Осторожно, треножник! - Александр Жолковский

И кто виной? Супруг, отец, конечно…»

– Не то, мой друг! – «Но что ж?» – Я ей не он . [128]

К подобной местоименной поэтике Пушкин возвращается и в зрелые годы, например, в более откровенно лирическом «Ты и вы» (1828), хотя и сохраняющем некоторую степень повествовательной отчужденности – там, где речь идет о ней в 3-м лице:

Пустое вы сердечным ты

Она обмолвясь заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

Пред ней задумчиво стою;

Свести очей с нее нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

Интимные коннотации перехода на ты не требуют комментариев, но стоит вспомнить и возможность его проблематизации, скажем, в песне Окуджавы «Зачем мы перешли на “ты”?..» (1969; вольный перевод из Агнешки Осецкой):

К чему нам быть на « ты », к чему?

Мы искушаем расстоянье.

Милее сердцу и уму

Старинное: я – пан, Вы – пани . [129]

Какими прежде были мы …

Приятно, что ни говорите,

Услышать из вечерней тьмы:

«пожалуйста, не уходите».

Я муки адские терплю,

А нужно, в сущности, немного —

Вдруг прошептать: « я Вас люблю,

Мой друг, без Вас мне одиноко».

Зачем мы перешли на « ты »?

За это нам и перепало —

На грош любви и простоты,

А что-то главное пропало. [130]

Конечно, это главное могло становиться жертвой чрезмерного интима и в пушкинскую эпоху, но век спустя проблема встала более остро. Тем временем произошли радикальные исторические сдвиги, отразившиеся и на употреблении местоимений, в том числе в поэзии, которая была тут чутким барометром. Вот, например, что было написано в 1910 году:

Мы желаем звездам тыкать ,

Мы устали звездам выкать ,

Мы узнали сладость рыкать .

Хлебников («Мы желаем звездам тыкать…»)

В строго лингвистическом смысле вызов Хлебникова русской поэтической традиции (и вообще русскому языковому узусу) не имеет под собой почвы. Риторическое обращение к божественным, обожествляемым и прочим так или иначе культивируемым предметам (вплоть до коня, кинжала и глубокоуважаемого шкафа), всегда принимало форму 2 л. ед. ч. – вспомним хрестоматийное гоголевское Русь, куда ж несешься ты? И в первую очередь это относилось к звездам. Традиционным примером подобной адресации может служить стихотворение Бенедиктова «К Полярной звезде» (1836):

…Тихо горишь ты , дочь неба прелестная,

После докучного дня;

Томно и сладостно, дева небесная,

Смотришь с высот на меня.

Жителя севера ночь необъятная

Топит в лукавую тьму:

Ты безвосходная, ты беззакатная —

Солнце ночное ему!..

Так что ни о каком принятом и подлежащем отмене выканье звездам речи идти не могло. [131] Что в языковом жесте Хлебникова было действительно новаторским, так это вызывающее – нарочито деромантизирующее и снижающее – описание обращения к звезде на ты именно как тыканья . Просторечный глагол тыкать ( кому или кого ) означает подчеркнуто фамильярное обращение на ты к тем, кому следовало бы говорить уважительное вы . Именно это демонстративное снижение, будь то еще на вы с небесными светилами или уже на ты, постоянно слышится у футуристов:

Эй, вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!

(Маяковский, «Облако в штанах», 1914);

Хватай за ус созвездье Водолея,

Бей по плечу созвездье Псов!

(Хлебников, «Ладомир», 1920–1921);

Эй, Большая Медведица! требуй ,

чтоб на небо нас взяли живьем.

