Одержимость романами - Кейтлин Бараш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В поезде я представляла, что скажет Даниэль:
Ты всегда была чокнутой!
Конечно, ты поехала к австралийскому лошаднику, с которым познакомилась в «Тиндере», спонтанная авантюристка.
Конечно, такое могло случиться только с тобой.
Лаклан ждал в красной «Тойоте», когда подъехал поезд. Он оказался не таким привлекательным, как на фотографиях. Мое тело не гудело, и я не могла решить, расстроиться мне или выдохнуть с облегчением.
Он помахал рукой. Я помахала в ответ и, не задумываясь, села в его машину. От него пахло потом, сигаретами и немного навозом. По дороге на ферму, которой его семья владела и управляла на протяжении многих поколений, мы болтали о моих впечатлениях от Мельбурна и о его путешествиях по всему миру на соревнования; Лаклан часто и легко смеялся и не пытался дотронуться до меня, что казалось хорошим знаком.
Когда мы приехали, я последовала за ним на пастбище, легко проскальзывая через столбики ограды. Мне было что доказывать.
Никто из моих родителей не был лошадником, но они невольно вырастили одного. Все началось с полицейских лошадей в Центральном парке; ребенком я рвалась к их бокам, тянулась потрогать каждую часть их тела, и мои родители, обратив на это внимание, отвезли меня в Вермонт, когда мне было восемь лет, в мой первый летний конный лагерь с ночевкой. Там я научилась ездить рысью и галопом и прыгать, веря в то, что благополучно приземлюсь на другой стороне. Я не была легкой и грациозной наездницей, зато была бесстрашной. Каждая новая лошадь была для меня новым достижением: когда мне давали буйного, непредсказуемого трехлетку или шикарного, опытного скакуна, я знала, что доказала, на что способна. Уэсли, мой любимец, был атлетичен и полон энтузиазма. Энн говорила, что он удивительно послушно реагировал на мои ноги и руки, поэтому иногда я представляла, будто он мой.
Мы всегда слушали Энн. Она владела фермой. Ее кожа была обветренной и жесткой, седые волосы собраны в неаккуратный хвост. Я боготворила ее, даже – особенно – когда она ругала меня до слез. В первый раз это случилось, когда я неправильно привязала одну из породистых лошадей к забору, и, когда пришел кузнец, испуганная кобылка сломала столб пополам и ускакала на две мили, прежде чем Энн нашла ее в поле с окровавленной грудью и половиной столба, волочившейся следом. Мне было тринадцать, и это было худшее лето, с травмами и унижениями. Но в основном жизнь на ферме была тошнотворно идиллической. Десяток девочек в возрасте от восьми до шестнадцати жили вместе в причудливом доме с башенками, который построил муж Энн, Пол. Июнь, июль и август были влажными, липкими и шумными. Я ела нездоровую пищу и выкрикивала ругательства в адрес «Нинтендо 64», скакала без присмотра по грязным полям и сбрасывала навоз в тачки, вальсировала с вилами и общалась с другими девочками-лошадницами через денники[28]. Я ничего не умела, но радовалась жизни. Так продолжалось девять лет; мое тело окрепло, бедра и плечи стали мускулистыми. Это было мое собственное тело, которое принадлежало только мне и лошадям – по крайней мере, какое-то время.
На пастбище австралийский конезаводчик познакомил меня со своими девятью лошадьми. Я не помню всех их имен, но помню, что не отрывала взгляда от рук Лаклана. Он ласково похлопывал лошадей по спинам, гладил их шеи. Когда его руки обхватили мои бедра, они утратили всякую нежность. Помню, как вырвалась из его объятий и обернулась к нему лицом.
– Мы будем кататься?
Он кивнул:
– Какая тебе нравится?
Я указала на первую лошадь, которая повернулась в мою сторону.
– Это Инди, – сказал он. Накинув недоуздок ей на морду, он передал мне поводья. Мы с Инди молча последовали за Лакланом и его лошадью к воротам. Сердце колотилось. Я помню, как вцепилась пальцами в густую черную гриву Инди, надеясь успокоиться.
Когда мы добрались до конюшни, он привязал обеих лошадей в проходе и жестом указал на дверь узкого, тускло освещенного амуничника[29].
– Заходи.
Так я и сделала. Пока я спрашивала, какое седло и какую уздечку взять, он закрыл дверь, выключил свет, прижал меня к стене и поцеловал. Мы целовались несколько секунд. Мне это не понравилось, но я помню, как подумала: «Это всего лишь поцелуй, он может себе позволить».
– Я хочу кататься, – заявила я.
Он снова поцеловал меня, как будто я играла в недотрогу. Я оттолкнула его, но игриво, стараясь не разозлить.
– Я приехала сюда, потому что люблю кататься, прости.
Я хотела верить, что это единственная причина. Хотела верить, что я не просто безрассудная, глупая и отчаянная девчонка за много-много миль от дома.
Он ущипнул меня за щеки – помню, как их обожгло, – как будто отчитывал ребенка.
– Ладно, расслабься, сейчас поедем.
Вернувшись в ярко освещенный проход, Лаклан запряг обеих лошадей, вывел их во двор и подсадил меня, сложив ладони под моей пяткой. Когда я запрыгнула, он тут же убрал руки. Я не смогла бы сесть в седло без его помощи.
На мгновение он стал нужным мне. Я помню это.
Я не взяла с собой в Австралию никакой экипировки для верховой езды, поэтому пришлось устроиться в седле в слишком узких джинсах и кроссовках. Пока Инди шла, меня окутало какое-то блаженство, а когда мы въехали на просторное поле, Инди навострила уши, и ее мышцы напряглись между моими бедрами. Я поймала ее энергию и послала ее обратно, но чуть спокойнее, и она расслабилась. Прохладный ветерок колыхал тени, напоминая о моих любимых днях в Вермонте. Я почувствовала себя глупо оттого, что сомневалась в Лаклане, сомневалась в себе.
И тут до меня донесся его голос:
– Ты, наверное, порвала плеву во время верховой езды в юности, и спорим, чувствовала себя тогда грязной девочкой, потеряв девственность с лошадью?
– Ого. – Я была в шоке от перемены тона и внезапного осквернения
