Крах всего святого (СИ) - Попов Илья В.

     Прямо напротив помоста располагалась большая деревянная галерея, что выстроили и расписали специально под праздник. Каждое изображение повествовало о каком-либо событии из жизни богов или святых: от вознесения Феба и Манессы на небеса, до смерти святой мученицы Амарэйнт, убитой во время Бароньей Смуты. Менестрели без устали играли весь вечер – одна мелодия плавно переливалась в другую; флейты, хорумы, лиры и арфы ласкали слух приятным унисоном, но даже музыка с трудом перебивала гомон и шум, стоявший до свода. «Птичий базар, – подумал Моро, наблюдая за гостями. – Сними с них шелк, наряди в лохмотья и посади среди свинопасов и прачек – кто обнаружит подмену?».

     Матиас скользнул взглядом по послам из соседних государств, что сидели за самым ближним столом, предназначенным для наиболее важных персон. Делегаты уже достаточно давно гостили в королевском замке, наслаждаясь роскошными покоями, лучшими винами и постоянными празднествами, зачастую проводившимися исключительно в их честь. Матиас не терял надежды склонить их выступить союзом против Визрийской империи, но пока они так и не пришли хоть к какому-то соглашению помимо смутных обещаний и пространных разговоров. Но делали они это с таким надменными и даже слегка покровительственным видом, что Матиас еле сдерживал в себе желание брякнуть прямо им в лицо какое-нибудь крепкое выражение, хоть и старался даже в мыслях удерживаться от подобных высказываний – все же не пристало воспитанному человеку выражаться словно пахарь.

     «Глупцы. Думают, будто сожрав Фриданию, визрийцы остановятся, а они тем временем ухватят свой кусок – но нет. Имперцы саранчой пронесутся по всему континенту, оставляя после себя лишь пепел». Признаться, в приготовлениях к празднику Матиас с трудом сдержался от искушения посадить заклятых «союзников» со слугами, а лишь потом извиниться за ошибку и вернуть их в общий зал – шутка, конечно, была бы грубоватой, но забавной; однако Реджис сумел отговорить его от этой затеи, но и верно. Не стоит опускаться до их уровня.

     Рядом с послами сидела высокая женщина с хищным лицом и тугой золотой косой, спадающей на грудь. Герцогиня Арлет Гарсот, вдова погибшего на войне Неля Тома, с чьим братом Матиас не так давно имел «удовольствие» вести беседу. Как ни странно, Гарсот почтила двор своим присутствием – Матиас был уверен, что она отвергнет приглашение. До Моро доходили слухи – точнее, их приносил Реджис – что Арлет отчего-то винит его в смерти мужа; ну что за вздор? Нель выполнял свой долг, как и все те, кто встал против визрийцев, и уж если кого и следовало ненавидеть, так это иноземцев.

     Госпожу Гарсот трудно было не заметить: одетая во все зеленое – от туники, нарочито небрежно подвязанного пояса и до ободка с поблескивающим на лбу изумрудом – она выглядела лилией среди раскинувшихся вокруг красных, желтых и лиловых цветов, тем более, что ростом не уступала даже самым высоким мужчинам. Поймав взгляд Моро, вдова приподняла бокал и преподнесла его к губам, а получив в ответ легкий кивок, вновь вернулась к беседе с делегатами.

     За тем же столом также присутствовал герцог Дотэ вместе с супругой и старшим сыном, несколько магистров ордена Святых Мечей, наиболее богатые купцы, члены городского совета и другие почетные гости. Не хватало лишь Алана Лефевра – но, то неудивительно – и Эрбера Отеса, которого, как сообщил гонец, поразила тяжкая хворь. Оставшиеся столы были заняты графами, баронами, виконтами и прочей знатью вместе с женами и отпрысками; рыцарями, рядовыми Мечами и другими гостями, что были не так важны, чтобы сажать их за первые столы, но и отказывать в приглашении было бы невежливо.

