Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина - Михаил Филин

Разлука социально неравных любовников всего чаще в литературе мотивируется браком одного из них. Такой брак является конкретной формой и выражением общественной причины, вызывающей разлуку. По отношению к любовным переживаниям героев он играет роль грубой силы, извне идущего принуждения. Согласно этой традиции, разлука Лесты и князя в опере Краснопольского мотивирована браком князя, причём неравенство социальное заменено неравенством фантастическим: от мифической русалки князь уходит к земной женщине.

Эту мотивировку браком Пушкин сохранил для разлуки королевича с Елицей, а потом — Князя с Дочерью Мельника. Это было для него удобно по трём причинам: во-первых, со стороны чисто сюжетной, ибо здесь давался ему готовый, традиционный и, следовательно, самый простой сюжет, то есть наиболее вместительный и свободный для наполнения идейным и психологическим содержанием; во-вторых, сохраняя главную завязку чужой оперы, Пушкин удачно маскировал автобиографический смысл своей драмы; в-третьих — и это самое главное — брак, разлучающий Князя с Дочерью Мельника, являлся, по ходу драмы, внешним выявлением таких же специальных причин, какие разлучили самого Пушкина с его крепостной. Изображая разлуку Князя с Дочерью Мельника, Пушкин, лишь слегка применяясь к введённому им мотиву брака, мог отдаться воспоминаниям и мыслям о событиях его собственной жизни. Свои истинные взаимоотношения с возлюбленной и её отцом Пушкин, под углом сюжетного преломления, проецировал в первой сцене «Русалки» точно так же, как михайловское столкновение с С. Л. Пушкиным проецировано в «Скупом рыцаре».

Открыв Дочери Мельника, что настал час разлуки, неизбежное следствие неравенства, Князь говорит:

                      Что делать?Сама ты рассуди. Князья не вольны,Как девицы — не по́ сердцу ониСебе подруг берут, а по расчётамИных людей, для выгоды чужой.

В этом «Что делать?», в ссылке на то, что «князья не вольны», — свидетельство того, что Князь рад бы был поступить по долгу сердца и совести — да не может пойти против социальной неправды. Конечно, такое бессилие сознавал в себе и сам Пушкин, отправляя девушку в Болдино. В числе других легкомысленных мест его препроводительного письма к Вяземскому есть и такой каламбур: «Милый мой, мне совестно, ей-богу… но тут уж не до совести». Совесть, однако, заговорила. Пишучи первые сцены «Русалки», он растравлял душевную свою рану. Он знал, что на его поступок можно взглянуть с очень невыгодной стороны, со стороны моральной и социальной правды — и выразителем этого взгляда сделал Мельника.

Мельник очень похож на отца михайловской швеи. Он холоп, раб; он придавлен, у него — грубая корысть, он даёт дочери пошлейшие советы: заманивать Князя.

Порою исподволь обинякомО свадьбе заговаривать — а пущеБеречь свою девическую честь —Бесценное сокровище…………………………………А коли нет на свадьбу уж надежды,То всё-таки по крайней мере можноКакой-нибудь барыш себе — иль пользуРодным да выгадать…………………………………Эй, дочь, смотри; не будь такая дура,Не прозевай ты счастья своего,Не упускай ты князя…

В другом месте он не забывает подсказать дочери:

                  Вот если б ты у князяУмела выпросить на перестройкуХоть несколько деньжонок, было б лучше.

В сцене прощания с Дочерью Мельника Князь даёт ей денег и прибавляет: «Отцу я это посулил. Отдай ему». Значит, Мельник, не полагаясь на дочь, успел сам добиться того, что Князь посулил ему денег. Жадность до денег так была в нём крепка, что не покинула и в безумии. После несчастия с дочерью покидал было деньги в Днепр, но потом пожалел об этом. Русалочка рассказывает:

                        На землю выходилаЯ к дедушке. Всё просит он меняСо дна реки собрать ему те деньги,Которые когда-то в воду к намОн побросал.

На основании этого упорного мотива я и думаю, что «дурной тон и дурное поведение» «блудного тестя» заключались в вымогательстве денег, которых у Пушкина, в отличие от Князя, не было, но которые, по расчётам Пушкина, «тесть» мог при удобном случае сорвать хоть с Вяземского.

Этих денег Пушкин не забыл своему недругу. Но в связи с ними же он сумел показать и добрую сторону Мельника. Когда дочь, в отчаянии, укоряет отца:

                          …тебе отдатьВелел он это серебро, за то,Что был хорош ты до него, что дочкуЗа ним пускал таскаться, что еёДержал не строго… В прок тебе пойдётМоя погибель…

Мельник поражён этой несправедливостью:

                            До чего я дожил!Что Бог привёл услышать! Грех тебеТак горько упрекать отца родного.Одно дитя ты у меня на свете,Одна отрада в старости моей.Как было мне тебя не баловать?Бог наказал меня за то, что слабоЯ выполнил отцовский долг.

Эти слова не лицемерие. Мельник действительно глубоко любит дочь — только любовь эта выражается у него соответственно его рыбьей природе. Но когда дочь гибнет, отец сходит с ума.

Это обстоятельство немаловажно. Каков бы ни был Мельник, Пушкин признаёт в нём великую любовь к дочери. Делая его лицом трагическим, за свою любовь гибнущим, Пушкин тем самым в конечном счёте ставит его весьма высоко, то есть как бы примиряется с ним и оправдывает его.

Этот мотив примирения с несчастным отцом, каков бы он ни был, звучит и ещё в одном произведении Пушкина, в «Станционном смотрителе». Станционный смотритель имеет немало общего с Мельником. Как Мельник (и как отец пушкинской любовницы), станционный смотритель — вдовец. Как Мельник, — он очень любил и баловал свою дочь. Как Мельник, он потом каялся, что не строго держал её. Как и Мельнику, соблазнитель даёт ему деньги. И он «сжал бумажки в комок, бросил их на земь», как Мельник побросал серебро в воду. И он потом пожалел о деньгах: «Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было». И он тоже — подневольный, придавленный человек. И он, не перенеся гибели дочери (или того, что кажется ему гибелью), тоже, как Мельник, теряет человеческий облик: он спивается — и его пьянство в повести Пушкина занимает то же место, как в драме — сумасшествие Мельника. Разница же между Мельником и станционным смотрителем заключается только в том, что, если не считать минутного соблазна вернуться и взять деньги, — станционный смотритель лишён сознательного корыстолюбия Мельника. Лишённый этого порока, он и вышел гораздо более благовидным, отчасти даже идеализированным. Так это и должно было случиться, потому что «Станционный смотритель», в некотором смысле, есть вариант «Русалки». Тогда как последняя должна была в сущности явиться трагедией любовников, в которой трагедия отца составляет лишь эпизод, — «Станционный смотритель» есть трагедия самого отца. Мне думается, что Пушкин в «Станционном смотрителе» потому-то и разрешил судьбу любовников так благополучно, что хотел выдвинуть и резко очертить драму отца. То, что несчастие дочери только мерещится станционному смотрителю, а в действительности она счастлива, — всё это лишь подчёркивает несчастие старика. Судьбу дочери старик почитает гибельной вследствие своего предрассудка, — но душевно он оттого не менее несчастен, чем если бы дочь погибла в действительности. Её счастливая судьба, её пышный приезд на убогую могилу смотрителя — лишь светлый фон, на котором тем резче вычерчивается горестный образ отца.