(Маяковский, «Наш марш», 1917)

В хлебниковском стихотворении 1910 года особенно бросалась в глаза подчеркнуто грубая рифменная пара тыкать/ выкать . Напротив, в некоторой дискурсивной тени оставалось при этом лингвистически более стандартное, но не менее программное мы (подхваченное и Маяковским – ср. нас ). [132] Желание перейти со звездами на бесцеремонное ты  было высказано от имени некого собирательного мы , и, как вскоре выяснилось, за сладость совместно рыкать , предстояло расплатиться полным подчинением системе. [133]

Но Хлебникова это мало смущало. Вот его стихи, написанные 21 апреля 1917 года, своего рода апрельские тезисы:

Только мы <…>

Поем и кричим, поем и кричим,

Пьяные прелестью той истины,

Что Правительство земного шара

Уже существует.

Оно – Мы.

Только мы нацепили на свои лбы

Дикие венки Правителей земного шара.

Неумолимые в своей загорелой жестокости,

Встав на глыбу захватного права,

Подымая прапор времени,

Мы – обжигатели сырых глин человечества

В кувшины времени и балакири,

Мы – зачинатели охоты за душами людей,

Воем в седые морские рога,

Скликаем людские стада —

Эго-э! Кто с нами ?

Кто нам товарищ и друг?

Эго-э! Кто за нами ?

Так пляшем мы , пастухи людей и

Человечества, играя на волынке <…>

Только мы , встав на глыбу

Себя и своих имен,

Хотим среди моря ваших злобных зрачков

Назвать и впредь величать себя

Председателями земного шара <…>

Какие наглецы – скажут некоторые,

Нет, они святые, возразят другие.

Но мы улыбнемся, как боги,

И покажем рукою на Солнце.

Поволоките его на веревке для собак,

Повесьте его на словах:

Равенство, братство, свобода…

(«Воззвание Председателей Земного Шара») [134]

Надличное мы быстро приняло столь мрачные социально-политические очертания, что вскоре прославилось в качестве заглавия знаменитого романа Евгения Замятина, в Советской России запрещенного (1920; первая публикация – в Англии, по-английски, 1924). Правда, с языковой точки зрения замятинский текст несколько разочаровывает. Заглавное местоимение никак не вплетено в словесную ткань: герой от начала до конца ведет повествование в 1-м лице единственного числа, хотя и проповедует победу мы .

« Я просто списываю – слово в слово – то, что сегодня напечатано в Государственной Газете…

… Я , Д-503, строитель Интеграла, – я только один из математиков Единого Государства. Мое , привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я …» (Запись 1-я, начало).

«И я надеюсь – мы победим. Больше: я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить» (Запись 40-я, конец). [135]

Это не значит, что Замятин совершенно безразличен к местоименному режиму своего романа. Все граждане его Единого Государства с друг другом на вы, и важным поворотом в сюжете становится момент, когда герой-рассказчик Д-503 и его возлюбленная I-330 по ходу развития своих любовных отношений переходят друг с другом на ты, тогда как с другими близкими людьми (своим другом-поэтом R-13 и будущей матерью своего ребенка О-90, а также со своей возлюбленной при свидетелях) Д-503 остается на вы. Переход с возлюбленной на ты знаменует образование нового интимного единства, противостоящего мы-коллективу:

«–  Я , кажется, задержала вас …

…Ближе – прислонилась ко мне плечом – и мы одно , из нее переливается в меня – и я знаю, так нужно…

Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:

– Туман… Очень.

–  Ты любишь туман?

Это древнее, давно забытое “ты”, “ты” властелина к рабу – вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это – тоже нужно, тоже хорошо» (Запись 13-я). [136]

Еще раньше влюбленность в I-330 приводит к расщеплению личности героя-рассказчика:

«Вечер. Легкий туман….

…У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот —

Я – перед зеркалом. И первый раз в жизни… с изумлением вижу себя , как кого-то “его” . Вот я – он : черные, прочерченные по прямой брови; и между ними – как шрам – вертикальная морщина… Стальные, серые глаза… и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там . И из “там” (это “там” одновременно и здесь, и бесконечно далеко) – из “там” я гляжу на себя – на него , и твердо знаю: он … – посторонний, чужой мне , я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я – не – он …» (Запись 11-я»). [137]