Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как надо?
— Весь мир сбился с ног, чтобы только глазком на них взглянуть. А что касается Кристеллы Пеперик, то это лучшая партия в Брюсселе. Как вашему сыну это удалось?
— Как и с другими: он ее закадрил.
— Где он встретил ее? Как? Почему? Вы не отдаете себе отчета, до какой степени эта женитьба…
Она хотела сказать «неожиданна», но в последний миг вильнула в другую сторону:
— …чудесна!
Марселла воздела очи к потолку и проворчала:
— Поживем — увидим! С женитьбой ведь как: сначала огонь и пламя, а потом одна зола. Посмотрим, сколько они продержатся, эти голубки.
— Марселла, ваш сын станет богатым!
— Тем лучше, ведь он мне задолжал двести сорок два евро! Не знаю, говорила ли я вам, но я выдала ему авансом двести сорок два евро, чтобы он смастерил мне ночной столик. И вот тебе: и столика нет, и двести сорок два евро плакали! Худо дело…
Она наткнулась на стул, путавшийся у нее под ногами, в сердцах саданула по нему ногой и поставила в угол.
Мадемуазель Бовер не могла уразуметь, как эта тупая мамаша без конца пережевывает историю про двести сорок два евро и ночной столик, в то время как ее сыну предстоит свадьба века!
Видя эту несообразность, она решила уточнить:
— Марселла, а где живут родители вашей будущей невестки?
— В самом конце авеню Луизы, Сквер дю Буа.
Мадемуазель Бовер вздрогнула: на Сквер дю Буа, частной улице с черно-золотыми решетками, располагались роскошные жилища площадью от семисот до тысячи квадратных метров; это была своего рода элитная деревня, обиталище старых и новых толстосумов; во времена бельгийского франка ее называли «тупиком миллиардеров», а с переходом на евро стали называть «тупиком миллионеров».
— А вы уже видели эту девушку? И ее родителей?
— Нет еще.
— Ваш сын вам не предлагал встретиться?
— Он намекнул мне на одну вещь, которая мне страшно не понравилась, и я вытолкала его за дверь. Но если он вернется, я поручила своему афганцу выставить его снова.
— Но что произошло, Марселла?
— Он хотел проверить, как я собираюсь одеться и что буду говорить.
Ну какие могут быть сомнения! Рассказ Марселлы — чистая правда.
— Вот так, мадемуазель, — продолжала Марселла, — можно подумать, ему стыдно за мать!
Она выпустила из рук пылесос, стукнула себя кулаком в лоб и разрыдалась. Мадемуазель Бовер бросилась к ней, обняла за плечи, зашептала слова утешения, хотя на самом деле очень понимала этого мальчика, который, вытянув выигрышный билет, не на шутку боялся, что мать спугнет его удачу.
Ее захлестнула волна доброты. Она усадила Марселлу в кресло, села на табурет напротив и, держа ее за руки, стала увещевать:
— Марселла, ваш сын хочет убедиться, что его любимая мама понравится родителям его невесты. Он хочет быть уверенным, что вы сумеете построить с этой семьей добрые отношения. В его просьбе нет ничего ужасного.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверена. Если хотите, я вам помогу.
— В чем?
— В подготовке вашей встречи.
Марселла поморщилась:
— В конце-то концов, мадемуазель, ведь речь идет всего лишь о девчонке и ее родителях, торговцах шипучкой. Он же не собирается представить меня английской королеве!
— Боюсь, Марселла, вы недооцениваете Пепериков. Оставим английскую королеву, но Пеперики входят в полусотню самых состоятельных семейств Европы.
Консьержка побледнела:
— Да бросьте!
— Именно так. Обычно такие девушки, как Кристелла Пеперик, — и это совершенно нормально — выходят за самых богатых наследников. Или уж за принцев. Но не за вашего сына!
— Бог мой, в какое дерьмо он вляпается!
— Помогите ему.
— Хорошо. Но что мне делать?
Мадемуазель Бовер встала и придирчиво оглядела толстушку:
— Как насчет небольшой диеты для начала?
— С какой стати?
— У богатых принято быть стройным. Даже если денег невпроворот, они не уписывают за обе щеки, а встают из-за стола чуть голодными. При больших доходах доблесть состоит не в том, чтобы набить брюхо, а в том, чтобы от этого удержаться.
— Мой бедный сынок, он привык уплетать за четверых…
— Он молод, у него жир не накапливается. А вот мы, в наши годы…
Марселла оглядела свои ляжки, живот, руки и, наверное, впервые в жизни осознала, что она довольно упитанная.
— Как только вы немного похудеете, Марселла, займемся вашим гардеробом.
