Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис

Психология развития, помещая ребенка в центр наших представлений о душе, начинает с простой и совершенно верной по своей сути идеи, что наш привязчивый внутренний ребенок нуждается в нашем внимании; в противном случае он не повзрослеет. Согласна! Архетипический Ребенок не только олицетворяет врожденную хрупкость и уязвимость, сохраняющуюся в каждом из нас, но также несет в себе способность радоваться, играть, быть непосредственным. Однако это не означает, что нам следует сделать Ребенка центром психологического сознания. Самопровозглашенные жертвы всегда являются инфантильными взрослыми людьми, избегающими ответственности. Виктимность – это модель детской беспомощности и ярости; во взрослом состоянии это ненужные расходы, бессмысленная растрата сил.

Всеобщая неспособность повзрослеть указывает на поломку в нашей мифологии. Наш миф о маме, папе и детях, похоже, нуждается в деконструкции, иначе мы не сможем обновить его. Давайте еще раз рассмотрим миф о матери, поскольку именно его мы переживаем первым по мере того, как растем.

Великая мать: колыбель и клетка

Материнство дает возможность пережить опыт неограниченного могущества – могущества, которое женщины часто отрицают, потому что они хотят видеть только свою любовь к ребенку. Эту власть можно описывать позитивно («Я дала тебе жизнь») или негативно («Без меня ты умрешь»), но в любом случае она остается властью. В первые месяцы жизни ребенка его зависимость от матери дает ей абсолютную власть над жизнью и смертью – зелье, способное опьянить каждого. Можно было бы предположить, что женщины, которые посвящают себя исключительно детям, почувствуют облегчение, когда дети вырастут, но многие переживают прямо противоположное. Конец материнства также означает окончание их упоения этой властью, и они сопротивляются этому.

Когда дети взрослеют, они покидают королевство Великой Матери и реальная мама лишается той работы, с которой она так хорошо справлялась. Для супермамы конец всевластья Великой Матери приводит к такому острому кризису идентичности, что она может неверно истолковать свое сопротивление потере неограниченного влияния как подтверждение своей безусловной преданности. Для ребенка утомительное поведение матери может обернуться психологической трагедией, как это неизбежно происходит, когда архетипический эликсир выпит до дна, а кто-то продолжает пытаться насильно вливать его в ваше горло. Если безграничная привязанность к матери превращается в тяжкий груз на шее ребенка, останавливая этим его взросление, материнская любовь может стать проклятием. Колыбель становится клеткой. Мы приходим в мир с матерью, но умираем в одиночестве. Между этими двумя событиями детская иллюзия безопасности должна постепенно исчезать, пока ребенок не станет достаточно сильным, чтобы нести ответственность за свои решения.

Мать, отыграв свою роль, должна научиться черпать силы из другого источника. Это также способствует созданию более равноправного общества. Хотя на протяжении всей истории человечества преобладал патриархальный уклад, у каждого мужчины был ранний опыт, когда он находился под властью женщины – своей матери. Чем больше общество испорчено сексизмом, тем больше шансов, что материнство – это единственный выход для энергии женщины, из-за этого материнские чувства связаны огромным комплексом власти. В результате возникает порочный круг, усиливающий мужской шовинизм, что отчасти объясняет такое длительное господство патриархальной системы. Взрослые сыновья, получившие бразды правления, не могут устоять перед искушением наконец-то начать контролировать женщин, защитить себя от своего первоначального страха перед матерью, страха, который обобщается в боязнь силы эмоций женщины и ее власти.

Я люблю тебя или нуждаюсь в тебе?

Развитие самодостаточности представляет собой идеал и потому является недостижимым. Ни одна мать не сможет отказаться от чувства любви к своему взрослому ребенку; и ни один взрослый человек никогда не перестанет нуждаться в матери, что доказывается нашим горем при ее потере независимо от возраста, когда это случается. Накопленный материнский опыт и опыт отцов, преподавателей, священников, раввинов и психотерапевтов подтверждает, что абсолютно взрослых людей не бывает. Величайшие духовные лидеры признают, что и у них в душе по-прежнему живет испуганный, нуждающийся в заботе ребенок. Проходя через жизненные испытания, каждый тоскует по сочувствию того, кто взял бы за руку, помог, обнял и предложил материнское тепло и поддержку. Зрелую психику отличает не свобода от потребности в сочувствии и защите, а базовая нацеленность на принятие ответственности за себя. Не отлученный от материнской груди взрослый, наоборот, все больше старается посредством манипуляций заставить окружающих стать для него Великой Матерью. Его жизненная позиция заключается в следующем: «Пожалуйста, сделайте это за меня, мне так трудно!»

