Человек случайностей - Айрис Мердок

Дорина поглядела по сторонам. Сад, на минуту обретший реальность, вновь стал прежним, пустым, неподвижным, тусклым, безрадостным. Она потрогала свое лицо, влажное от пота, будто от слез.

Остин ночью плакал. Услышав всхлипывания, Митци зашла к нему в комнату. «Остин, милый», – произнесла она в полумраке. В ответ раздался какой-то животный хрюкающий звук. Загорелся ночник, и она увидела искривленное лицо Остина. Гримаса бешенства и отвращения. Это было то самое лицо, которое преследовало ее в снах, огромное, злое, лицо совы, внезапно ослепленной светом. А может, эта сова – только плод ее воображения? Остин выключил свет. Митци поспешно вышла из комнаты.

Но сейчас уже было утро, утро следующего дня, и она сидела за пишущей машинкой в конторе. Щиколотка болела, шрам на лице подсох и стянул кожу, от этого лицо стало похоже на какую-то шутовскую маску. Митци то и дело почесывала щеку, и вновь выступала кровь, после чего она прикладывала платок и смотрелась в зеркало. Она любила Остина. Любила очень давно, но сейчас в ней будто что-то вспыхнуло. Ей было жарко, волны жара опаляли Митци, словно она все время стояла вблизи открытой топки. Она не предполагала, что его присутствие поблизости, каждый вечер, в доме, будто в теплом сухом гнезде, приведет к такому. Такое она испытывала разве что в далеком детстве, когда мама была рядом. «Я люблю его и не отпущу, – думала Митци. – Он ведь пришел ко мне. Он сказал: мы с тобой, как на острове. Я люблю его, я не буду его мучить непонятностями, как другие. Со мной он забудет о злых духах, со мной он успокоится. Он может относиться ко мне как хочет, даже грубо, он знает, что я не обижусь». Пылающее гневом лицо все еще стояло перед ней, лицо льва, величавое и грозное.

– Мисс Митци, разрешите обратиться к вам с вопросом? – прозвучал сзади голос Сиком-Хьюза. Он часто так к ней обращался, может быть, с насмешкой.

Митци, с отсутствующим видом почесывавшая грудь, торопливо застегнула блузку.

– Слушаю, мистер Сиком-Хьюз.

– Не позволите ли вас сфотографировать?

– Но…

– Ну сделайте мне этот маленький подарок, на память.

Сиком одарил ее самой поэтической улыбкой, на какую только был способен, и пригладил седые грязные волосы, на концах слегка завивающиеся.

– Я согласна.

– Идемте.

Мистер Сиком-Хьюз протянул руку, и Митци с некоторым удивлением подала свою. После этого предложения сфотографироваться их отношения как будто стали другими. Мистер Сиком-Хьюз не привел, а скорее приволок ее в студию. В глубине помещения висел обломок прежних времен – фон, изображающий террасу какого-то богатого дома, за которым виднелось озеро, а еще дальше – горы. Перед фоном стоял покрашенный белой краской железный стул.

Митци села.

– У меня шрам.

– Я получил выгодное предложение. Возвращаюсь в Уэльс. На родину.

Надеюсь, прежде чем уехать, он вернет мне деньги, подумала Митци.

– У меня шрам, – повторила она.

– Пустяки. Выберем подходящий поворотик. Разрешите?

Руки мистера Сиком-Хьюза были мягкими и успокаивающими. Он повернул голову Митци таким образом, чтобы скрыть шрам, заботливо поправил ей волосы, провел пальцами по щеке, развернул плечи. По его воле ее рука небрежно легла на спинку стула. Потом, неизвестно как, его рука оказалась у нее под коленом.

– Вы не против накинуть? Это принадлежало когда-то моей матери.

Он держал большую белую шаль, вышитую белыми летящими птицами. Накинул шаль ей на плечи. Митци радостно рассмеялась.

– Там у нас водятся тюлени, – сообщил мистер Сиком-Хьюз, отойдя в глубину студии. Он пользовался допотопной камерой, но утверждал, что это непревзойденная модель; сейчас он укрыл голову черной тканью и голос его звучал приглушенно. – Там водятся тюлени, – повторил он, – и большущие крабы, а скалы там влажные и розовые, как рассвет, и в небольших заливах морская вода похожа на взбитые сливки, а в ней растут ярко-желтые водоросли, напоминающие длинные распущенные волосы. И бакланы пролетают низко над водой, словно призраки. Там пустынно и слышны лишь дикие пронзительные крики чаек.

– Где все это? – спросила Митци.

– В Уэльсе. Около моей деревни.

