Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Придя в себя, Марыся начала говорить об этом Лешеку. Он слушал внимательно, не прерывал, а когда она закончила, сказал:

— Какое все это имеет значение, если мы любим друг друга?

— Никакого. Я буду любить вас всегда, вас, единственного, до самой смерти! — прошептала она едва слышно. — Я готова на любую жертву, на любое унижение. Ноты…

— Что я? — почти с гневом спросил Лешек.

— Ты… это сделает тебя несчастным, разочарует, сломит…

Он вскочил.

— Марыся! Марыся! Как тебе не стыдно! Ты оскорбляешь меня! Как ты можешь не верить в мои силы?..

— Нет, не в этом дело, — возразила она, — я верю в тебя! Но не имею права подвергать таким испытаниям. Я не хочу стать для тебя обузой. Я и так уже очень, очень счастлива…

— Вот это хорошо. Ты уже счастлива, а обо мне не подумала! Да?.. Я могу и дальше быть несчастным, потому что ты вбила себе в голову, будто можешь стать для меня обузой! Постыдилась бы! Чтобы такая интеллигентная и рассудительная панна говорила подобные глупости! И вообще, кто дал тебе право решать мою судьбу? Она не имеет права подвергать меня испытаниям! А я хочу, я должен и точка! Или ты считаешь меня маменькиным сынком, который всю жизнь должен держаться за ее юбку? Неужели мир так тесен, чтобы в нем не нашлось для нас места? Не бойся! Ты меня еще не знаешь. Я в состоянии постоять за себя. Вот увидишь!

Он улыбнулся и снова привлек ее к себе.

— Хотя бы ты не осложняй мне борьбу за наше счастье. Иначе доведешь меня до безумия, и я пущу себе пулю в лоб!

— Лешек! Родной мой, любимый, — она нежно обвила руками его шею.

— Вот увидишь, моя Марысенька, мы будем самой счастливой парой!

— Да, да, — она прижималась к нему, не в силах думать, протестовать. Она верила ему и он развеял все ее сомнения.

Лешек достал из кармана маленькую коробочку, а из нее извлек перстенек с сапфирами.

— Это мой охранный знак, — весело сказал он, надевая перстенек ей на палец. — Чтобы помнила, что являешься моей неделимой собственностью.

— Какой красивый!

— У этих камешков цвет твоих глаз, Марысенька.

Она долго присматривалась к перстенечку, наконец с удивлением и благоговением произнесла:

— Так значит я… обручена?..

— Да, милая, ты моя невеста.

— Невеста… — повторила она и с грустью добавила: — Но я не могу подарить тебе кольца… Нет у меня. Последнее мамино продали, чтобы оплатить похороны. Оно тоже было с сапфирами, и мама очень любила его, хотя оно было намного скромнее этого перстня.

В ее глазах появились слезы.

— Не вспоминай о грустном, — сказал Лешек. — А я и без обручального кольца не забуду, что я уже пленник, самый счастливый пленник, который вовсе не жаждет освобождения.

— Боже! Боже! — прошептала она. — У меня кружится голова. Это так неожиданно…

Он рассмеялся.

— Так ли неожиданно? Ведь мы знакомы около двух лет.

— Да, но развей могла предположить, что все закончится таким образом!

— Все будет в порядке.

— Просто не верится, что это не сон. И… правда, мне страшно…

— Чего ты боишься, Марысенька?

— Что… что все это развеется, исчезнет, что нас разлучат.

Лешек взял ее за руку.

— Конечно, мое сокровище, мы должны быть предельно осторожными, мы должны остерегаться любых интриг. Поэтому все следует сохранять в тайне. Никто, абсолютно никто не должен знать о нашем обручении. Я уже придумал план. Когда я приведу его в исполнение, мы сразу поженимся. И тогда, пусть все хоть на голове стоят, ничего не добьются. Только помни: главное — молчание!

Марыся улыбнулась.

— Я и так никому бы не сказала, ведь высмеют только, никто не поверит. Неужели вы думаете, пан Лешек, что у меня есть кому излить душу? Разве что только один дядя Антоний…

— Знахарь с мельницы?.. Нет, ему тоже ничего не говори. Хорошо?

— Клянусь.

И Марыся сдержала свое обещание. Сдержала, хотя, скажи она всю правду, не случилось бы многих неприятностей.

Неприятности начались с приходом в магазин пани Шкопковой. Женщина по натуре добродушная, она, очевидно, поддалась настроению, царившему в Радолишках. Застав в магазине пана Лешека, она демонстративно села за прилавком, тем самым давая понять, что быстро уходить не собирается. Когда молодой человек уехал, она гневно набросилась на Марысю:

Опять за свое! И когда же ты, наконец, опомнишься! Вот какой благодарности я от тебя дождалась за хлеб и ласку!