     Разнообразные блюда сменяли одно другое – бараньи ноги с черносливами, оленье рагу под винным соусом, супы из улиток и крольчатины, печеные яблоки фаршированные медом и орехами, нежнейшие фруктовые пирожные; но вот наступила пора развлечений: зал наполнили жонглеры, шуты, трубадуры и прочие артисты, что принялись ходить меж столами, веселя гостей и внося свою долю в общий гомон.

     За лицедеями безмолвными тенями скользили слуги, меняя приборы и полотенца, поднося наполненные графины или чаши для мытья рук. Матиас был уверен, что каждый второй из них – если не все разом – соглядатай Реджиса, между делом улавливающий любое неосторожное слово, смешок или косой взгляд. Многие люди, развязав себе язык выпивкой, говорят куда более смелые вещи, чем решились бы на трезвую голову. И практически никто не обращает внимания на виночерпия, что в это время стоит за спиной с кувшином.

     «А зря».

     За одним из столов между двумя молодыми аристократами, чьи имена Матиас не смог бы вспомнить даже под страхом смерти, сидел мужчина средних лет с орлиным профилем и прямой спиной. Судя по длинному почти до пят одеянию, напоминающему платье для сна и смуглой темно-оливкой коже – гость из далекого Арракана. Незнакомец явно был в фаворе, удачно влившись в новое окружение – едва он замолкал, припадая к кубку, как мужчины, сидевшие вокруг едва ли не падали со скамей от хохота, утирая слезы; почтенные женщины качали головами и хмурили брови, пряча улыбки за платками, а юные девушки не отрывали зачарованных взглядов от остроумного чужеземца.

     «Коль разум мутен, час пришел, пора нырнуть мне вглубь. И лишь допив вино, пойму – на дне бокала с каплей остается суть…» – в памяти Матиаса вдруг всплыли строфы стихотворения одного арраканского поэта и философа, чьими работами он увлекался в юности. Помнится, он и сам исписал немало пергамента в свое время… Хвала богам, у него хватило ума вовремя избавиться от своих вирш, отправив их туда, куда и следовало – в огонь.

     Бруно в очередной раз опустошил рог и криком подозвал к себе виночерпию. Пока служанка суетилась с графином, маршал, подтянув к себе тарелку с цельным гусем, застучал по столу, призывая к тишине. Матиас взглянул на раскрасневшееся лицо Герена, чей лоб покрыла испарина – со своим крючковатым носом и маленькой головой торчащей на длинной тонкой шее он и сам напоминал огромного стервятника. Наконец, завладев всеобщим вниманием, Бруно схватил в руки гуся, закапав котту жиром, поднял над головой и прокаркал:

     – Тишину мне! Сегодня – священный день, а значит, время давать священные обещания. Я клянусь пред лицами всех богов, что когда я вернусь в этот замок в конце зимы, вы увидите на моей пике голову Черного Принца, этого трахнутого козлом изменника. А если я совру, то провалиться мне в бездну ко всем Падшим. За короля!

     С этими словами Бруно грохнул гуся обратно на блюдо, выхватил с пояса огромный нож и пронзил птицу насквозь. Разгоряченные гости, многие из которых по части выпивки не отставали от маршала, с воодушевлением поддержали его слова, выкрикивая проклятия в сторону мятежников и славя Моро.

     Но не все разделяли их радости. Несколько человек остались предельно равнодушны к речи маршала, так и не оторвавшись от чарок и разговоров; кто-то обменивался косыми взглядами, а некоторые и вовсе не скрывали кривые ухмылки. Смеялись ли они над напыщенностью слов Бруно или над их смыслом? Кто знает... Арраканец наблюдал за Гереном с нескрываемым любопытством, поглаживая острую бородку, а вот Арлет напротив, даже не подняла взгляд в сторону помоста, хоть маршал всю свою тираду пожирал ее глазами.