В истоке манипулятивного поведения находится искаженный образ здорового ребенка. Ребенок нуждается в заботе, он раним и зависим, но если у него развиваются здоровые отношения со взрослым, ребенок стремится стать сильнее, отпустить поддерживающую руку, научиться ходить самостоятельно, начать жить собственной жизнью. Стремление покинуть уютную колыбель, чтобы исследовать неизвестную территорию, есть самое фундаментальное проявление либидо; это любовь к жизни, любовь к миру, которая вызывает желание взаимодействовать с ним и экспериментировать. Моменты регрессии, желания прикоснуться к домашнему очагу и ощутить себя защищенными, будут повторяться всякий раз, когда мы чувствуем свою уязвимость, но взрослый человек знает, что постоянная безопасность – это иллюзия и ловушка.

В нашем мифе о материнстве нет четкого разделения разных видов любви. Ребенок, который говорит: «Я люблю тебя, мамочка» – выражает чувство, имеющее мало общего с той любовью, которую мы еще со времен древних греков определяем как выбор двух свободных личностей. Ребенок или взрослый, который не может выжить без того, кто заботится о нем, не может и участвовать в том, что в нашей культуре принято называть любовью. Объятия и поцелуи маленького ребенка, без сомнения, вызывают чувство умиления. Нужно иметь черствое сердце, чтобы остаться равнодушным к детским проявлениям радости, настолько они живые и искренние. Но в глубине души мы также знаем, что в действительности ребенок выражает не любовь, а свою потребность: «Мама, пожалуйста, люби меня, корми, защищай! Никогда не покидай меня, и я всегда буду послушным и добрым». Родители, которым случалось уезжать на некоторое время, замечали, что дети забывали их быстрее, чем собаку, если на время отсутствия им находилась достаточно хорошая замена. Объятия и поцелуи доставались новому опекуну.

В отличие от древних греков, мы используем только одно слово для всех видов любви. У греков было три таких слова:

1. Агапе – это любовь между братьями/сестрами/друзьями; она также может пониматься как любовь к миру и человечеству или так, как ее понимали христиане, согласно заповеди любить ближнего, как самого себя.

2. Эрос – страстная любовь, которая обычно предполагает сексуальное влечение, привязанность и сильные переживания.

3. Слово «филия» можно использовать в отношении всего, что нам нравится: я люблю музыку, птиц, шоколад, книги, люблю готовить, ходить пешком.

У нас есть только одно слово для обозначения любви. Мы используем глагол «люблю», чтобы сказать: «Я люблю мою собаку, и она любит меня в ответ».

Использование единственного слова для обозначения очень разных переживаний создает проблему куда большую, чем просто семантические трудности, потому что всю первую часть нашей жизни мы пытаемся понять разницу между этими разными переживаниями, которые все называются любовью. Если кто-то утверждает, что то, что чувствует ребенок к матери, есть любовь, то возникает странный парадокс. Можно было бы прийти к выводу, что подросток не способен любить по причине своего неистового стремления к независимости и сепарации. Но парадокс в том и состоит, что подросток, несмотря на свой очевидный нарциссизм, постепенно становится ближе к философскому идеалу свободы от детской потребности в другом человеке, что совершенно необходимо для любви. Однако достичь этого философского идеала не дано никому, и, следовательно, «внутренний ребенок» и «внутренний подросток» внутри нас продолжают бороться и искать баланс между потребностью в независимости и потребностью в связи.

Избегая невротических контрактов

Вид автономии, достижимый для среднего человека, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что любовью не является. Это еще один случай, когда via negativa (путь через негативное, «от противного») может быть единственной дорогой. Точно так же, как невозможно в абсолютных терминах установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, и это дает нам направление. Это не какое-то небывалое место, это путь (via), где можно знать только, чему стоит сказать «нет» (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, что уже немало. Человек, идущий via negativa, ощущает деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может принимать разные формы. Ловушки, пропасти, отравленные воды и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на такую карту. Традиционные патриархальные устои изначально были (и все еще могут быть при правильных обстоятельствах) справедливой сделкой, основанной на представлении о любви между мужчиной и женщиной, которое имело долгую историю. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола участвуют в ней по собственному желанию. Однако ее справедливость нарушается, если стороны оказываются не поровну наделены властью. Если жена не хочет или не может взрослеть (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения сводятся к схеме «родитель/ребенок». Считается, что женщина в обмен на заботу должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью добытчика и кормильца не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как ответственность, в то время как любовь подчиненной ему жены воспринимается как послушание. Это, как мы можем видеть, любовью не является.