Нортэнгерское аббатство - Джейн Остен

Как могла она подобным образом обмануться! Боже упаси Генри Тилни узнать о ее глупости! И все сие – в немалой степени его деянье: если б шкаф не появился манером, столь напомнившим описанья ее приключений, любопытство ее и не шелохнулось бы. Таково было единственное ее утешенье. Торопясь избавиться от ненавистных улик ее глупости, этих презренных бумаг, разбросанных по кровати, Кэтрин тотчас поднялась и, сложив их в возможно более сходный с прежним сверток, убрала на место в шкаф, всем сердцем желая, чтобы неблагоприятный случай не извлек их оттуда вновь и не опозорил ее в собственных глазах. Правда, отчасти удивительно, отчего так трудно было отпереть замки, ибо сейчас Кэтрин открывала их запросто. Тут, разумеется, крылась некая загадка, и Кэтрин размышляла над лестной гипотезою полминуты, пока не покраснела при мысли, что дверца была открыта изначально, а она, Кэтрин, заперла ее сама.

Со всей возможной поспешностью она покинула комнату – поступки, здесь свершенные, понуждали к неприятным воспоминаньям – и очень быстро отыскала утреннюю столовую, ибо накануне вечером юная г-жа Тилни показала гостье путь туда. В столовой одиноко сидел Генри; тотчас выразив надежду, что буря не обеспокоила Кэтрин, и лукаво намекнув на свойства зданья, кое все они населяли, он немало ее огорчил. Ни за что на свете она бы не пожелала, чтобы он заподозрил ее слабость, но, не способная к абсолютной лжи, понуждена была признать, что ветер некоторое время не давал ей заснуть.

– Но теперь очаровательное утро, – прибавила она, желая сменить предмет беседы. – А грозы и бессонница – ничто, когда они уже завершились. Какие красивые гиацинты! Я только что научилась любить гиацинты.

– И что же вас научило? Случай или резон?

– Меня научила ваша сестра; даже не знаю как. Госпожа Аллен годами старалась, чтобы они мне понравились; но мне все не удавалось их полюбить, пока я не увидела их недавно на Милсом-стрит; вообще-то я равнодушна к цветам.

– Но теперь любите гиацинты. Оно и к лучшему. Вы обрели новый источник наслаждений; предпочтительно иметь как можно больше того, что удерживает счастье. Кроме того, в дамах вкус к цветам всегда желателен, ибо сие выманивает вас прочь из дому и соблазняет шевелиться побольше, чего иначе вы бы не делали. И хотя любовь к гиацинту, пожалуй, явленье весьма домашнее – кто знает, если чувство пробудилось, возможно, придет время, когда вы полюбите розу?

– Но мне, чтобы выходить из дому, такие соображенья не нужны. Удовольствий прогулки и свежего воздуха мне вполне достаточно, а в хорошую погоду я только и делаю, что гуляю. Мама́ говорит, меня вовсе не видно дома.

– Так или иначе, я рад, что вы научились любить гиацинты. Суть в самой привычке учиться любить; а обучаемость юной дамы – великое благословенье. Приятным ли манером наставляла вас моя сестра?

Кэтрин была избавлена от неминуемой неловкости ответа явленьем генерала, чьи улыбчивые комплименты свидетельствовали его благоприятное расположенье духа, но мягкий намек на ранний подъем самообладанью юной девы не способствовал.

Когда они уселись за стол, вниманьем Кэтрин завладела изысканность завтрака; к счастью, завтрак сей составлял генерал. Он был очарован одобреньем гости, признал, что трапеза приятна и проста, полагал верным поощрять производство в своей стране; с его точки зренья и на его непривередливый вкус, чай в стаффордширском фарфоре не менее отраден, нежели в фарфоре Севра или Дрездена. Сервиз, впрочем, довольно старый, приобретен два года назад. Производство с тех пор немало усовершенствовалось; в последний раз, заехав в город, он видел прекрасные образчики и, не будь он вовсе лишен подобного рода тщеславья, вероятно, склонился бы заказать новый сервиз. Он, однако, уверен, что вскоре представится возможность выбрать таковой – впрочем, не для себя. Пожалуй, сего замечанья не поняла одна Кэтрин.

Вскоре после завтрака Генри отбыл в Вудстон – дела призывали и задержат его на два или три дня. Все собрались в вестибюле и поглядели, как Генри садится в седло; тотчас возвратившись в утреннюю столовую, Кэтрин выглянула наружу, питая надежду вновь увидеть его силуэт.

– Стойкость твоего брата подвергается серьезному испытанью, – заметил генерал дочери. – Вудстон нынче, вероятно, смотрится уныло.

– Там красиво? – спросила Кэтрин.

