Бабочка маркизы Помпадур - Екатерина Лесина

– Шикарно живете… небось не бедствуете.

– Кто вы и что вам от нашей семьи нужно? – когда первый шок прошел, Елизавета Александровна начала размышлять здраво. Конечно, свидетельство о рождении – документ серьезный, но… не верила она ему. И девице тоже.

Сходство? Случается. Природа любит пошутить. И Карина явно сделала все, чтобы это сходство подчеркнуть. Волосы покрасила… но по корням видно, что естественный цвет их – темный. И кожа смугла. Черты лица – жестче. Но главное – выражение глаз, волчье, жадное, ничуть не Алинино.

– По-моему, я сказала, кто я. Ваша внучка. Близняшки у мамочки родились, но меня потеряли… и вот я нашлась. Не рады, да?

– Вы лжете.

– Да ну?

– Вы лжете, – Елизавета Александровна с облегчением вспомнила одно обстоятельство, прежде казавшееся ей несколько неприемлемым для того, чтобы сохранять его в памяти. – Мой сын присутствовал при родах. И ребенок был один.

Карина восприняла новость спокойно. Она потянулась, зевнула и проронила.

– А вы уверены?

– Уверена.

– А я вот уверена, что вы, дорогая бабушка, не до конца осознаете серьезность происходящего.

– Уходите. Или я вызову полицию.

– А я подам на вас в суд. Конечно, в итоге вы докажете, что я не ваша родственница, но… подумайте, чего вам это будет стоить. Ваша безупречная репутация. Спокойная жизнь вашего сына. Вашей дорогой внучки… как им понравится оправдываться? А ваши друзья, что подумают они?

– Они не поверят в эту грязную ложь…

В груди неприятно закололо.

– Да неужели? А если и так, то сколько будет тех, кто поверит… достойная Елизавета Александровна взяла и отказалась от родной внучки. Бросила беззащитную сироту на произвол судьбы. Представьте, какие пойдут разговоры.

– Вон.

– Уверены? Мы ведь договориться можем…

– Вон! – Елизавета Александровна позволила себе то, чего не позволяла никогда прежде: закричала.

– Вам же хуже будет, бабушка…

Карина поднялась и вышла из гостиной. В коридоре она одевалась нарочито медленно, зля Елизавету Александровну. Когда же дверь захлопнулась, та без сил опустилась на стол. Сердце колотилось как сумасшедшее. А ведь она никогда прежде не жаловалась на сердце.

Валокордин пригодился.

И корвалол тоже.

Сладкое какао, которое всегда действовало успокаивающе, но использовалось в исключительных случаях ввиду своей калорийности.

Елизавета Александровна просидела на кухне до утра, уговаривая себя, что визит этот не будет иметь последствий. Девица, сколь бы нагла ни была, должна понимать, что судебное разбирательство ударит и по ней. Ведь можно подать встречный иск за клевету и оскорбление чести и достоинства.

Не захочет связываться…

– Ба, ты не рассказывала, – Алина почти ненавидела уже ту страшную женщину, которая заставила бабушку волноваться.

– Не хотела вас беспокоить. Позже она приходила еще раз. Предлагала сделку. Я помогаю ей доказать право на титул, а она забывает о претензиях.

– И ты?

– Я указала ей на дверь.

Что было неудивительно, но все равно странно. Выходит, не только Алина вошла в жизнь женщины, но и Карина пыталась проникнуть в ее жизнь.

А если бы удалось?

Алине стало страшно.

Не сказать, чтобы король ждал ужина с таким уж нетерпением. Скорее ему было любопытно, но чувство это было слабым, как и все прочие чувства, которые еще остались, помимо скуки. Скука же представлялась королю безграничной, этаким океаном, затопившим Его Величество без малейшей надежды на спасение. И вчерашняя встреча на балу – искра огня – вот-вот готова была утонуть в этом океане.

Сегодняшний вызов позволил искре жить. Король не привык, чтобы на его взгляд отвечали взглядом столь же дерзким. Дамам полагалось смущаться и краснеть, лепетать глупости, призванные растопить его утомленное сердце, но уж никак не усмехаться, словно бы давая понять, что эта женщина собирается сбежать.

