Москва 2042 - Владимир ВОЙНОВИЧ

— Как? — закричал я. — Неужели эти враги народа даже мавзолей Ленина продали?

— Тише! — он приложил палец к губам, но прежде, чем сбежать, шепотом сказал, что не только мавзолей, а и того, кто в нем лежал, тоже продали какому-то нефтяному магнату, который скупает мумии по всему свету и уже собрал коллекцию, в которую, кроме Владимира Ильича, входят Мао Цзэдун, Георгий Димитров и четыре египетских фараона.

Я хотел спросить, что за магнат и как его фамилия, но человек вдруг чего-то испугался и, подхватив тачку, быстро покатил ее в сторону здания, где раньше помещалась гостиница Москва. Пожав плечами, я пошел в ту же сторону, намереваясь выйти к Большому театру, перед которым я еще из окна гостиницы видел заинтересовавший меня памятник Гениалиссимусу.

Несмотря на то, что основная толпа рабочих и служащих, видимо, уже схлынула, на проспекте Маркса (кстати, он и сейчас назывался так же) людей было еще препорядочно. Как и во сне, многие из них казались мне похожими на кого-то из моих прежних знакомых. Иногда даже настолько похожими, что я чуть ли не кидался к ним с распростертыми объятиями, но потом тут же приходил в себя и вспоминал, что своих знакомых я могу найти (если повезет) только на кладбищах.

Как я заметил еще из окна, каждый из них что-то нес. Кто горшок, кто авоську, кто кошелку. Один комсор таранил перед собой старый телевизор без экрана, другой сгибался под тяжестью мешка с углем, а какая-то дама передвигалась, держа на голове полосатый матрас с желтыми пятнами и торчащей из дыр соломой. Тут же, обгоняя прохожих, бежали дети школьного возраста. За плечами у них были ранцы, а в руках метелки, которыми они дружно махали, поднимая такую пыль, что дышать было нечем.

Не выдержав, я ухватил одного из школьников за шкирку.

— Ты что, — сказал я, — негодяй, бегаешь тут с веником и пылищу поднимаешь?

— А чего же мне делать? — пытаясь вырваться, заорал он плаксиво. — Я в предкомоб тороплюсь, а до занятий осталось десять минут.

— Ну и беги себе, занимайся, — сказал я. — А пылищу гонять нечего. На то дворники есть.

— Кто? — удивился мальчишка. — Какие еще дворники?

Я понял, что, видимо, опять попадаю впросак.

— Обыкновенные дворники, — пробурчал я, но мальчишку отпустил и приблизился к площади Свердлова, которая теперь называлась площадью имени Четырех Подвигов Гениалиссимуса. Пластмассовое изваяние свершителя четырех подвигов возвышалось посреди площади. Это был памятник высотой метра примерно в три с половиной, не считая постамента. Гениалиссимус стоял в хорошо начищенных сапогах и шинели, распахнутой скульптором, вероятно, для того, чтобы открыть зрителю многочисленные ордена, которыми была украшена широкая грудь монумента. Как бы похлопывая по правому голенищу перчатками, Гениалиссимус с доброй улыбкой смотрел на проспект, на движение паровиков и на застывшего на другой стороне Карла Маркса. Я обошел статую вокруг, попробовал сосчитать ордена на ее груди, досчитал до ста сорока с чем-то, а потом сбился, махнул рукой и пошел по улице, которая в мои времена называлась Пушкинской, а теперь имени Предварительных Замыслов Гениалиссимуса.

Уже во время этой первой своей прогулки я заметил, что наряду с проспектами, улицами, переулками и проездами, сохранившими свои прежние названия, появилось много названий, отражавших новейшие достижения комунян, и очень много посвященных тем или иным сторонам деятельности Гениалиссимуса. Поэтому я даже не очень удивился, обнаружив, что бывшая Пушкинская площадь теперь называется площадью имени Литературных Дарований Гениалиссимуса. И памятник на площади стоял, естественно, не Пушкину, а Гениалиссимусу. Пушкин там, впрочем, тоже был.

Здешний пластмассовый Гениалиссимус был, я думаю, такого же калибра, что и тот, перед Большим театром, но в летной форме и без перчаток. В левой руке он держал пластмассовую книгу, на которой можно было прочесть слово: Избранное. Правая рука автора книги покоилась на курчавой голове юноши Пушкина, который был совершенно лилипутского роста, но другие лилипуты, составлявшие групповой портрет, были еще меньше. Из других представителей предварительной литературы все-таки выделялись Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Толстой, Достоевский и всякие другие из более поздних времен. Мне приятно сообщить, что себя в этой группе я тоже нашел. Я стоял сзади Гениалиссимуса, держась одной рукой за его левое голенище. Не найдя среди лилипутов Карнавалова, я еще раз убедился, что в двадцать первом веке его никто уже даже не знает. Одного бородача размером не больше полевой мыши я обнаружил в группе предварительных писателей моего времени, но это был явно не Карнавалов, а, скорее всего, профессор Синявский.

