Большая барыня - Василий Вонлярлярский

– Стало, не согласны?

– Кто говорит: не согласен? и рад бы, то есть совершенно рад. Имение ваше знаю коротко, денег этих оно стоит, но, но…

– Простите же меня, что обеспокоил вас.

– Позвольте! вот что можно бы попробовать, сударь, ежели только вам будет не противно… у меня, побожусь, нет ни алтына, Петр Авдеич, вы сами знаете.

– Я ничего не знаю, Тихон Парфеньич.

– Ну, не вы, знают другие; а у сестры Лизаветы Парфеновны не попытаться ли…

– Мне все равно…

– Хотите я спрошу?

– Сделайте одолжение!

– Так посидите же здесь, а я мигом возвращусь, и будьте уверены, что только для вас, единственно для вас, беру эти хлопоты на себя, сударь.

Штаб-ротмистр отвечал на уверение хозяина сухим поклоном и, проводив глазами городничего до дверей гостиной, принялся бить пальцами зорю на оконном стекле. Отсутствие городничего было непродолжительно, а когда он возвратился в залу, лицо его приняло озабоченное выражение.

– Какой ответ несете вы мне? – спросил штаб-ротмистр. – Ежели отказ, то, сделайте милость, не томите меня, Тихон Парфеньич!

– Отказ, сударь, не отказ, а в деле таком поспешность не годится, – отвечал городничий. – Сестра не сказала нет…

– Стало, да?

– Не сказала и да; а вот, изволите видеть, ей бы, то есть, желательно было бы знать, на какую потребу понадобилась вам такая сумма?

– Это мое дело.

– Согласен, сударь, но Лизавете Парфеновне как-то привольнее было бы, если бы деньги, вами просимые, пошли на пользу вашу; хотя вы, почтеннейший, и забыли нас, – прибавил, улыбаясь, городничий, – но не менее того все-таки мы думаем, что Петр Авдеич нам не чужой человек.

– От полноты сердца благодарю Лизавету Парфеновну за участие, но тайн моих, Тихон Парфеньич, объяснить не могу, тем более что тайны эти принадлежат не мне одному…

– Понимаю-с.

– Понимаете или нет, дело ваше; я, по крайней мере, не сказал ни слова.

– Скромность – вещь похвальная, Петр Авдеич, в особенности когда в тайнах участвует важная особа.

– Я молчу, Тихон Парфеньич.

– Я не проговорюсь, сударь, будьте благонадежны, а слухами земля полнится; поговоривали и о жеребчике, и о Костюкове, и о прочем другом.

– Рта не зажмешь!

– И не нужно, сударь, когда молва не касается чести; честь при вас, и великая честь отбить у тысячи соперников такую особу, какова графиня Наталья Александровна.

– Тихон Парфеньич, – перебил, не без внутреннего и весьма заметного удовольствия, штаб-ротмистр, – вы, как благородный человек, подтвердите, при случае, что все вами высказанное не было никогда говорено собственно мною.

– Следовательно, Петр Авдеич, слухи-то наши не без оснований.

– Я все-таки молчу.

– Напрасно, сударь, право, напрасно; не вовсе же мы чужие и, что бы ни поверили вы нам, сумеем сохранить в тайне.

– Но что же могу я поверить?

– Мало ли что, а за доверие люди добрые заплатили бы не глупым советом, сударь. Слова нет, вы и умный человек, да молодой: седые волосы иногда стоят рассудка! А кто поручится, что дружеское мнение не пригодится, хоть в Петербурге, например; нам не в диковинку столица: не раз, сударь, бывали в ней и живали.

– Как, Тихон Парфеньич, вы были в Петербурге? – спросил с живостию штаб-ротмистр.

– Еще бы не быть; да Петербург знаком мне, как мой город.

– Как я рад! – воскликнул Петр Авдеевич.

– В Петербурге, сударь, – продолжал городничий, – свежему человеку нельзя сказать, чтоб ловко было сначала: запутаешься в нем как раз без знакомых. А у вас есть знакомые там, Петр Авдеич?…

– Одна графиня.

– Оно хорошо, даже очень хорошо – не спорю, но, может быть, покажется вам не то чтобы ловко остановиться у нее в доме.

– Разумеется, нет.

– Следовательно, хоть первую ночь, а придется переночевать в трактире каком-нибудь.

– И первую, и вторую, и неделю придется, коли не более.

– А долго намереваетесь пробыть в столице?

– Я? да, таки долговато, – отвечал с самодовольною улыбкою Петр Авдеезич.

– Из этого, сударь, и заключить не трудно, – заметил, улыбаясь, городничий, – что слухи не ложны, и скоро вам на Костюково глядеть не захочется. И то сказать: село-то Графское ничуть не хуже, а с такою женушкою, как ее сиятельство, и в селе Графском навряд ли соскучишься жить. Эх, Петр Авдеич! ну, что пользы морочить добрых людей! Расскажите попросту, свадьба ведь скоро?…

– Тихон Парфеньич, ну, на что вам?…

– Мне? как на что? Порадоваться за старого приятеля да предложить ему услуги по силам.

