Отец смотрит на запад - Екатерина Манойло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В поезде Катя успокоилась и даже улыбнулась. «Буду хорошей девочкой, расскажу о себе, о замечательной поселковой школе, как взяли в театральный кружок и как меня ценят в кинокомпании, где работаю звукорежиссером. Как целый день вожусь со звукорядом, сначала записываю, а потом без конца улучшаю».
Размышления прервала низенькая круглая старушка. Она вперевалку шла по проходу, пропихивая впереди себя сумку на колесиках, из которой торчали кульки с жареными каштанами.
– Перекусить не хочешь, миленькая? – спросила круглая бабушка добрым голосом. – Сто рублей всего.
– А у меня нет денег… – не соврала Катя, вспомнив, что не сняла наличные.
– А ты мне на карту брось. Я продвинутая бабушка. А як же в наше время без карточки! – Старушка распахнула ветровку, и на полной груди, плавно переходящей в живот, заблестел бейдж с заламинированными цифрами.
Катя улыбнулась и открыла приложение на телефоне. Сначала завибрировал ее мобильник, затем приглушенно, будто урчание в желудке, забухтело за пазухой старушки.
– Кушай на здоровье, доченька. – Старушка наклонилась к сумке и тут же, как неваляшка, выпрямилась с кульком каштанов в руке. – Ты не замерзла? На улице ветер, а у тебя кофточка вон на рыбьем меху.
Катя пожала плечами, как будто продавщицы уже здесь не было, и уткнулась в телефон. В круглой низенькой старушке, как ни странно, было что-то от статной Ирины Рудольфовны, хотя, скорее всего, Кате хотелось так думать.
За окном потянулись смутно, но все же знакомые холмистые пейзажи. Маленькие дома с ветхими заборами, кое-где над крылечками висели самодельные вывески с трафаретными «Продуктами» и «Промтоварами». На глаза постоянно попадались дети, все какие-то рослые, румяные, на высоких, будто кони, великах. А редкие взрослые выглядели, наоборот, щуплыми и низенькими, словно из них высасывала жизнь ребятня.
Время от времени поезд огибал пастбища, усыпанные пятнышками, которые скорее всего были коровами. Раз Катя увидела конский табун. Лошади, услышав металлический грохот, опускали головы к земле. Казалось, что гривы их растут из травы. Оставалось смотреть только на их мощные рыжие и черные спины.
Блеклая извилистая река тянулась наперегонки с поездом и убаюкивала пассажиров. Рано утром, еще до восхода солнца, Катя открыла глаза, села и сразу приникла к окну. Она помнила, что в детстве точно так же, проснувшись ни свет ни заря, впервые в жизни увидела густой и зловещий туман. Словно вчера, подумала она. Туман за годы тоже заматерел и стал гуще и страшнее. Он облепил все вагонные окна, как будто нарочно не давая разглядеть местность, скрывая от сонных пассажиров приближение вокзала. Только когда проводница бодрым голосом предупредила, что они подъезжают, туман как будто смутился и резко отступил к реке.
Оставив на раскладном столике кулек с нетронутыми каштанами, Катя вышла из вагона и тут же вспомнила колючую шерсть Ирочкиного свитера и ощутила рыбий мех собственного джемпера. Хлестнул холодный влажный ветер. Над крыльцом вокзала хлопнул мокрый флаг. В сырых древесных кронах поднялся шум, и если бы Катя решила сымитировать этот звук, она бы записала, как полощут белье в корыте.
Подворье отличалось от туристических церквей, рассыпанных по центру Москвы. Вместо громких соловьев глотки раздирали вороны. Вместо румяных старушек в разноцветных платках, что обычно как промоутеры зазывают отведать местную выпечку, у входа на монастырскую территорию сидел безногий нищий. Неужели тот же самый? От смоляных кудрей на черепе остались редкие седые волосины. Беззубый рот запал. Рука, протянутая за милостыней, тряслась. Монастырь снова показался тюремной зоной.
Постройки с облупленными стенами напоминали наспех сооруженные декорации исторического фильма. Катя легко могла представить здесь съемочную группу с каким-нибудь Канарейкой в режиссерском кресле. Говорят, он, как и Катя, ушел из театра в кино.
Нищий норовил ухватить за штанину. Катя отшатнулась от безногого и быстро зашагала к белоснежному храму с одинокой колокольней. Казалось, купол сделан из маленьких стальных пластин, как на доспехах византийских воинов. Катя вспомнила золотой куполок церкви-вагончика, похожий на новогоднюю игрушку, и снова, как в детстве, подумала, что мать, может, и не так счастлива в этом монастыре, похожем на тюрьму.
Мелкие светлые камни, затоптанные богомольцами, отлетали от белой подошвы Катиных кроссовок. Почти бесшумно. У входа в храм стояла женщина с бородавками, рассыпанными по лицу, словно катышки теста, и улыбалась гостье. Катя остановилась, перекрестилась неуверенной рукой и спросила, где ей найти Наину. Женщина сказала, что, наверное, в пекарне, и велела следовать за ней. Из-под ее платка змеей выскочила тугая коса цвета сухого бадьяна.
Здание из толстого кирпича показалось Кате знакомым. Скрипнула низенькая дверца, и маленькая женщина нырнула в подземелье. Пахнуло сдобой, жженым сахаром и специями. Так пахло в квартире Абатовых до того, как мать выбрала Бога. Катя потянула дверь на себя и оказалась лицом к лицу с молоденькой послушницей, которая ласково улыбнулась и отступила, впустив Катю внутрь.
– Матушка за вами послала, – сказала послушница и засеменила к другой двери, ведущей, видимо, в сам цех. – Вы здесь подождите, она сейчас.
Минут через десять дверь снова распахнулась, в проеме показалась большая фигура в черной рясе, за которой следовало пять или шесть послушниц. Процессия выглядела так, словно кто-то перемешал шахматные фигуры из разных наборов и большая черная пешка возвышается над мелкими.
Наина оказалась большой и удивительно старой. Она как будто была старше Ирочки в ее последние годы. Катя всматривалась в приближающееся лицо матери и искала родные черты.
– Здравствуй, Катерина, – внушительно произнесла Наина и сложила руки на выпирающем животе. Складкой крупного рта и особенно круглым твердым подбородком она живо напомнила Ирочку.
– Привет, мам, – спокойно ответила Катя и подумала, как давно она не произносила этого слова. – Ты как?
– Как видишь, я теперь матушка. Монашеское имя мое Агафья.
– Угу. – Катя посмотрела на руки матери и заметила след от кольца, того самого с красным камнем, что мать носила в молодости. Будто она сняла подарок отца только недавно. В груди кольнуло: предала, забыла.
– Тебя зачем Господь привел сюда?
– Отец умер. – Катя всмотрелась в лицо матери. Почувствует ли она что-нибудь?
– Как говорила его сестра, и я впервые с ней согласна, человек – сегодня человек, а завтра – земля. – Наина буднично перекрестилась. – Упокой Господи его душу. Пойдем поговорим, раз приехала.
Матушка уселась на скамью и шумно вздохнула, расправив припудренные мукой рукава рясы. Катя опустилась рядом. Она планировала сразу перейти к делу, но вместо этого спросила с детской обидой:
– Почему ты тогда не вышла к нам?
– Вера моя еще не настолько крепка была. Боялась, что увижу вас и обратно к Богу не вернусь, – пробормотала как заученную молитву Наина. – А я ему обещала.
– А мне ты ничего не обещала? –
