Свидетель истории - Михаил Осоргин

После обеда разносят по камерам книги из маленькой тюремной библиотеки. Большинство уголовных неграмотны или непривычны к чтению. Главный потребитель книг - камера номер восемь. Впрочем, библиотека так скудна и ничтожна, что все давно перечитано и читается теперь по второму разу. Книги надзирательница подает через дверное оконце.

- Спасибо! А вы сами читаете?

Посторонние разговоры воспрещены, но Анюта отвечает:

- Читаю.

- Как вас зовут?

- Меня? Анной.

- А ваша мать как вас зовет?

Девушка наклоняет лицо к оконцу, встречает голубые глаза арестантки и отвечает:

- У меня матери нет.

- А отец?

- Отец помер недавно.

- Значит, вы сирота, Анюта? Верно, трудно вам жилось, что пошли сюда?

Посторонние вопросы воспрещены, но как не ответить на простой и ласковый вопрос?

Послеобеденный час тихий; арестантки спят, обходов не бывает. Разговаривать через оконце неудобно, приходится низко наклоняться. Голубоглазая арестантка садится на корточки; надзирательница, оглядевшись, устраивается за дверью так же. Она могла бы открыть дверь и войти, но это разрешается только в час уборки камеры и по редкой надобности. Ей самой хочется поговорить и расспросить, за что сидят в тюрьме такие молодые, учтивые и, вероятно, образованные барышни.

- А вы, барышня, давно сидите?

- Третий год.

- Вон как давно! И еще долго осталось?

- Меня, Анюта, присудили к вечной каторге.

- Да что вы! По политике?

-- Да.

- Поди, по дому скучаете?

- Я по деревне скучаю, особенно вот сейчас, весной.

Наташа рассказывает о Федоровке, о катанье на лодке, о том, как там, в деревне, чудесно весной и ранним летом, да и осенью, там всегда хорошо, не то что в городах. Воздух легкий, и все цветет! А тут, в тюрьме, даже нет и окна раскрытого - решетка! И вот так придется, может быть, просидеть до старости и смерти.

- Вам тоже, Анюта, не хорошо тут быть! Вам бы выйти замуж и бросить службу.

Долго шептаться нельзя - могут заметить. Заслышав шаги, Анюта тихо прикрывает дверцу и подымается. Хорошо, что поговорила,- очень уж сиротливо в полутемном коридоре между рядами молчаливых дверей. С уголовными не поговоришь, они грубы, да и не о чем. А эти такие ласковые.

Миновала неделя - и опять ночные дежурства. Служба не так страшна, как раньше казалось. Понемногу стали привычны все порядки и все шорохи тюрьмы. Ее законы слишком строги, чтобы быть исполнимыми. Они нарушаются сегодня в мелочах, завтра в более серьезном,- и нарушаются всеми служащими, даже самыми аккуратными и осторожными; да и не могут не нарушаться. Время от времени тюрьма подтягивается, затем снова возвращается быт, в котором и арестант, и надзиратель - под одним замком и в одной неволе.

На ночном дежурстве, долгом и томительном, хорошо отвести душу тихим разговором. Это только тем, которые дремлют, страшен внезапный обход начальницы; ухо бодрствующих ловит каждый приближающийся шорох. А как много занятного могут рассказать молодые арестантки из восьмого номера! Они все видели, все читали и все знают. И сидят они не за злодейства, как другие, а за то, что хотят, чтобы в мире была правда и всем одинаково хорошо жилось. За это они шли на смерть и за это осуждены загубить свою молодость в каменных стенах. Так они сами говорят, и не поверить им невозможно.

Теперь служба уже не была тягостью для Анюты. Были полны интереса часы бесед, она знала по именам всех сидевших в восьмом номере, а ближе всех сошлась с Наташей. Сначала звала ее барышней, потом узнала имя: Наталья Сергеевна; но та сама попросила: "Зовите меня просто Наташей". И Анюта поверяла ей свои думы и заботы, рассказала свою жизнь, советовалась с ней по своим девичьим делам, а больше всего старалась выспросить у нее все, что от других не услышишь: для чего люди живут на свете, почему одним хорошо, а другим плохо, как устроить, чтобы всем было хорошо. От нее узнала, что есть такие люди, которые бросают свою семью, отказываются от легкой и обеспеченной жизни и идут бороться за правду и за лучшее будущее рабочего народа. Их, конечно, хватают, садят в тюрьмы, казнят, но на смену им приходят другие, продолжают их дело, учат народ защищать свои права, действовать сообща,- и так будет, пока эти люди не победят и не устроят жизнь по-новому, для всех счастливо и справедливо.

