Входят трое убийц - Франк Хеллер

Доцент вдруг выпрямился на стуле. А директор банка фыркнул так громко, что раззолоченный мальчик-посыльный вздрогнул в своем углу.

— Час от часу не легче! Я уже не говорю о мотиве, который обычно должен сопутствовать преступлению. Я не упоминаю о том, что Аллан — последний, кто мог стать его жертвой. Я готов признать ваши «улики». Кто-то из обитателей виллы получил из Парижа загадочный яд. Но скажите на милость, как этот кто-то сумел дать яд Аллану? Вы сказали: на его теле нет следов инъекций, стакан в его комнате вне подозрений. Мы с вами ели и пили то же самое, что и он, и когда мы расстались, он был в добром здравии. После этого он ел в кондитерской пирожные. Может, он отравился пирожными? Или его отравила дама, которую он поджидал, и которая хотела выйти за него замуж? А может, это из мести сделал ее муж? И тогда выходит, это он убил Артура, с которым даже не был знаком? Вы молчите, вы понимаете, ваша теория настолько несообразна, что если додумать ее до конца, она ведет уже к полнейшим нелепостям. Будь передо мной сейчас стакан грога, я выпил бы его за критику чистого неразумия, проявляющегося в ваших фантазиях…

Трепке не удалось закончить свою обвинительную речь.

— Если бы у вас был грог! — воскликнул доцент тоном Архимеда, потребовавшего, чтобы ему дали точку опоры. — Закажите его за мой счет и выпейте за победу чистого разума. Тогда у нас будет случай восхититься той пунктуальностью, с какой вы пьете грог и какую вы, впрочем, проявляете и во всех других случаях. Вам никогда не приходило в голову использовать ваш грог в качестве водяных часов?

— Водяных часов? Что вы хотите сказать? — Трепка сердито посмотрел на своего коллегу.

— Поймите меня правильно. Я вовсе не хотел сказать, будто ваши прохладительные напитки содержат слишком много воды, наоборот! Я имел в виду, что уровень жидкости в вашем стакане понижается с абсолютной регулярностью, как вода в упомянутых часах. И это наблюдение натолкнуло меня на одну мысль! Господа, разрешите откланяться!

И прежде чем его коллеги оправились от изумления, доцент удалился.

2

Когда Люченс подошел к вилле, парк вокруг нее был, как всегда, умытым и цветущим. Доцент немного побродил между деревьями в поисках нужного ему человека и наконец нашел его в уголке сада.

Садовник оказался пожилым, довольно неповоротливым и туговатым на ухо итальянцем. Люченс выразил свое восхищение плодами его трудов, а узнав, что он один ухаживает за всем садом, посочувствовал ему. Но старик запротестовал: если бы мадам, как другие хозяева, требовала, чтобы каждую неделю на клумбах появлялись новые цветы, тогда, конечно, он не выдержал бы. Но мадам, слава богу, женщина разумная, она ждет, когда цветы отцветут. Лишь бы газон был аккуратно подстрижен да пальмы вовремя подрезали — и она довольна. А ведь в парке чаще всего прогуливается именно она. Внуки идут через парк, когда направляются в город, больше никакого интереса они к парку не проявляют.

Доцент выразил подходящее случаю удивление подобным равнодушием.

— Как можно не пользоваться таким прекрасным парком! А долго ли цветут цветы на клумбе? Вот хотя бы эти цинерарии? Они такие свежие! Наверно, вы их недавно высадили?

— Вовсе нет, — сказал, лукаво улыбнувшись, старик. — Я высадил их два месяца назад, но все дело в том, что они в тени — на солнце они уже давно отцвели бы.

— Два месяца назад! Но тогда они, наверно, были совсем маленькими.

Садовник постарался замаскировать свое сострадание к невежде деловитыми пояснениями. Когда он высадил цинерарии, они были вдвое ниже, чем нынче, и прошло три недели, прежде чем листья стали такими пышными, что начали прикрывать землю. «А теперь, месье, вы сами видите, земли и не увидишь. Это благодарный цветок, если его не тревожить, каждую неделю высаживая новые».

— Подсчитаем! — сказал Люченс, загибая пальцы, как усердный ученик, который хочет продемонстрировать свое рвение. — Сегодня у нас девятнадцатое марта. Вы высадили их приблизительно девятнадцатого января?

— Семнадцатого января, месье. Я точно запомнил день, потому что это день святого Антония, как раз когда я родился.

— Святой Антоний Пустынник, — заявил доцент, — тот, которого подвергли множеству искушений. А другой святой Антоний, Падуанский, помогает найти пропавшие вещи. Но возможно, оба благочестивых мужа иногда меняются обязанностями.

