Кочевые народы степей и Киевская Русь - Петр Толочко

Еще один могильник позднесредневековых кочевников обнаружен у села Родионовка Акимовского района Херсонской области. Он представлял собой цепочку обособленных курганных групп, расположенных на плато правого берега реки Малый Утлюк, недалеко от Молочанского лимана. Регион Северо-Западного Приазовья традиционно служил для кочевников IX–XIV вв., в том числе и ногайских татар, местом зимовников. Не удивительно, что именно здесь находятся несколько десятков небольших позднекочевнических курганов.

О характере и обряде монголо-татарских захоронений яркое представление дает курган № 3, исследованный А. И. Куйбышевым у села Родионовка. Курган небольшой: высота его не превышает 0,3 м, диаметр равняется 17 м. Погребение совершено в яме с заплечиками прямоугольной формы, размером 2,65 х 0,9 м. Ориентировка: северо-восток — юго-запад. Над ямой лежали колеса от арбы, яма была перекрыта деревянными бруссками и досками, по-видимому, от той же арбы. На дне ямы находилось закрытое решетчатое гробовище, на крышке которого покоились сабля и сложносоставной лук. Между юго-западной стенкой и гробовищем найден берестяной колчан с семью стрелами. Рядом, но на бортовой доске, лежала железная булава на длинной деревянной рукояти. У головы погребенного стоял кувшин из красной глины, а у ног лежала упряжь верхового коня: седло, пара стремян, подпружная пряжка, удила, пряжка от уздечки, две костяные застежки пут.

В гробовище на камышовой подстилке в вытянутом положении на спине, головой на север, покоился скелет взрослого мужчины. Сохранились остатки его дорогих одежд с парчовым шитьем, высокие кожаные сапоги, края голенищ которых достигали бедер. У головы найдена серебряная серьга и шелковая кисточка от головного убора. Возле правого бедра лежала кожаная сумочка с рыболовным крючком, у левого — кожаный кошелек, а в нем — 32 серебряные монеты, чеканенные в Крыму в 40-х годах XIV в. На некоторых имелись надчеканенные значки, означавшие слово «хан». В ногах погребенного была положена туго свернутая кольчуга, под которой находились две небольшие чаши, изготовленные из медного листа[251].

Таким образом, среди погребений золотоордынского времени на юге современной Украины и в Молдове выделяется группа, имеющая ямы с подбоями или заплечиками, что, вероятно, и позволяет относить эти погребения к специфически монголо-татарской погребальной обрядности.

Собственно, об этом имеются убедительные свидетельства в записях Плано Карпини и Джузджани. Вот как описал Карпини погребальный обряд у знатных татар: «Они идут тайком в поле, удаляют там траву с корнем и делают большую яму и сбоку от этой ямы делают яму под землей […] Мертвого же кладут в яму, которая сделана сбоку, вместе с теми вещами, о которых сказано выше, затем зарывают яму, которая находится перед его ямой, и сверху кладут траву, как было раньше, с той целью, чтобы впредь нельзя было найти это место»[252].

Можно ли объяснить небольшое число находок собственно монголо-татарских погребений в степных регионах трудностью их обнаружения? В какой-то мере, да. Но, думается, не это главная причина. Есть значительно больше оснований предполагать, что монголо-татары очень быстро восприняли обычаи местного тюркского кочевого населения и хоронили своих умерших так же, как и они. К тому же, собственно монголы составляли лишь незначительную часть кочевого населения не только южнорусских степей, но и в целом Золотой Орды.

Этническое растворение монголо-татар в море тюркского степного населения сопровождалось также значительным участием в этом процессе и восточнославянского элемента. Порабощенная Русь служила для татар не только источником их экономического благополучия, но также и неиссякаемым резервом рабочей силы.

Ежегодно десятки тысяч русских людей уводились в степь, где они были обречены на пожизненное поселение. Важное свидетельство этому находится у Плано Карпини. Согласно ему, татары брали десятину от всего — от людей и от вещей. Они отсчитывали десять юношей и одного из них брали себе, то же делали с девушками: забирали их в свою землю и превращали в слуг. Из последующего рассказа Карпини явствует, что в татарскую неволю уводили из семьи каждого третьего сына, а также всех незамужних женщин. Они пополняли гаремы татарских вельмож (в том числе и ханов), рожали им наследников и таким образом содействовали европеизации тюркско-монгольского этноса.