– Ну, ну, положим, что скоро, – отвечал, смеясь, штаб-ротмистр.

– На Фоминой, небось…

– Ну, на Фоминой; потом же что?…

– А на Фоминой, так торопиться действительно нужно, и деньжонок призапасти не мешает…

– Как же не торопиться, посудите сами, Тихон Парфеньич! шила в мешке не утаишь, и скрывать, почтеннейший, не для чего; по правде сказать, коли уже все знают… только, сделайте милость, то есть не разглашайте; знаете, нехорошо заблаговременно.

– Предателем не был и не буду.

– Кто говорит о предательстве, почтеннейший, так, чтобы не сболтнуть.

– Болтают нетрезвые, сударь.

– Боже упаси меня полагать такое, Тихон Парфеньич.

– А не полагаете, так к делу: право, пора – сестра ждет решительного чего-нибудь; деньги у ней готовы, закладной в суде не замешкают; только вот что, Петр Авдеич…

– Что же такое?

– Запродажная запись не была бы ли чище? По закладной хлопот много: пойдут справки да выправки, пожалуй, продлится с месяц в присутственных местах; а будто продали, и дело с концом! Заплатите в срок – бумажку в куски; просрочить вам не для чего, и сестра покойна, и вы покойны; право бы так.

– По мне, пожалуй, – сказал Петр Авдеевич, подумав с минуту, – как ни кончить, да кончить. Деньги же скоро можно то есть получить?…

– За деньгами остановки не будет; вынимайте бумажонку – и по рукам.

– Ну, благодарю, Тихон Парфеньич, услугу важную оказали мне…

– Но не даром, – перебил городничий, – чур, не забыть нас, бедных и ничтожных, когда возвыситесь.

– На этот счет просить не нужно; одолженье за одолженье, – отвечал, смеясь, штаб-ротмистр.

– То-то, сударь, смотрите, обманете – стыдно будет.

– Век не обманывал, Тихон Парфеньич, а с тридцати лет начинать поздно.

– Где же свадьба?

– Сказать?

– Разумеется, сказать!

– Ей-богу?

– Ей-богу, – повторил городничий, трепля дружески штаб-ротмистра по плечу…

– Не выдадите, Тихон Парфеньич?

– Что вы, присягнуть прикажете, что ли?

– А не выдадите, так не знаю, где именно свадьба, а думаю быть женатым скорехонько.

– Ай да молодец, вот уж подлинно молодец!

– Недурно то есть распорядились?

– Чего дурно, сударь, чай, у столичных франтов от зависти полопают легкие.

– Пусть их лопают, почтеннейший, а как женюсь, такой пир задам, что ахти мне.

– И нас позовете?…

– Еще бы: женка-то какая будет, не чета какой-нибудь Коч… – Тут штаб-ротмистр прикусил себе язык и присел, зажимая рот.

В тот же миг за притворенными дверьми гостиной раздалось громкое рыданье. Городничий бросился на плач, а Петр Авдеевич схватил фуражку свою, выбежал вон из залы.

Считаю излишним называть то существо, которое поднял Тихон Парфеньевич с пола своей гостиной.

К страстной неделе все нужные бумаги для свершения сделки штаб-ротмистра с Елизаветою Парфеньевною Кочкиною были приведены к окончанию, и денежная сумма, за исключением значительных процентов и еще значительнейших расходов по делу, вручена городничим Петру Ав-деевичу.

Вполне счастливый костюковский помещик, не помня себя от радости, приступил ко всем приготовлениям и, рассчитав не только дни, но часы и минуты, он отслужил в городе молебен и торжественно отправился в Петербург.

Тихон Парфеньевич снабдил его всеми нужными, по мнению его, наставлениями, а Елизавета Парфеньевна, забыв все прежние, как она говорила, неприязненности, вручила ехавшему с барином Ульяшке огромный пирог с печенкою.

Рассчитывая время, штаб-ротмистр не ошибся; он дал себе клятву прибыть в Петербург накануне светлого праздника, чтоб первому поздравить ее сиятельство, и за час до заутрени телегу Петра Авдеевича остановили у московской заставы; подорожная записана, и оставалось назначить ямщику тот дом или ту гостиницу, в которой намерен был остановиться костюковский помещик.

Ночь была темна и туманна, – фонари не освещали улиц, а казались желтоватыми пятнами на темном поле. Петр Авдеевич, выскочив из телеги, отыскал в кармане целую кипу скрученных бумажек, исписанных рукою Тихона Парфеньевича, но адреса квартиры, в которой двадцать три года назад останавливался городничий, отыскать никак не мог.

– Ну, пошел куда-нибудь! – воскликнул штаб-ротмистр, обращаясь к ямщику, – да только смотри в хорошую гостиницу, а не в дрянь какую-нибудь.

– Отвезем в хорошую, барин, – отвечал ямщик, легонько ударяя коней.