Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

— Не было никакого раньше, понял?! Это моя дочка! — забулькала она, став озлобленной, некрасивой.

— Твоя, не кипишись, — успокоил я. — Меня внебрачные дети не интересуют.

— Совсем?! — она позеленела еще сильнее.

Бабам не угодишь. Я думаю, она бы не обиделась, если бы во мне взыграли отцовские чувства и отобрал дочку вместе с мамашей. Скажем дружно: на хуй нужно!

— Совсем, — смиренно молвил я.

Зато Василек радостно слушал меня. С одними мужчинами бабы делают ошибки, а других заставляют за это расплачиваться. Самое забавное, что эти другие платят с удовольствием.

— Подлец! — произнесла Нина и залпом осушила второй бокал.

— Что есть, то есть, — согласился я, отхлебнув из своего.

— Сволочь! — на закуску добавила она тоном, каким признаются в любви.

Видать, давно не пила, и два бокала вставили. А баба пьяная — пизда чужая.

— О чем базар, — вновь соглашаюсь я. — Как говорят в Одессе, кто-то бы стал спорить, а я разве буду?!

— Ты совсем не изменился, — сказала она другим голосом — голосом той, прежней Нины.

Слушать ее было приятно, особенно на фоне самодовольной, пьяненькой мордочки Василька, влюбленно глядящего на жену. Он не догонял, что ему уже изменили, осталось ноги раздвинуть. Улыбайся, Васята, ебут тебя поросята! Радуйся, что твоя жена не интересует меня. Может, как-нибудь выебу ее разок, ведь хуй — не мыло, не сотрется.

— Дельце у меня к тебе, — достаю я Иришкину зачетку.

— Для тебя — все! — заявляет он, раскатав мокрые губы.

— Надо поставить оценку «отлично».

— Поставим! — соглашается Василек и открывает зачетку. Прочитав фамилию, закрывает и толчками отодвигает от себя. — Ей — нет!

Берет зачетку и Нина, смотрит фотографию.

— А, эта , дочка , — язвительно произносит Нина. — И тебя купил ее папочка? Вроде бы он не у дел теперь.

— А кем он раньше был?

— Первым секретарем обкома.

Я присвистнул про себя. Теперь становилось понятно многое в ее поведении. Я взял зачетку, прочитал фамилию. Ха!

— Хочешь сказать, что не знал?! — в голосе Нины язвительность сменилась ревностью, потому что поняла, что не знал.

Я не стал отпираться: чем больше оправдываешься, тем меньше тебе верят. Я положил зачетку перед Васильком и сказал:

— Ты знаешь меня, а я тебя. Ты знаешь, что поломаешься и поставишь «отлично», и я знаю. Так в чем дело?!

Василек не сомневался, что все будет по-моему. Десяток лет, что мы не виделись, не изменили наши отношения: я по-прежнему кумир, а он добровольная шестерка. Чтобы ему легче было справиться с собственным упрямством, я сказал:

— Разве ты не поможешь жене друга?

— Жене? — удивилась Нина.

— Вопрос времени, — промолвил я, стараясь понять, правду говорю или порожняк толкаю.

— Я думала, ты никогда не женишься.

— И я так думал, — говорю я и догоняю, что ничего не бывает случайным, что мысль эта давно прорастала где-то в самом дальнем закутке моего серого вещества. Или белого — в яйцах. Или там, и там, а теперь вырвалась наружу.

Василек напряженно смотрит на меня протрезвевшими глазами, как бы примеряет на меня Иру. От напряга даже очки запотели. Сначала на его мордочке появилось недоумение и неверие, потом — колебание, потом — согласие. Он кивает головой:

— Да, ты с ней справишься.

— Уже справился.

— Теперь ясно, почему она еще заносчивей стала, — говорит Нина. — Когда отца сняли, тише воды, ниже травы ходила, а потом снова…

— Да, — подтверждает Василек, — и я заметил.

Что-то ты слишком замечаешь ее, наверное, запала. У нас с тобой вкусы всегда совпадали. Отсюда и такая злость на нее. А я думал, что Василек одно-люб — раз-ъебай.

— Ну-ну! — язвит Нина. — Она тебе еще покажет, какой у нее характер.

— А какой он у нее?

— Несносный — это мягко сказано!

— Не может быть! — не соглашаюсь я. — У женщины такой характер, какой ей разрешает иметь мужчина. А разрешенное плохим не бывает. Иначе бы жопа об жопу — и кто дальше отскочит.

Василек дослушивает меня с открытым ртом — в бабологии он всегда был и останется двоечником — и выводит в зачетке и в направлении на экзамен нужную отметку.

Я в третий раз наполняю фужеры и мы начинаем болтать, как старые добрые друзья. Они жалуются на свою жизнь, довольно скучную, однообразную, я хвастаюсь своей, правда, сильно не распространяясь, потому что вору и бляди долго оправдываться. Сообщил им только, что вор в законе.