Обойдя памятник, я оказался вновь перед носками Гениалиссимуса и на пьедестале прочел давно знакомые мне слова: Я лиру посвятил народу своему.

В это время на площади остановился большой красный паробус. Из него вывалила целая орда мальчиков и девочек во главе с женщиной с погонами лейтенанта. Дети тут же начали кричать и толкаться, но женщина (я понял, что она была их учительницей), отойдя чуть-чуть вбок, вытянула в сторону правую руку и скомандовала: В две шеренги становись!

Дети дисциплинированно построились, подравнялись, вытянулись по команде смирно и расслабились по команде вольно.

— Итак, дети, — сказала учительница, — перед вами памятник нашему любимому вождю, учителю, отцу всех детей и другу всего прогрессивного человечества Гениалиссимусу. Памятник выполнен из высококачественной пластмассы коллективом Краснознаменного отряда народных коммунистических скульпторов и одобрен Редакционной Комиссией и Верховным Пятиугольником. Иванов, сколько всего в Москве памятников Гениалиссимусу? — Сто восемьдесят четыре! — выкрикнул Иванов. — Правильно! Сто восемьдесят четыре. И сто восемьдесят пятый сейчас воздвигается на Ленинских горах имени Гениалиссимуса. Все имеющиеся памятники нашему любимому вождю отражают те или иные стороны его гениальности. Один памятник воздвигнут ему как гениальному революционеру, другой как гениальному теоретику научного коммунизма, третий как гениальному практику и так далее. Настоящий памятник воздвигнут в честь его гениального литературного дарования. Семенова, из скольких томов состоит собрание сочинений Гениалиссимуса?

— Из шестисот шестнадцати, — охотно отвечала Семенова.

— Неправильно. Вчера вышли еще два новых тома. Комков, перестань вертеться. Так вот, дети, этот памятник представляет собой скульптурную группу, центральной фигурой которой является сам Гениалиссимус. Второстепенные фигуры это его литературные предшественники, представители предварительной литературы. Причем, что интересно, каждая фигура предварительного автора выполнена в строгом соответствии масштаба дарования данного автора с масштабом дарования Гениалиссимуса.

Услышав такое, я еще раз забежал на спину Гениалиссимуса и опять нашел там свою жалкую фигурку. В общем, я был разочарован. Отношение моей массы к массе Гениалиссимуса было для меня, честно скажу, не очень-то лестным.

Вернувшись назад (то есть вперед), я стал дальше слушать учительницу и извлек много полезных сведений. Я узнал, что общая масса всех предварительных писателей в сумме равна массе одного Гениалиссимуса. Кроме того, Гениалиссимус представляет собой как бы могучее дерево, выросшее из отживших свое побегов. Как дерево влагу, Гениалиссимус впитал в себя и переработал все лучшее, что было создано предварительной литературой, после чего потребность в последней совершенно отпала

— В самом деле, — сказала учительница, — возьмите хотя бы эти слова, которые высечены на пьедестале: Я лиру посвятил народу своему. Кто из предварительных писателей мог бы сказать так просто, так скромно и гениально?

— Пушкин мог бы сказать, — неожиданно для самого себя ляпнул я.

Кто-то из детей хихикнул, но тут же смолк. Учительница недобрым взглядом окинула меня с ног до головы и повернулась к ученикам.

— Дети, быстро в машину! Сейчас мы поедем осматривать памятник имени Научных Открытий Гениалиссимуса.

Дети один за другим влетели в паробус, как пчелы в улей.

Прежде чем нырнуть за ними, учительница повернулась ко мне, еще раз осмотрела меня с ног до головы.

— А вам, длинноштанный, — выговорила она очень четко, — я бы посоветовала держать язык за зубами.

И, слегка вихляя выпирающим из-под короткой юбки задом, скрылась в паробусе.

Я посмотрел на свои брюки и опять не понял, чем они здешним людям не нравятся Брюки как брюки. Очень даже приличные. Если им хочется ходить в коротких штанах, я не возражаю, но что они ко мне пристают?

Тут я почувствовал, что проголодался, и стал смотреть вокруг себя, где бы можно было подзакусить. На другой стороне улицы я увидел заведение, дверь которого все время хлопала, потому что люди входили и выходили. В этом доме, между прочим, когда-то была пивная, а потом кафе-молочная, и сейчас в нем, кажется, находилось что-то подобное.