— На какие шиши?
— Думаю, сын вернет вам двести тридцать…
— Двести сорок два евро! Это в его интересах. Вот черт, мне же нужно идти к мадам Мартель. Я ухожу, закончу завтра.
Она бросила дела и направилась к дверям. Мадемуазель Бовер машинально пошла следом за ней.
— Но если даже он мне вернет мои двести сорок два евро, у меня так и не будет ночного столика.
— Попросите вашего афганца смастерить его.
— Моего афганца? Да если он берет в руки тарелку, он ее, как пить дать, разобьет. У него руки растут не из того места. Он у меня интеллектуал, доктор филологии!
— Филологии? — воскликнула мадемуазель, удивленная, что Марселле знакомо это слово.
Когда дверь за Марселлой закрылась, мадемуазель Бовер раскисла. Вот ведь какая несправедливость! Если бы ей вернуть ее двадцать лет, она бы развернулась. В рассказанной Марселлой истории мадемуазель пыталась представить себя на месте двоих участников: богатой девицы, не доверяющей мужчинам, и бедного молодого человека, строящего жизнь на выгодном браке. А ведь мадемуазель Бовер никогда не могла преодолеть страх перед корыстными женихами и никогда не считала брак фундаментом счастья. Вывод?
Никакого вывода…
«Если будет продолжаться в таком духе, я снова пойду туда…»
В сумерках раздался хриплый вопль:
— Серджо! Серджо!
— Заткнись, Коперник!
Попугай разразился сварливым порочным хохотом. Она мстительно накрыла клетку пледом:
— Пора спать.
Потом упала в кресло и задумалась. Она испытывала острое беспокойство. Ее размеренная жизнь была нарушена. Она собиралась почитать и посмотреть телевизор, а тут приходится перекраивать картину мира, выдумывать себе нового претендента… и эта невероятная женитьба консьержкиного сына.
«Это слишком. Надо будет туда сходить еще раз».
Она была разочарована, она так мало в жизни испытала! Сидя почти безвылазно в своей унылой квартире, она ощущала пустоту и внутри и снаружи. Зачем длить это бессмысленное и беспредметное существование? Пустота не приносила ей успокоения. Тайная тревога снедала ее — назойливое беспокойство, бывшее в ней едва ли не единственным признаком жизни.
«А что, если пойти прямо сейчас?»
Но ее альтер эго тотчас возразило:
«Нет. Ты ходила туда уже не раз на этой неделе. Ты должна владеть собой».
«Согласна».
Часа три она боролась, мечась, как тигр в клетке. Она схватила телевизионный пульт и стала перескакивать с канала на канал в надежде, что какая-нибудь передача ее зацепит. Она предприняла разборку платяного шкафа. Она проверила на кухне срок годности всех продуктов — один, два, три раза. Она взялась было за книжку живущего по соседству писателя Батиста Монье «Женщина на берегу вод», первую главу которой сочла неудачной, потому что не могла запомнить ни одного персонажа.
Ночью она сдалась.
«Почему нет? Кто об этом узнает, кроме меня?»
Она измененным голосом заказала такси.
Когда она забралась в машину и назвала шоферу адрес, тот понимающе улыбнулся; мадемуазель Бовер — само достоинство — удивленно вздернула подбородок, и шофер понял, что он ошибся в своем предположении.
Он высадил мадемуазель Бовер у подъезда казино.
Она поднималась по лестнице, и жизнь по капле возвращалась к ней. Повеселевшая, воодушевленная и дрожащая от нетерпения, она вошла в зал, где весь персонал обращался к ней по имени.
«И почему я упрямилась? Я едва переступила порог, а мне уже легче».
Однако она хотела наказать себя, потому что превысила свою обычную дозу — на этой неделе она играла несколько раз кряду, — и решила отказать себе в игре по крупной и ограничиться автоматами.
Она устроилась перед сверкающим хромированным шкафом, разрисованным всевозможными фруктами, опустила монету, потянула рычаг. С головокружительной скоростью замелькали лимоны, дыни, клубника, бананы и киви. Через долю секунды мадемуазель Бовер заметила три доллара, выстроенные в ряд, окрылилась, один исчез, еще один, она рассердилась, снова безумное мелькание, снова картинки утихомирились: два доллара и одна груша.
«Почти удачно. Не хватает только одного».
Она снова запустила автомат. На сей раз она закрыла глаза, будто говоря машине: «Ты не посмеешься надо мной, кормя меня фальшивыми радостями, ты меня будешь слушаться, а не наоборот». Резкий звук возвестил, что игра окончена, и она вытаращила глаза: три доллара! Бинго!