Все это не очень понятно, но очень таинственно и красиво. Другому кому Анюта, пожалуй, и не поверила бы, но тут перед ней сами страдалицы за правду, молодые, вежливые, приветливые, даже веселые, несмотря на все лишения. Их заперли под замок, а они по-прежнему верят, что долго такое положение не продержится и что скоро придет революция и народ их освободит, как было в Москве в девятьсот пятом году. Только на этот раз будет победа полная, и народ своей победы назад не отдаст.

Слова новые, незнакомые и раньше неслыханные. Было что-то такое же в читанных Анютой романах про благородных разбойников,- но там была явная выдумка, а тут сама жизнь. И таинственного и загадочного тут, пожалуй, не меньше. И если бы девушки из восьмого номера не сидели за решеткой, а были на воле, они показали бы Анюте, как живут и действуют борцы за свободу, и сама Анюта могла бы делить с ними жизнь как равная и как их подруга,- а не несчастная тюремщица, обязанная держать их под замком и доносить на них старшей и начальнице. Только уж она доносить, конечно, не станет!

Как-то, разговаривая с Наташей, Анюта сказала:

- Уж так мне вас всех жалко, так жалко, что я бы для вас все сделала! Хотите - буду передавать записки и принесу вам с воли все, что попросите?

- Спасибо, Анюта. Потом, может быть, а сейчас я вас об одном попрошу: будьте осторожны, ни с кем про нас не говорите, а себя ведите так, как будто вы к нам - строже всех. А вот когда совсем в тюрьме обживетесь, вы нам многое можете сделать. Нужно только, чтобы вы у начальства были на самом хорошем счету и чтобы вам доверяли.

- Мне и сейчас доверяют. Я со всеми служащими хороша, ни с какой не ссорилась. Они друг дружку подозревают, а мне все верят, потому что я ни на кого не наговариваю и не жалуюсь.

- Вот и хорошо.

- И начальница довольна. Я ей относила вечером ключ, и она мне сказала: "Будешь служить аккуратно, выйдешь в старшие, даром что молода".

- Вы ей носите ключ?

- После смены, когда моя очередь.

- Ну вот и отлично, Анюта. А придет время - я вас сама о чем-нибудь попрошу.

-- Я все сделаю, я не боюсь.

Совсем шепотом прибавила:

- Я все думаю: вот возьму да и выпущу вас всех из тюрьмы, ей-Богу! И сама уйду с вами!

Так же шепотом Наташа ответила:

- Это просто не делается, Анюта. Выпустите - а нас всех опять переловят и вас тоже. И будет еще хуже прежнего. О таких вещах нужно много думать, а говорить сейчас не нужно.

Они разговаривали, по обыкновению сидя на корточках перед дверным оконцем, чтобы не устать и чтобы лица были ближе. Просунув голову в оконце, Наташа шепнула:

- Дайте я поцелую вас, Анюта. Спасибо вам. Потом мы с вами еще о многом поговорим. Ведь мы подруги, правда? Анюта просияла радостью:

- Правда. Вы мне все равно что родная сестра.

-- Ну вот. Я тоже вас сразу полюбила, и все наши вас любят. Вот увидите, Анюта, мы что-нибудь с вами придумаем. А пока - будьте очень осторожны! Чтобы ни-ни! Будто бы вы - наш враг! Понимаете, Анюта?

ТЮРЕМНЫЕ ЗАБАВЫ

По вечерам камера номер восемь забавляется новой игрой: на одну из каторжанок, которая повыше и посильнее других, набрасываются по двое или по трое и стараются быстро и ловко повалить ее на пол и связать длинными полосами, сделанными из простыни. Та, на которую набросились,- часто это бывает рослая и сильная Наташа,- должна отбиваться, но, конечно, не должна кричать; предполагается, что ее рот заткнут платком. Связав, ее укладывают к стене и смотрят, может ли она освободиться.

- Ну, конечно, могу! Вы, Маруся, опять не перекрутили узла! Вот я делаю руками так и так... подождите... вот еще так,- и теперь эта рука может легко выпутаться. Не сразу, а все-таки можно.

- Я не хотела делать вам больно.

- Вот глупости! И совсем не больно. Нужно же научиться.

Игра повторяется, теперь уже на новой жертве. На нее накидываются с двух сторон, хватают за локти, выкручивают руки назад, быстро связывают мертвым узлом. Она отбивается босыми ногами (чтобы не ударить больно), но ей связывают ноги у щиколоток и выше колен. Пока трое работают, остальные критически обсуждают быстроту и ловкость их действия.

- Все-таки долго, почти шесть минут! Нужно в три минуты, не дольше!

- Надя очень сильная, ее трудно. И очень отбивалась.

- Так и следует! А вы думаете, что кто-нибудь не станет отбиваться? И может быть, гораздо сильнее.

- Особенно - мужчина!

Снаружи легкий стук в дверь. Связанной быстро помогают лечь на койку, прикрывают ее одеялом, и все разбегаются по своим местам. Камера спит.

Через несколько минут дверное оконце открывается, и голос Анюты спокойно говорит: