих пор задерживают русского человека в стремлении к полному развитию сил его и которые мешают ему пользоваться как дорогами, так и всякими другими внешностями образования, о которых мы так усердно хлопочем, есть дело еще нужнейшее".

Гоголь в статье "О малороссийских песнях" писал: "Где же мысли в них (в песнях) коснулись религиозного, там они необыкновенно поэтически. Их вера так невинна, так трогательна, так непорочна, как непорочна душа младенца. Они обращаются к Богу, как дети к отцу; они вводят его часто в быт своей жизни с такою невинною простотою, что безыскуственное его изображение становится у них величественным, в самой простоте своей".

Стоит только припомнить многочисленные перлы Писаки ("Тебе вже люди прокляли" т.п.), чтобы понять насколько "народна" его богохульная поэзия. Ненародность его безбожия вынуждены признать даже его горячие сторонники. Но сам он, разумеется, в этом не виноват. А виноваты… Кто? Правильно, москали: "Життя Шевченка аж до могили було неймовірно тяжке, доля сильно його била, - і він часом тратив рівновагу, і говорив - писав жорстке слово до свого Господа - Опікуна, що Він забув про нього… Не тому, що ніби Тарас був безбожником - ні, тільки тому, що від жорсткої недолі впадав у безнадію та розпуку… А в Петербурзі революцьонери й атеїсти, люди зовсім іншого світогляду, і справдi безбожники, висміювали Шевченкову Віру, пхали його до безбожжя і радили "чудотворними піч палити"… Ні, це не українська ідеологія, це світогляд не українського народу, а Шевченко ж був щирий син свого народу". (Митрополит Іларіон. Граматично - стилістичний словник Шевченкової мови. Вінніпег, 1961).

Совершенно верно, ненависть Шевченко к Господу и Православной Церкви - это не украинская идеология и не мировоззрение украинского народа. Что же касается того, что его безответного "пхали до безбожжя", то как-то даже неудобно за автора этой "гипотезы". Кто пихнет такого - сам этому рад не будет.

Отдадим ему должное: мировоззрение "великого" кобзаря было цельным. И в него органично входили такие ненародные компоненты, как ненависть к Богу и Церкви, классовая ненависть (см. выше вывод М. Максимовича о том, что для народной поэзии не характерна классовая ненависть) и оголтелая ненависть к русским.

Вообще, понятия "народный" и "ненависть" взаимно исключают друг друга. Гоголь поэтому гораздо более народен и для украинцев и для русских. Отто Вейнингер был прав, говоря: "Всякая ненависть есть проекция низости нашей натуры на ближнего".

Книга Гоголя заканчивается главой "Светлое Воскресение": "В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресения. Он это чувствует живее, если ему случится быть в чужой земле. Видя, как повсюду в других странах день этот почти не отличен от других дней, - те же всегдашние занятия, та же вседневная жизнь, то же будничное выражение на лицах, - он чувствует грусть и обращается невольно к России. Ему кажется, что там как-то лучше празднуется этот день, и сам человек радостнее и лучше, нежели в другие дни, и самая жизнь какая-то другая, а не вседневная. Ему вдруг представляется - эта торжественная полночь, этот повсеместный колокольный звон, который как бы всю землю сливает в один гул, это восклицание "Христос воскрес!", которое заменяет в этот день все другие приветствия, этот поцелуй, который только раздается у нас - и он готов почти воскликнуть: "Только в одной России празднуется этот день так, как ему следует праздноваться"!"

Мы видели, что для Шевченко Воскресение Христово - это "византийско-староверское торжество": "свету мало, звону много… Отсутствие малейшей гармонии и ни тени изящного".

Ты прав, кобзарь: изящного - ни тени. Чего нет, того нет.

Гоголь: "Нет, не в видимых знаках дело, не в патриотических возгласах (и не в поцелуях, данных инвалиду), но в том, чтобы в самом деле взглянуть в этот день на человека, как на лучшую свою драгоценность, - так обнять и прижать его к себе, как наироднейшего своего брата, так ему обрадоваться, как бы своему наилучшему другу, с которым несколько лет не видались и который вдруг неожиданно к нам приехал. Еще сильнее! еще больше! потому что узы, нас с ним связывающие, сильнее земного кровного нашего родства, и породнились мы с ним по нашему прекрасному небесному Отцу, в несколько раз нам ближайшему нашего земного отца, и день этот мы - в своей истинной семье, у Него Самого в дому. День этот есть тот святой день, в который празднует святое, небесное свое братство все человечество до единого, не исключив из него ни одного человека".

Последние слова книги Гоголя: "Отчего одному русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта не приходит ни к кому другому, кроме русского? Что значит в самом деле, что самый праздник исчез, а видимые призраки его так ясно носятся по лицу земли нашей: раздаются слова "Христос Воскрес!" и поцелуй, и всякий раз также торжественно выступает святая полночь и гулы всезвонных колоколов гудят и гудят по всей земле, точно как бы будят нас! Где носятся так очевидно призраки, там недаром носятся; где будят, там разбудят. Не умирают те обычаи, которым определено быть вечными. Умирают в букве, но оживают в духе. Померкают временно, умирают в пустых и ветрившихся толпах, но воскресают с новою силою в избранных, затем, чтобы в сильнейшем свете от них разлиться по всему миру. Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно-русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее - и праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде у нас, нежели у других народов! На чем же основываясь, на каких опираясь данных, заключенных в сердцах наших, можем сказать это? Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнию ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизни еще неустроенней и беспорядочней всех их. "Хуже мы всех прочих" - вот что мы должны всегда говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что нам пророчит это. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней. Что есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа - доказательство тому уже то, что без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала сама собою Его слово, что есть уже начало братства Христова в самой нашей славянской природе, и побратание людей было у нас роднее дома и кровного братства; что еще нет у нас непримиримой ненависти сословия против сословия и тех озлобленных партий, какие водятся в Европе и которые поставляют препятствие непреоборимое к соединению людей и братской любви между ними; что есть, наконец, у нас отвага, никому несродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую природу человека, то с болию собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли домы свои и земные достатки, так рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас: ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды - все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия - один человек. Вот на чем основываясь, можно сказать, что праздник Воскресения Христова воспразднуется прежде у нас, нежели у других. И твердо говорит мне это душа моя; и это не мысль, выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются. Внушением Божиим порождаются оне разом в сердцах многих людей, друг друга не видавших, живущих на разных концах земли, и в одно время, как бы из одних уст, изглашаются. Знаю я твердо, что не один человек в России, хотя я его и не знаю, твердо верит тому и говорит: "У нас прежде, нежели во всякой другой земле, воспразднуется Светлое Воскресение Христово!"