— Ты всегда был первым, — сказала Нина, глядя на меня влюбленно.

Умеют бабы ебаться взглядом. Кончит, правда, под Васильком, чему он будет несказанно рад.

Прервала застолье вернувшаяся дочка. Она поняла, что я не простой гость, поглядела с любопытством. Я внимательно присмотрелся к ней.

— На бабушку похожа.

— Не-ет! — пьяно отверг Василек. — Ни на одну, ни на другую!

А Нина поняла. И сразу принялась убирать посуду. Побыли-побыли, убирайтесь в пизду кобыле.

На прощанье я вновь погладил девочку по голове и прощелкал пальцами по ушам. Она не убрала голову, посмотрела снизу вверх так, словно ожидала, что поцелую в губы. Поцеловал не ее, а маму. В щечку. Нина на мгновение прижалась ко мне, чтобы обновить воспоминания. И я решил обновить, но поподробнее. Надо иметь сметку — ебать жену, не забывать и про соседку. Нина просекла мои мысли, заулыбалась по-сучьи. Одной бабе стало весело — села на хуй, ноги свесила.

Иришкин тоже развеселилась, увидев оценку. Она мечтала об «уд.», а получила самую лучшую.

— Как тебе удалось? Этот зануда такой принципиальный! Он ненавидит меня, не может простить, что мой папа… — она запнулась.

— …бывший первый? Он мне сказал об этом. Мы поболтали с ним за жизнь и он согласился, что это не самый страшный недостаток. Да и я настолько клевый парень, что только за одно это надо поставить моей жене отличную оценку.

Слово «жена» Иришкин просекла на втором или третьем круге осмысления. Она замерла, ожидая продолжения. Я сделал вид, что не догоняю.

— Надо будет что-то, подходи к нему, все сделает.

— Хорошо, — тихо произносит она, ожидая от меня другое.

О чем еще болтать?! Кончай пиздеж, начинай ебеж! Я валю ее на кровать.

От нее сильно пахло лесом, потому что лежала, как бревно. Буду знать, что на время ебли бабья голова должна быть абсолютно пуста.

Ира ждет, когда я отдышусь и расслаблюсь, и сообщает без вступления:

— Я беременна.

— Знаю.

Пауза тянется минут пять. Бабе надо сделать огромное одолжение, женившись на ней, иначе одолжение сделает она — со всеми вытекающими последствиями. Да и трудная добыча дороже ценится.

— И что мне делать? — не выдерживает она.

Я растягиваю следующую паузу до тех пор, пока не ощущаю, что Ира сейчас взорвется.

— Рожай.

— А-а… — тянет она, не зная, как спросить о главном.

— Выходи за меня замуж, — произношу я намного спокойнее, чем ожидал. Это так просто — даже странно. И я продолжаю: — Я люблю тебя.

Надо было бы поменять эти фразы местами, но их проглатывают и в таком виде.

— И я тебя! — горячо шепчет она, целуя меня в щеку, а затем тянется к моим губам.

Насосавшись, отпадает, погружается в мечты. Курочка в гнезде, яичко в пизде, а баба цыплят считает.

Лежит милая в гробу,Я пристроился, ебу.Нравится-не нравится —Спи, моя красавица!

Слез я с иглы, оклемался малехо и сразу заметил, сколько по земле шляется пизд неоприходованных. И пошел ебать всех подряд в хвост и в гриву. Эх, ма, была бы денег тьма, купил бы баб деревеньку и ебал помаленьку! Тогда мне во всем масть перла. Теперь знаю, что если слишком прет, значит скоро крупный облом будет, и наоборот.

Чего я полез на эту дуру — уже не помню. Не скажу, чтоб красивая или фигуристая была, не скажу, чтоб женственная или сексуальная, но чем-то она мне приглянулась. Вообще-то я не люблю истеричек. Они хороши в постели чувственностью через край, а по жизни — лучше не связываться. Я же прикипел к этой сучке, будто у нее пизда с золотым ободком. Сказалась моя любовь к литературе, ведь она называла себя поэтессой. И действительно, долдонила стихи когда надо и не надо. Свои и чужие, причем забывала говорить, какие именно ее, поэтому затрудняюсь сказать, были ли у нее хоть какие-нибудь способности. Слово «талант» к бабам не липнет, не говно. А по жизни Ася — так звали ее свои — оказалась способна на многое.

Познакомились мы в баре. Она сидела в компании молодящихся пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее — местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светафора. Потом я узнал, что это был уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы и раздают их козлы. Вокруг него сидели козлятки, получившие эту помощь, вместе пропивали халяву. Есик написал несколько, как я называю, «чукчанских» романов — что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один, в расширенную автобиографию, и назвать «Сага о Есике». Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография. Грамотно писать умеют многие, творить — избранные. О чем и сказал бюрократу от литературы. И сразу обзавелся смертным врагом. Не связывайтесь с человеком, написавшим одну книгу!