Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-за последнего прилавка появляется Павел. Дышит как паровоз. Чуб и лицо мокрые.
— Спешил, еле выбрался. Ну и круто!.. Что в ущелье? — спросил он, немного передохнув.
— Никаких следов… Все это нам с тобою померещилось.
— Да? — Павел как-то сник. Еще одна надежда пропала.
— А у тебя что нового?
— Плоткин запрашивает согласие высадить нам в помощь группу парашютистов- солдат. Договоренность с воинской частью уже есть.
Я обрадовался.
— Ты бы Плоткину подсказал- не ждать моего согласия, а перебрасывать солдат. Завтра погода может измениться, и мы упустим такой случай.
— И верно, надо было! Не догадался. — Павел виновато опустил голову. — Вечером сообщим.
— Так вот, слушай: завтра мы разобьем северный склон Ямбуя на квадраты и, как только прибудут наблюдатели, начнем тщательно их обследовать. Людей хватит. А сегодня займемся загадкой котелка.
Мы подходим к пирамиде. Еще раз читаем описание тропки, ведущей к ручью. Задерживаемся у края площадки.
Далеко впереди парят два старых беркута. В их полете- спокойствие владык, в размерах крыльев- могущество. Они кружатся над краем восточного отрога. Что привлекает внимание хищников? Может, беркуты ждут, когда с озер поднимутся пролетные гуси, или наблюдают, как колонок съедает чибиса? А может быть, под ними у большой добычи пируют старшие собратья, земные хищники, не терпящие их присутствия, и беркуты выжидают, когда нажрутся те и настанет их черед.
Не этих ли беркутов я видел позавчера? Поднимаю голову- где же птицы?… Небо чистое, пустое. А ведь только что были! Куда они девались? Вот уж непростительно, прозевал!
Спускаемся с вершины, повторяем вчерашний путь. Спала жара, прохладой повеяло с равнины.
Какое-то предчувствие тревожит меня. Не могу понять, что это: предупреждение о приближающейся опасности или, наоборот, тайные сигналы того, что мы на правильном пути. А скорее всего шалят нервы: не часто им выпадает такая нагрузка.
Останавливаемся у срубленной лиственницы, где вчера нашли котелок. Никаких новых открытий. Или наши глаза притупились, ничего не замечают, или следы стерты временем.
Спускаемся по тропке до ручья, куда ходили геодезисты за водою.
Дальше тропка становится менее заметной. И вдруг неожиданность… отпечаток сапог на ягеле! Не очень старый. Но точно угадать трудно, ведь на лишайниках след держится годами.
Кому принадлежит этот след, Петрику или Евтушенко?
Спичкой измеряю длину следа- двадцать девять сантиметров, это соответствует 43-му или 44-му размеру. Я не знаю, кто из погибших носил такие большие сапоги.
День жаркий, в густохвойном настое, в запахе отогретых россыпей и влажных распадков. Мы иногда на минуту задерживаемся на краю прогалины, чтобы осмотреться. Павел разводит руками, что-то шепчет про себя. Потом вдруг кричит:
— Елиза-а-р!..
Никто не отвечает.
Стороной, молча, словно тайком, летят на юг птицы. В просини лесов теряются дали. Во всем пейзаже скорбь по ушедшему лету, которое отжило свой век и теперь уходит в глухие туманы, в неуютную зимнюю стужу.
Тропка ведет нас вниз по гребню и, не дойдя до края метров двести, сворачивает на запад.
Загря неожиданно натянул поводок, глотнул влажными ноздрями воздух, остановился. Уши встали торчмя, вывернулись вправо. Что-то взбудоражило кобеля.
— Близко зверь! — шепнул Павел.
Загря продолжал сосредоточенно обнюхивать воздух. Слабое дыхание ветерка доносило до него какие-то еле уловимые запахи или шорохи из стланика. С минуту мы стояли не шевелясь, наблюдая за собакой.
Обычно, если близко зверь, Загря мгновенно это чувствовал и проявлял нетерпение. Но сейчас он медлил. Не спеша, осторожно, как балерина, шагнул вперед… Пошел по тропке, обнюхивая пни, разглядывая какие-то невидимые нашему глазу следы на земле. Остановился, стал прислушиваться… И зашагал дальше, тихонько, ни разу не натянув поводка.
Склон стал более пологим. Беркутов не видно. Не зря они эти дни кружатся тут над гребнем. Я хотел свернуть, но собака заупрямилась, повела нас немного вправо от тропы- теперь более энергично, готовая броситься вперед. Вижу, вздрогнула, уши сошлись острыми концами… Кто-то близко. Кобель остановился. Я не слышу ничего, кроме собственного дыхания да бьющегося сердца. Стоим секунду… две… пять…
Загря срывается с места, делает огромный прыжок, тащит меня дальше. Я сбрасываю с плеча карабин. Слышу впереди шумное хлопанье крыльев. В воздух поднимается молча стая воронов. Они быстро скрываются за вершинами низкого леса. За ними беспорядочной стаей взлетают кукши.
Разгоряченный Загря рвется вперед. Ошейник до хрипоты сжимает ему горло. Ноги гнутся от натуги, впиваясь когтями в податливую почву. Я не могу сдержать кобеля, бегу за ним.
Чаща редеет. Появляются широкие просветы. Еще сотня метров- и мы выбегаем на поляну, замкнутую со всех сторон невысоким стлаником.
Все, что тут росло: мелкий кустарник, голубика, густо-зеленый мох, ерник — все сломано, вырвано с корнями или затоптано. На разбросанных камнях красные, как кровь, пятна раздавленной брусники. Всюду на взбитой земле следы лис, колонков, медведей и помет осторожных беркутов.
На поляне пировали хищники, и, кажется, долго…
Не может быть! Под ногами черный ватный лоскут от телогрейки, остаток рукава рубашки, медная буссоль — спутник геодезистов.
Достаточно беглого взгляда, чтобы представить весь ужас разыгравшейся на поляне трагедии. Ее следы всюду. Вот металлическая пряжка от пояса с огрызком ремня, клочок светлых волос, вдавленный чьей-то тяжелой лапой в ягель, куски разорванных штанов, патроны от дробового ружья. И всюду кости…
— Кого же растерзали? — почему-то шепотом, едва не плача, говорит Павел.
— Только не Петрика, у него были рыжие волосы. Это Евтушенко.
Мы стоим подавленные. Не могу понять, что привело Евтушенко на эту поляну, так далеко от вершины гольца и от стоянки, в стороне от тропы, ведущей к ручью?
Дня остается совсем мало. Уже с глубоких ложбин Ямбуя веет прохладой, и с болот доносится грустная перекличка утиных стай, готовящихся в ночь покинуть родные места.
Отходим от поляны метров на двадцать; надо найти входной след Евтушенко. Я иду по кустарнику вправо, Павел- влево. Ниже мне попадаются остатки сапога — обгрызенная резиновая подошва с задником и каблуком. Измеряю длину- двадцать девять сантиметров, как и тот след, который я заметил на тропе. Значит, там проходил Евтушенко.
Тропка, по которой мы спустились с гольца, ведет к ключу. Очевидно, Евтушенко спускался за водою и должен был вернуться на голец. Что же привело его на поляну?
Нигде на ягеле не вижу следа сапог- тут Евтушенко не проходил. Не злой же дух Харги сюда его принес! И вдруг замечаю волок — кого-то тащили по земле к поляне. Мох на ней сдернут, валежник разворочен, стланик примят в одном направлении.
Идем вместе с Павлом по волоку.
