Нуар - Андрей Валентинов

Ричард Грай невольно вспомнил веселого сержанта с лошадиной улыбкой. Анри Прево пришелся бы сейчас очень кстати. Но не всем достается место на корабле под названием «Текора».

– Едем, – решил он. – Паспорт верните.

Документ отдали. Тот, кто был моложе, предупредительно открыл дверцу и внезапно улыбнулся:

– Вам нечего опасаться, мсье Грай, вас приглашает сам комиссар. Вы же известный человек, я вашу фотографию в газете видел.

Рыжеусый «ажан» сделал строгое лицо, и напарник послушно замолчал. Негромко рыкнул мотор, авто тронулось с места. Служивый постарше пристроился рядом, отправив напарника к водителю. Когда гостиница осталась позади, он, внезапно наклонившись, зашептал на самое ухо.

– Комиссар велел, значит, передать… Если есть что запрещенное, мне оставьте. В целом виде будет, можете не волноваться.

Ричард Грай равнодушно пожал плечами.

– Ничего запрещенного у меня нет. Если, конечно, меня самого не запретили.

Вновь вспомнился Анри Прево. С сержантом они быстро сдружились, и уже через неделю Анри пригласил его на воскресный луковый суп, обещая угостить чем-то невероятно вкусным. Ричард Грай не был поклонником французской кухни, но обижать веселого парня не стал, приехал. И не пожалел. В детстве Прево мечтал стать шеф-поваром в каком-нибудь парижском ресторане. Не сложилось, но кулинария так и осталась его первой любовью. А еще Анри мечтал после войны перевестись во Францию, желательно в освобожденный Эльзас, поближе к родственникам жены. Не в город, а в маленькую деревню, где сержант-полицейский не мальчик на побегушках, а царь, бог и воинский начальник.

На день рождения Ричард Грай подарил своему приятелю «Большой кулинарный словарь» великого Александра Дюма.

На какой-то миг бывшему штабс-капитану почудилось, что он вновь стоит на мокрой палубе корабля-призрака. Вокруг ночь, холодный равнодушный океан, черное пустое небо. Он смотрит в темноту и видит, как из мглы неспешно, одно за другим, проступают знакомые лица. Анри Прево, Жан Марселец, Арнольд – живые, веселые, не думающие о смерти. А за ними те, о ком он уже успел забыть: московские красногвардейцы, пленные чекисты, дальневосточные пограничники, убитый в Париже связной. И еще, и еще… Он попытался напомнить себе, что все это: люди, призраки, корабль в океане, его собственная смерть – всего лишь затянувшийся сон. Никого не станут винить за то, что сделано во сне, и даже собственный суд, самый строгий и беспощадный, вынесет оправдательный вердикт. Но лиц было много, слишком много, а он не мог даже закрыть глаза. Смотрел, смотрел, смотрел…

– Приехали! Мсье, вы не заснули?

Нет, не заснул, просто глядел в окно автомобиля, ничего не видя и не слыша. Значит, приехали… И только открыв дверцу, Ричард Грай удивился. Авто остановилось не у хорошо знакомого главного входа в комиссариат, а у глухой кирпичной стены, впритык к тротуару. Он осмотрелся и все понял. Кирпичная стена – и есть комиссариат, его неприглядная тыловая часть, так сказать, задворки. Чуть дальше, кажется, поворот во двор. Здесь он тоже бывал, но всего пару раз.

– Сюда, мсье Грай. Идите за нами.

Он не стал спорить. Пусть! Кто-то явно хочет избежать излишней огласки. В иное время и в иной стране подобное путешествие могло закончиться где-нибудь в котельной, у горящей печи. Сначала – его самого, затем плащ и, напоследок, шляпу. Пепел перемешать кочергой, дверцу закрыть. Но тут нравы патриархальные, такой приказ никто просто не решится отдать. Закон есть закон! Прежний хозяин этого здания, даже узнав о начале американского вторжения, отказался уничтожить документы о сотрудничестве с немцами. А ведь каждая подпись на протоколе о депортации – верный приговор.

La loi c`est la loi! [24]

Документы все равно сгорели в котельной, но только после того, как пуля из табельного пистолета разнесла излишне упрямую голову «законника». Американцы уже входили в город, поэтому бумаги жгли в страшной спешке. Белые листы с фиолетовыми печатями падали на грязный пол, Даниэль Прюдом, ругаясь на всех известных ему языках, сам ковырялся в топке, опалил руку. Невозмутимый Арнольд наложил повязку, собрал истоптанные документы, бросил в печь.

А потом вместе пили. Как-то очень по-русски, без привычного французского чванства, вровень, почти не пьянея. По крайней мере, так казалось им самим. Арнольд, и в трезвом виде немногословный, молчал, Даниэль жаловался на свою сучью службу, а он, кажется, ругал американцев, по давней привычке именуя их «пиндосами». И это всех почему-то очень веселило.

– Сюда, мсье, – усатый «ажан» указал куда-то вверх. – Извините за неудобство, но у нас – вечный ремонт, через первый этаж не пройти.

Лестница… Железные ступени, железные перила. Ричард Грай взялся рукой за холодный металл. Вновь подумалось, что тот, кто желает его видеть, чего-то сильно опасается. Таким экзотическим образом проникать в комиссариат не приходилось, даже в тот день, когда они жгли бумаги. Тогда вошли через двор, перепуганный дежурный сержант долго отпирал ворота…

Ступени слегка проседали под ногами. Бывший штабс-капитан представил, как они смотрятся со стороны. Задранная вверх железная лестница, один служивый впереди, позади другой, он сам – посередине. Значит, ведут не в камеру, а, скорее всего, на второй этаж. Торцевая часть здания, до начальственных кабинетов далеко. Проще было доставить его ночью, когда комиссариат практически пуст. Значит, дело не просто в секретности.

Лестница утыкалась в дверь, деревянную, но обитую все тем же железом. Идущий впереди «ажан», открыв замок ключом, заглянул внутрь, повернулся:

– Заходим. Мсье Грай, убедительно прошу воздержаться от всяких разговоров. Будут вопросы – не отвечать. Я сам все скажу.

Предупреждение было излишним. За дверью оказался коридор, длинный и совершенно пустой. Двери, но уже обычные, в белой краске, слева, они же справа, под потолком – тусклые, покрытые пылью лампочки.

– Заходите, мсье.

Кажется, пришли. Полицейский отпер дверь – вторую слева, если считать от начала коридора, пропустил вперед. Бывший штабс-капитан перешагнул порог, хотел снять шляпу, но, оглядевшись, передумал. Куда ни ткни – пыль в палец толщиной. Не присядешь, даже плащ не скинешь. Вероятно, тут был кабинет следователя, о чем свидетельствовали серый от пыли стол и лежавшие на полу стулья. Уцелела даже чернильница, которую ныне украшали успевшие окаменеть окурки.

– Ремонт, мсье, – виновато повторил усач. – Вы уж извините, другого ключа не было. А мы сейчас вам газетку, чтобы присесть, значит.

Он кивнул напарнику, тот засуетился, полез во внутренний карман плаща. Газета, знакомая «Matin du Sud», была мятой, да к тому же сложенной вчетверо. «Ажан», поспешив ее расправить, скользнул глазами по первой странице.