В свою очередь, восточные славяне также «окрашивались» в тюркско-монгольские тона. Происходило это не только путем многочисленных внебрачных связей татарских воинов с русскими девушками, но и благодаря оседанию части татар в южнорусском пограничье и их постепенной ассимиляции. Из Лаврентьевской летописи узнаем про слободы татарского баскака Ахмата в Посеймье. В них кроме татар проживали, по-видимому, и русичи. Летопись пишет: «Умножашася людей в свободахъ тхъ, со вспхъ сторонъ сошедшеся». В реальной жизни таких татаро-славянских слобод на южнорусских землях было много. Есть основания предполагать, что в них селились те татары, которые были христианами. Л. Гумилев полагал, что подобно тому, как тюрки, черные клобуки и берендеи искали в XII в. покровительства киевских князей, так должны были монгольские христиане лепиться к южной границе Русской земли. Когда киевский иерарх Петр Акерович на Лионском церковном соборе 1245 г. отвечая на вопрос о татарской вере, заявил, что они верят в единого владыку света, а Бог и Его сын находятся на небе, он, вероятнее всего, имел в виду кочевников-христиан.

Разумеется, степень взаимных влияний русских и монголо-татар на раннем этапе их драматического соседства не следует преувеличивать, но и отрицать их наличие тоже нельзя.

Заключение

Подводя краткий итог исследованию истории взаимоотношений кочевых народов степей с восточными славянами и Русью, необходимо отметить, что соседство двух миров, длившееся более тысячи лет, оставило взаимный и неизгладимый след. Он отразился во всех сферах жизни, но больше всего — в области этногенеза кочевого и оседлого населения.

Степные народы, вынужденные постоянно искать новые жизненные пространства, непрерывно вторгались в лесостепные районы, занятые земледельцами. Обладая мобильным и хорошо вооруженным конным войском, кочевники почти всегда достигали военного преимущества над оседлым населением. Нередко последнее на длительное время становилось данником степных властителей, несло ощутимые материальные и людские потери.

И все же историческая перспектива практически всегда оставалась за земледельцами. Победители приходили и уходили, часто вообще исчезали с исторической арены, а побежденные продолжали поступательное развитие на своих землях.

В рассказе «Повести временных лет» о так называемом «примучивании» дулебов обрами (аварами. — П. Т.) приведена поговорка, бытовавшая на Руси еще в XII в.: «Погибоша аки oopt»[253]. Летописец не без удовлетворения замечает, что обры были истреблены за их грехи Богом: «И помроша вси, и не остался ни единъ объринь […] их же нѣсть племени ни наслѣдка»[254].

В аналогичном положении оказались и другие кочевые народы Средневековья. Говоря словами летописца, «ни племени, ни наследка» не оставили хазары, печенеги, торки, половцы.

Следуя средневековой церковной традиции, исчезновение и этих народов можно было бы объяснить Божьей карой, если бы мы не знали, что «виной» этому являлись оседлые народы. Грозные властители степей, покорявшие хлебопашцев, в конечном итоге оказывались жертвами своих жертв. В большинстве случаев они сгорали в ассимиляционном котле аборигенов; расселялись на их землях, перенимали их язык, культуру и веру. Разумеется, физически они не исчезали, но постепенно растворялись в массе оседлого населения. Исключение из этого правила представляют, пожалуй, только венгры, которым удалось сохранить на новых землях свой язык и свой этнос.

Этническое преимущество оседлых народов объясняется их органическим единством со своей землей. Многовековые, а быть может — и многотысячелетние традиции земледельцев закономерно оказывались сильнее периодически привносившихся в их жизнь традиций кочевого уклада. Оседая на землю, кочевники неизбежно оказывались во власти нового географического фактора и адаптировались к нему на основе опыта коренных народов. К тому же, последние, как правило, обладали собственным структурированным государством, которое также содействовало этнической интеграции его подданных.

Летописец, утверждавший, что авары не оставили «ни племени, ни наследка», был прав только наполовину. Племя действительно исчезло, но «наследок» его безусловно остался. Так же, как и тех племен, которые прошли вслед за аварами: хазаров, печенегов, торков, половцев, монголо-татар. Вливаясь в южную труппу восточнославянских племен, названные народы придавали им характерное этнографическое своеобразие. «Чорни брови, кари очи», воспетые в украинских песнях, несомненно являются результатом участия тюркоязычных племен в формировании южнорусского этноса. Память о степных пришельцах в восточнославянскую среду сохранилась также в названиях населенных пунктов (Печенеги, Казаровичи, Половецкое, Торчин, Каратуль, Ташань, Таганча, Кагарлык), речек (Корань, Ташлык, Тикич), в значительном количестве тюркизмов в древнерусском языке.