— Что вы сказали, месье? — переспросил глуховатый садовник.

— Я просто делаю подсчет, — повысил голос доцент. — Вы высадили цинерарии семнадцатого января, и прошло три недели, прежде чем из-под них не стало видно земли. Значит, это было приблизительно седьмого февраля.

— Правильно, — подтвердил садовник, загибая пальцы.

— А потом прошло еще недели две, прежде чем они сделались такими густыми, что земли уже вообще не стало видно?

— И это верно, — снова подтвердил садовник, гордый тем, что у него такой любознательный ученик. — С конца февраля мне вообще больше не пришлось заботиться об этой клумбе. Только, конечно, поливать, — поспешил добавить он.

— Скажем для верности, двадцатого февраля, — пробормотал доцент. — А шестого марта… Я просто подсчитываю, — крикнул он, — все сходится, все сходится! И зачем только в школе посвящают так много времени теоретической ботанике? Прислали бы к вам детей, синьор, и они бы за полчаса узнали больше, чем в школе за месяц. Возьмите, пожалуйста, — сказал он, протягивая старику серебряную монету, — и спасибо за урок! До свидания и еще раз спасибо!

Доцент направился к выходу, но, когда садовник уже не мог его видеть, свернул в боковую аллею и пошел к флигелю, где жила мужская половина семьи. Он без труда нашел комнаты, которые искал, — комнаты Аллана. Как и к апартаментам Артура и Мартина, в квартиру Аллана вел отдельный вход. Ставни были закрыты. Сквозь них просачивался свет. Перед входом стоял стол с письменными принадлежностями, но, как заметил Люченс, пока еще никто не выразил семье своего соболезнования.

У входа дежурил старый слуга. Он вежливо поздоровался с доцентом, которого явно запомнил со времени его первого визита на виллу, и сам провел гостя в комнату покойного. Аллан Ванлоо лежал на ложе смерти с точно таким же выражением, какое у него было при жизни, — корректным, снисходительным и немного презрительным. Впечатление было такое, что он приветствует Взыскующего так же, как приветствовал бы любого другого, кому он не был представлен… До чего же он тощ! — поразился вдруг Люченс, и какие темные круги под глазами. Возможно, сердечный спазм и в самом деле не такой уж невероятный диагноз.

— Похороны завтра, — шепотом сообщил слуга. — В кругу семьи.

Люченс склонил голову.

— Его что, бальзамировали? — спросил он тоже шепотом.

— Нет. А почему месье спрашивает?

В самом деле, почему Люченс задал этот вопрос? Он тщетно пытался себе это объяснить. Слово неожиданно слетело с его уст, но, когда он пытался восстановить цепочку ассоциаций, его вызвавших, у него ничего не получалось. Последняя мысль, какую он помнил, была о том, что сердечный спазм — не такой уж неожиданный диагноз и, если слабое сердце было семейной болезнью, можно ожидать, что и другие родственники скончаются по этой же причине… А потом он вдруг спросил слугу о бальзамировании. Почему? Очень часто нам удается возвратиться мысленно к тем ассоциациям по сходству или по смежности, которые словно бы перевели стрелку нашей мысли на другой путь, но в этот раз ассоциация ускользала. Бальзамирование? Наконец Люченс сдался. Может, объяснение придет само собой, так иногда бывает. Он вписал свое имя в книгу соболезнований и сказал несколько слов о том, как внезапно случилось несчастье. Только в это мгновение он обратил внимание на лицо слуги. На нем лежал отпечаток смятения, которое могло быть вызвано горем, но в такой же степени обидой или злостью. В ответ на слова доцента он пробормотал, что в этом мире много бывает неожиданностей, не только смерть.

— Правильно ли я вас понял? Вам пришлось пережить что-то подобное?

Слуга не заставил дважды задавать себе этот вопрос. Люченсу мало-помалу удалось выделить самое существенное из потока его слов, и он понял, что почтенная миссис Ванлоо только что сделала открытие, которое взбудоражило обитателей виллы почти так же, как смерть господина Аллана. Едва ли не половина ее наполеоновских реликвий пропала! Камеи, табакерки, миниатюры, связанные с императором, исчезли из витрин — вот так взяли и исчезли. Витрины обычно запирали, но накануне в гостях у хозяйки побывали два гостя из Скандинавии, они так интересовались историей Наполеона, что витрины открыли. Вечер прошел очень оживленно, и хозяйка перед сном забыла проверить свои сокровища. А потом из-за смерти внука она вообще обо всем забыла и только недавно обнаружила свою пропажу.