– Что скажешь, Элинор? Сообщи свое мненье, ибо дамы лучше судят о дамском вкусе касательно пейзажей, а равно мужчин. Полагаю, наибеспристрастнейший взгляд различит в Вудстоне множество достоинств. Дом посреди роскошных лугов, фасадом на юго-восток, замечательный огород с той же стороны; ограда, кою я сам купил и построил для сына десять лет назад. Это семейный приход, госпожа Морлэнд; и поскольку владею им главным образом я, можете быть уверены, моими заботами он будет хорош. Если бы средства Генри зависели только от прихода, сын мой был бы неплохо обеспечен. Возможно, вам покажется странным, что, имея всего двух младших детей, я счел ему потребным обзавестись профессией; и, разумеется, бывают минуты, когда все мы предпочли бы, чтобы он вовсе оставил дело. Но хотя мне вряд ли удастся убедить вас, юные дамы, я уверен, ваш отец, госпожа Морлэнд, со мною бы согласился: всякому молодому человеку занятие необходимо. Деньги – ничто, цель не в деньгах; суть в занятии. Даже Фредерик, мой старший сын, который, вероятно, унаследует весьма значительные земли, не уступающие никому в стране, – даже Фредерик располагает профессией.

Воздействие сего последнего довода исполнило генеральские надежды. Молчанье дамы подтвердило, что аргумент неотразим.

Накануне вечером заходил разговор о том, что следует показать Кэтрин аббатство, и теперь генерал предложил себя проводником; Кэтрин надеялась исследовать аббатство в обществе одной лишь генеральской дочери, однако предложенье само по себе и при любых обстоятельствах обещало такие наслажденья, что невозможно было не согласиться с восторгом; ибо юная дева провела здесь уже восемнадцать часов и видела лишь несколько комнат. Шкатулка для вязанья, только что праздным манером извлеченная, была захлопнута с воодушевленной поспешностью, и Кэтрин изготовилась в любую минуту следовать за хозяином. А затем, когда они обойдут дом, ей обещано было счастье прогулки в леске и саду. На приглашенье сие Кэтрин ответила согласным реверансом. Но, быть может, ей будет приятнее начать с них тотчас? В настоящий миг погода благоприятствует, а в нынешнее время года не приходится особо рассчитывать, что сие продлится. Что предпочтет юная дама? Генерал к ее услугам, что бы она ни предпочла. Как полагает его дочь – что наилучшим манером удовлетворит склонности ее прелестной подруги? Но, пожалуй, он уразумел и сам. О да, в глазах г-жи Морлэнд он читает благоразумное желанье воспользоваться благоволеньем погоды. Но когда она судила дурно? В аббатстве всегда уютно и сухо. Он безоговорочно подчиняется, захватит шляпу и возвратится к дамам спустя мгновенье. Генерал вышел, и Кэтрин, огорченная и встревоженная, сказала, как нежелательно, чтобы он вел их из дому, противясь собственным склонностям и ошибочно полагая, будто тем самым усладит ее; юная г-жа Тилни, однако, перебила ее в некотором смятеньи:

– Мне представляется, всего мудрее воспользоваться столь ясным утром; не переживайте из-за моего отца – в это время он всегда ходит на прогулку.

Кэтрин не вполне уразумела, как сие понимать. Отчего смутилась юная г-жа Тилни? Ужели генерал не хочет показать гостье аббатство? Он ведь сам предложил. И не странно ли, что он всегда гуляет в такую рань? Ни ее отец, ни г-н Аллен так не поступают. Сие наводит на мысли, о да. Ей не терпелось осмотреть дом; касательно же поместья любопытство ее дремало. Ах, если б с ними был Генри! Теперь же она не распознает живописное, таковое повстречав. Вот о чем были ее помыслы; их она оставила при себе и с терпеливым неудовольствием надела шляпку.

Впервые узрев аббатство с лужайки, Кэтрин, впрочем, была потрясена его величьем. Зданье обымало просторный двор; упоенному взору представали две стороны четырехугольника, богато изукрашенные на готический манер. Все прочее заслоняли холмы, поросшие древними деревами, или буйные посадки, а крутые лесистые склоны, что вздымались позади, укрывая аббатство, были прекрасны даже в безлистом марте. Ничего подобного Кэтрин в жизни не видала; и наслажденье ее было так сильно, что, не ожидая мненья авторитетов, она отважно излила свое изумленье и восторг. Генерал слушал одобрительно и благодарно; казалось, его собственное мненье о Нортэнгере до сей минуты пребывало неопределенным.

Далее следовало восхититься огородом, и генерал повел дам, срезая путь через клочок парка.

Акров, кои огород занимал, было столько, что Кэтрин слушала с невольным ужасом, ибо площадь сия вдвое превышала все владенья г-на Аллена, а равно ее отца, включая церковный двор и фруктовый сад. Стены представлялись бесчисленными и бесконечными; парники громоздились средь них целым селением, а внутри, судя по всему, трудился весь приход. Генералу польстило удивленье Кэтрин, кое немногим окольнее, нежели он понудил ее вскоре высказаться, сообщало ему, что равных сему садов юная дева никогда не встречала; и он даже скромно признал, что, хоть и не имеет притязаний подобного сорта – и думать о сем не склонен, – полагает сады свои в королевстве беспримерными. Если у него и имеется любимый конек – вот он. Генерал любит сад. В вопросах рациона он по большей части довольно небрежен, но к добрым фруктам питает склонность – а если не он сам, то его друзья и дети. Впрочем, уход за таким садом чреват немалыми огорченьями. Наирачительнейшая забота не всегда спасает самые ценные фрукты. Ананасная теплица в минувшем году принесла всего сотню. Вероятно, г-н Аллен страдает от подобных тягот не меньше.