Мне так спокойно, думала Митци. Ему бы работать массажистом. Белая шаль ласкала ей плечи, благоухала старинными духами и пудрой, которую когда-то стряхнули с пуховки. Боль в щиколотке утихла. С неожиданной, ошеломительной радостью она поняла, что ей хорошо. Она перенеслась на скалы у моря, вблизи замка, где Остин ждет ее на террасе, прикованный ею же к стене серебряной цепью, где между звеньями сверкают жемчужины; и на закате они будут сидеть на этой террасе, и целоваться, и слушать дикие пронзительные крики чаек, и смотреть, как баклан пролетает, будто призрак, над волнами; пока наконец не взойдет круглолицая луна и морская вода станет похожей на расплавленное серебро.

Большой квадратный глаз уставился на нее, а приглушенный голос мистера Сиком-Хьюза то возносился, то опадал, будто волны.

– Мисс Митци, я люблю вас. Будьте моей женой.

Мистер Сиком-Хьюз садится перед ней на корточки, белая шаль начинает куда-то съезжать.

– Кажется, я на минуту задремала.

– Вы согласны стать моей женой?

– Море, мне приснилось море. Замок на острове.

– У нас будет свое небольшое предприятие в Аберистуит.

– Нет, нет, я же вас не люблю.

Митци поспешно встала. Он смотрел на нее снизу.

– Мисс Митци, ну выслушайте, вы не могли не догадываться о моих чувствах и, кажется, были не совсем против, я это видел, но как джентльмен не настаивал. Я сочинил поэму о вас на гэльском диалекте, пятьсот строк. У нас будет свое дело в Аберистуите и домик у моря, ведь вам снилось море.

– Не обижайтесь, мистер Сиком, но я никогда не дам согласия, не стану вашей женой, пожалуйста, встаньте.

Он встал.

– Мисс Митци, но позвольте мне хотя бы мысленно любить вас. Мечтать о любви любимой женщины – для мужчины это уже немало. В моей жизни так мало счастья. А это чувство будет наполнять мои сны, мои стихотворения. Человеку нельзя без мечты. Я мог бы посылать вам письма, стихи и цветы со скал. Понимаю. Как же я дерзнул надеяться. Но разрешите… продолжать любить вас… и, может быть… иногда… вы будете приезжать в Уэльс ко мне в гости… а может, я просто буду думать о вас, ночами.

– Я не желаю, чтобы вы думали обо мне ночами, – сказала Митци. – Из-за вашей любви я чувствую себя грязной, меня это не устраивает. Верните мне деньги, которые задолжали. Мне хочется, чтобы вы вернули мне деньги, а потом исчезли и о вас не было бы ни слуху ни духу. Не прикасайтесь ко мне. Я люблю другого.

Наступило молчание. Мистер Сиком-Хьюз поднял лежащую на полу шаль. Митци помчалась в контору за пальто и сумочкой.

– Извините, – бросила она на ходу. Она чувствовала себя грязной. Ей нужен был Остин.

Дома она расплакалась, потому что не знала, что сталось с мистером Сиком-Хьюзом после ее бегства. Он ведь такой несчастный. И такой противный.

Живая изгородь из бирючины светилась, будто небо, усеянное звездами. А звезды и в самом деле дают свет? Говорят, что погасшие звезды все еще излучают свет. Вот только на лондонском небе нет звезд, ночное небо здесь воспаленно-пурпурного цвета. Остин водил рукой по сухой земле между корнями. Очки свалились с носа, когда он перелезал через забор. И тут он увидел их в траве, как чьи-то зловеще поблескивающие, оброненные глаза.

Он почувствовал что-то липкое на щеке. Паутина, только что им разорванная. Заметил у себя на пальто паука и стряхнул с отвращением. Трава покрыта росой, и ноги скользят по ней. Неожиданно перед ним возникла высокая белая фигура – статуя, о которой он забыл.

Целые дни он шатался по городу. Прохожие провожали его удивленными взглядами. Заходил в музеи, но не в силах был на чем-то сосредоточиться. Какое-то время просидел в Национальной галерее, листая вечерние газеты. У него была привычка в полдень дремать в парке. Ему снилось, что Бетти не умерла, что живет безумной пленницей в каком-то замке. К одежде прилипали сухие травинки, и в носу что-то щекотало. Он теперь возвращался домой попозже, чтобы не встречаться с Митци, взявшей моду упрекать его.

Шторы в гостиной были задернуты, но сквозь щель пробивался свет. Увидит ли он Дорину? Или она его увидит и… закричит? Ослабеет, рухнет на пол? Он уже однажды видел, как такое с ней случилось. Как же он любит ее, и вместе с тем как боится ее испуганного лица. Ее хрупкость и беззащитность причиняли ему сладкую боль, будто он отыскал маленького раненого зверька и не знал, как его успокоить.

Нестойкое, капризное счастье их семейной жизни слагалось именно из таких чувств. Он любил ее всегда какой-то умиленной, до слез на глазах, любовью. Она играла беззащитность, чтобы ему угодить. Они играли дуэтом, и казалось, что от этого к нему возвращается утраченная невинность. Вот только в ее смехе постоянно звучало напоминание о смерти, а поднятая рука будто всегда невольно указывала в сторону зловеще скрытых вещей.