Не сказать, чтобы она была красива. Пожалуй, несколько бледновата. Черты лица изящные, особенно прелестны нос и губы, а вот лоб высоковат. Но самое удивительное то, что не позволило остаться равнодушным к этому лицу, – глаза. Неясного цвета, не то зеленые, не то синие – Его Величество сколько ни пытался вспомнить, не мог, что несколько раздражало, – они казались неспокойными…

Сегодня вечером король уделит глазам внимание. И определится с их цветом, а также с собственным интересом к этой женщине. Он отблагодарит ее за внимание подарком. А потом забудет, возвращаясь в океан скуки…

Ее Величество, которая уже наверняка знает о предстоящем свидании, недовольна. Причем и недовольство это вялое, невыразительное, как будто бы она, скучная его жена, тоже устала от собственной жизни.

– Ваше поведение вновь рождает слухи, – сказала она без обычной злости. – Неужели вы не в состоянии удержаться?

Пожалуй, что в состоянии. Женщины, некогда казавшиеся удивительными существами, яркими, волшебными, больше не вызывали душевного трепета и вовсе желания тратить на них жизненные силы. Однако отказаться вовсе… к чему?

– Чего ради вы живете? – Король знал ответ, поскольку вопрос этот задавал не единожды.

– Ради моих детей.

И говорила королева так, будто бы лишь она имела это право – любить детей. Король также любит и дочерей, и сыновей, и даже ее, женщину с истощенным верой лицом, которая этих детей подарила. Но ему мало лишь этой любви…

– А вам бы следовало жить ради вашего народа, а не…

Ее Величество взмахнула рукой, жестом возмещая недостаток слов. Возможно, она была права, но видит Господь, что вряд ли в этом мире есть что-то более скучное, нежели политика.

Нет уж, лучше робкое волнение в ожидании встречи. И если забыть обо всех предыдущих встречах, то волнение это будет почти искренним.

Знакомая обстановка кабинета. Стол, накрытый для двоих. Свечи. Цветы. И заготовленные фразы для беседы… скучно.

Она появилась вовремя. И снова король поразился тому, сколь обыкновенно лицо этой дамы и в то же время сколь оно притягательно. Он всматривался в черты, пытаясь понять, что же в них столь манит. Глаза. Определенно глаза. Крупные, выразительные и того же болотного, неясного цвета.

– Мадам, вы выглядите очаровательно.

– Как и вы…

Этот мужчина все еще был красив. И сохранит свою красоту на годы, оправдывая данный подданными титул Людовика Красивого, но и сейчас уже были заметны следы увядания.

Он слишком много, слишком ярко жил.

И нажил морщины в уголках глаз. Царственный подбородок провис, а щеки поплыли, грозя к старости поехать брылами или же разрастись. Во втором случае щеки превратятся в этакие подушки, разукрашенные алыми нитями лопнувших сосудов. Полные щеки создают иллюзию доброты их обладателя.

Но король вовсе не был добр. Он разглядывал Жанну с любопытством, свойственным человеку, встретившему нечто в высшей мере забавное. И во взгляде его не было ни искры страсти.

Король устал.

Он заговорил первым, и Жанна поддержала беседу. Слова ради слов… ни о чем… Королевский поцелуй был холоден. Прикосновения – ленивы, и в каждом движении Его Величества ощущалась необыкновенная пресыщенность.

Он как ребенок, уставший от сладостей, но не способный отказаться от еще одного пирожного.

И Жанна, видевшая себя словно бы со стороны, рассмеялась.

Вот ради этого все? Долгие часы перед зеркалом. Манеры. Музыка. Речь. Листы заученных наизусть стихов. И ломота в костях от изящных поз, которые следовало вбить в память тела.

Шарль любил ее, пусть бы и любовь эта пришла не сразу. Король… ему все равно, с кем разделять вечера и ложе. Но Жанна старалась. Она изо всех сил гнала от себя эти позорные мысли, которые сами по себе являлись ересью, и молилась, прося, чтобы вечер скорее закончился.

Он и закончился быстрым прощанием, в котором было ничуть не больше тепла, чем в приветствии. И Жанна бежала домой. Ей было и стыдно, и страшно за себя, за Шарля, за… за то, чему не суждено исполниться. Вряд ли король вновь пожелает увидеть Жанну.

– Я сделала то, что должна была, – сказала она мужу, отводя взгляд. И говоря себе, что он с самого начала понимал, для чего вступает в брак. – Но… кажется, я ему не понравилась.

По лицу Шарля сложно было понять, что он думает. Он не сказал ни слова и впервые за долгое время ночевал вне супружеской спальни. Ночью Жанне снились бабочки. Множество бабочек, чьи крылья были сделаны из золота, метались внутри Жанны, просясь на свободу.

– Но тогда я умру, – говорила им Жанна.

– А зачем тебе жить? Ты же не хочешь делать так, как нужно.