Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Противогаз?.. где мой противогаз… — стонет пожилой раненый, ощупывая дрожащей рукой борт носилок. На руке его, переплетенной синими венами, вытатуировано большое штурвальное колесо.
— Найдется противогаз, — смотрит на него с состраданием Надя. — Никуда не денется.
— О противогазе беспокоится, — говорит Речкалов, когда они, сдав раненого в медпункт, идут обратно, к заводоуправлению. — Не дошло еще, что ног лишился.
— Что ты тенью за мной ходишь? — говорит Надя устало. — Я тебя прошу — пойди узнай, как там отец в доке.
Кивнув, Речкалов уходит. Надя поднимается к себе в отдел. Комната пуста. Пол засыпан осколками оконных стекол, кусками обвалившейся штукатурки. А на столе валяется телефонная трубка, сброшенная взрывной волной с рычага. Из трубки доносятся трески, шипение какое-то. Надя машинально берет ее и слышит истерический крик телефонистки:
— Почему трубку плохо ложите? Полдня в уши прямо трещите!
— Так ведь… бомбежка… — растерянно лепечет Надя.
— Бомбежка! У всех бомбежка! Ложи трубку!
Надя кладет трубку на рычаг, валится на стул. Ее трясет. В комнату входят сотрудницы, они говорят все разом, как это водится у женщин, — они говорят: двадцать попаданий… корпусной цех пострадал и шлюпочная мастерская… ужас, ужас!..
Вдруг Надю будто по ушам полоснули два слова: «„МАРАТ“ РАЗБОМБИЛИ»…
Надя вскакивает, бросается к двери.
Усть-Рогатка — западная стенка Средней гавани — оцеплена краснофлотцами. Непривычно, страшно выглядит у дальнего конца Рогатки линкор «Марат» — без носа, без фок-мачты, без первой башни.
Надя мечется вдоль оцепления.
— Нельзя туда, — говорят ей. — Нельзя, девушка.
А один из краснофлотцев советует:
— Беги в Петровский парк. Маратовцы, которые живы, все там.
И верно — среди деревьев парка чернеют бушлаты. Надя бежит, чуть не попадает под колеса санитарной машины, выезжающей из парка. Из окошка кабины высунулся шофер и уж рот было открыл, чтобы обругать Надю, но — закрыл, не обругавши.
Маратовцы расположились группами вокруг заколоченного памятника Петру. Перекусывают сухим пайком, перекуривают. А иные сидят на земле, прислонясь спиной к стволу дерева и закрыв глаза… Не просто это — пережить такой день.
Вглядываясь в усталые, хмурые лица маратовцев, Надя переходит от группы к группе. Кинулась к высокому краснофлотцу, который, стоя к ней спиной, вешает на ветку дуба мокрый бушлат.
— Виктор!
Краснофлотец оборачивается. Это не Виктор. Это тот самый рассыльный, которого перед налетом дежурный командир посылал за Непряхиным.
— Извините, — бормочет Надя и идет дальше.
— Девушка, — окликает ее тот краснофлотец. — Вы кого ищете?
— Непряхина. Старшину первой статьи…
— Знаю Непряхина. И вас, между прочим, помню. Мы с Виктором в волейбольной команде играли.
— Где он?
— А у нас беда, — кивает краснофлотец на искалеченный линкор. — Помещения затоплены…
— Где Виктор? — крикнула Надя. — Он здесь?
Тот отводит взгляд. И помолчав:
— Из первой башни никто не вышел. Погиб Непряхин.
23 июня 1975 года
Я работаю в СКБ — специальном конструкторском бюро, занимающемся некоторыми проблемами судостроения. Бюро помещается на первом этаже старого дома близ Технологического института. У нас тесно и скученно, народу работает много, а комнат всего семь, столы и кульманы стоят вплотную. Наш директор давно пробивает новое помещение для бюро, и говорят, скоро начнут его строить, оно включено в какой-то титульный список. В семьдесят восьмом мы, говорят, переедем. Ну, будем считать, что к восьмидесятому — а до него еще надо дожить.
Чем я занимаюсь? Ну, скажем так: управляемостью судов. Не теорией управляемости, нет. Теорией занимаются умные люди, математики, которые в нашем дотошном XX веке обнаружили, что общепринятое математическое обоснование управляемости, выполненное Леонардом Эйлером в конце XVIII века, не совсем годится для нынешней практики. И не такие еще истины подверг сомнению XX век. А практикой как раз и занимается моя группа в СКБ. Мы, в частности, разрабатываем новые системы подруливающих устройств, которые улучшают управляемость крупнотоннажных судов.
Я практик. Но, должен признаться, мне здорово пришлось покорпеть над математикой и гидромеханикой, прежде чем приступить к этой самой практике. Более того, мы создали свою методику расчета новой поворотной насадки — не стану углубляться в детали, только скажу, что практика практикой, а голову приходится ломать, так сказать, теоретически.
Иногда я спрашиваю себя: на кой дьявол мне это надо? В конце концов, я капитан первого ранга — инженер в отставке, Министерство обороны платит мне приличную пенсию — вот и жил бы себе на покое, ездил бы за город дышать свежим воздухом, читал бы фантастику или начал бы, подобно моему свату, собирать спичечные наклейки. Теперь все что-нибудь собирают. У всех — хобби. Надо бы и мне обзавестись… Начать коллекционировать что-то пооригинальнее. Например, веники…
Люся давно «капает» мне на мозги: хватит, уймись, всей работы не переделаешь, всех денег не заработаешь. Люсиного заработка и моей пенсии нам вполне хватило бы для жизни. Но что-то мешает «уняться». Мозги, как видно, еще не выработали свой ресурс. Хочется еще «потрепыхаться».
А еще вот что удерживает меня от перехода к узаконенному безделью: люди. Мне будет скучно без Толи Головченко, верного и незаменимого при испытаниях в море помощника; без Леши Климова, выпивохи и знатока хоккея; без Славы Райгородецкого с его математической головой и вечными насморками; без старого друга Георгия Васильевича с его вдумчивым отношением к международным событиям; без Зинаиды Владимировны.
Да, и без Зинаиды Владимировны. Как раз к ней я и отправляюсь в отдел информации, чтобы покопаться в справочниках и зарубежных рефератах. Этот новомодный отдел помещается у нас в полуподвале, в тесной комнатке, окруженной стеллажами, где всегда горит электричество. Среди стеллажей, набитых технической литературой, восседает Зинаида Владимировна. Сколько лет Зинаиде Владимировне, не знает никто, но предполагается, что много. На вид ей, однако, не дашь больше сорока — сорока двух. У нее белокурые вьющиеся (искусно завитые) волосы и милое лицо, похожее на лицо Любови Орловой. Лишь присмотревшись, можно различить на нем разрушительную работу времени — морщинки под глазами, утяжеленность щек, негладкость шеи. Фигура у нее, как теперь говорят, статуарная. Года два назад у Зинаиды Владимировны умер муж — крупный деятель в ленинградской технической сфере. Для нее, привыкшей к известным благам жизни, связанным с высоким положением мужа, его смерть была тяжелым ударом. Но Зинаида Владимировна не из тех женщин, кто расслабляется. На другой день после похорон она пришла на работу, как всегда, тщательно одетая, спокойная, доброжелательная…
Зинаида Владимировна встречает