— Боже правый! — умоляюще посмотрела на нее Марыся. — Что же я вам плохого сделала?

— Что плохого? — взорвалась пани Шкопкова. — А то, что скоро весь город начнет в глаза говорить, что у меня в магазине дом свиданий! Что плохого?.. А то, что это все происходит в моем магазине!..

— Но что происходит?!

— Разврат! Да, разврат! Позор! Для того я тебя растила? Для того заботилась о тебе, чтобы сейчас во всем меня попрекали?.. Чего этому барчуку, донжуану и вертопраху здесь нужно?..

Марыся молчала. Пани Шкопкова выдержала паузу и ответила на собственный вопрос:

— Так я тебе скажу, чего ему надо! Я тебе скажу! Он охотится за твоей невинностью! Вот что! Он хочет тебя своей любовницей сделать! А ты, глупая, еще глазки ему строишь и заманиваешь этого типа на собственную погибель, на собственный позор! А знаешь, что тебя ждет, если поддашься искушению? Нищенская жизнь и тяжелая смерть, а после смерти вечное проклятие! Если собственного ума еще нет, то слушай меня, старую! Ты что думаешь, я просто так языком болтаю? Для собственного удовольствия? Пусть собакам такое удовольствие останется. У меня сердце болит, будто кто ножом колет. Прибегает ко мне сегодня эта ведьма Кропидловская и орет: «У тебя что — глаза повылазили? Неужто не видишь, что этот, как его там, мотоцикел снова возле магазина стоит?.. Как же это ты позволяешь своей воспитаннице такое распутство? Или она забыла про кару Господню?» Так я ей отвечаю: «Дорогая пани Кропидловская, это, извините, не ваше свинячье дело! А вообще, если хочешь правду знать, я занята. Видишь: тесто в макитре прет через верх — мне что, по-твоему, бежать в магазин?» А она мне на это: «Смотри, уважаемая пани Шкопкова, пока ты будешь следить, как твое тесто растет, у твоей воспитанницы тем временем известное место вырастет!» Как услышала это, так вся и похолодела! Чуть руки-ноги не отнялись, и все из-за тебя! Так-то ты за мою доброту, за мое сердце платишь… Всякая мерзавка мне тобой глаза колет… На старости лет…

Пани Шкопкова расчувствовалась и захлюпала носом.

Марыся взяла ее руку и хотела поцеловать, но хозяйка, видимо, рассердилась не на шутку, потому что вырвала руку и закричала:

— Твои извинения не помогут!

— Пани, а за что же я должна извиняться? — отважилась спросить Марыся.

— За… за что?.. — у пани Шкопковой аж дыхание перехватило.

— Ну да. Такой человек, как пани Кропидловская, во всем найдет что-то плохое. А тут ничего плохого нет. Пани очень несправедливо осуждает пана Чинского. У него нет дурных намерений. Это очень порядочный и интеллигентный человек.

— Из кармана ни у кого не вытащит, — гневно прервала ее пани Шкопкова, — но если дело касается девушки, то все мужчины одинаковые свиньи.

— Совсем нет. Другие, может быть. Не знаю, но он не такой.

— У тебя еще молоко на губах не обсохло, вот что! Я тебе говорю: выгоняй барчука, если хочешь сохранить доброе имя и мое расположение, — добавила она.

— Как же я могу его выгнать? Сказать, чтобы он не приходил в магазин?

— Да, именно так.

— Он, в свою очередь, ответит, что это не мой магазин и зайти в него имеет право любой человек.

— Зайти, но не болтать часами.

— Так я скажу, что пани не желает, чтобы он приходил.

— Можешь и так сказать.

— А что будет, если он оскорбится? Если Чинские перестанут у нас покупать, так, как это случилось с Войдыло?

Пани Шкопкова нахмурилась. Этого обстоятельства она сама опасалась больше всего, и аргумент, хотя и не очень искренний, но вовремя выдвинутый Марысей, сделал свое дело.

— Да, — проворчала она, — так нельзя. Но что ты мне морочишь голову? Будь любезна избавиться от нею!

— Скажите, как, — упиралась Марыся.

— Я тебя научу! — прекратила дискуссию пани Шкопкова, решив пойти за советом к ксендзу.

Дни летели нескончаемой чередой. Молодой инженер ежедневно, хоть на полчаса, заезжал к Марысе. Правда, в магазине он сидел теперь меньше, чем прежде, но лишь потому, что у него не было времени. К удовлетворению родителей он начал работать на фабрике. Лешек последовательно вникал в тонкости бухгалтерского учета, управления, производства, закупки сырья и реализации. Он что-то рассчитывал, делал пометки в блокноте и мимоходом, в разговоре с родителями, предложил несколько толковых проектов реорганизации фабрики.

Отец не скупился на похвалу, мать же молчала, что являлось у нее высшей степенью одобрения. Однажды после обеда она спросила: