Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

– …Не может быть!..

– …А разве Рюти?..

– …Финский маршал – вот!..

И комендант Лиинахамари капитан Френк, выступив на середину, словно закованный в шинель, которая тяжело облегала его плечи, мрачно возвестил:

– Господа офицеры, сейчас из Хельсинки получено официальное известие. Известие об отставке финского президента Рюти. На его пост назначен маршал Маннергейм, который ставит под сомнение законность последнего немецко-финского договора!

Попадали стулья, кто-то глухо простонал, точно от боли, жалобно звякнула разбитая рюмка, и фон Герделер, неожиданно потеряв самообладание, бешено крикнул:

– Это провокация!.. Не может быть! Ложь!

Тогда в наступившей тишине насмешливо прозвучал чей-то властный и до неприятного знакомый голос:

– А-а, господин военный советник!.. Вас, кажется, можно поздравить с повышением?.. Только это не ложь. И могу заверить вас, что все сказанное – правда!

Фон Герделер повертел головой, отыскивая говорившего, и когда встретился с ним глазами, колени его вдруг заломило от гнусной дрожи. В дверях стоял полковник Юсси Пеккала, стоял и улыбался.

А рядом с ним – та самая, которая варила морошку. Как зовут эту госпожу? Ах, черт возьми, память стала!.. Кажется, Кайса? Да, Кайса… и – Суттинен-Хууванха…

Так, именно так зовут эту, которая тоже улыбается.

Фрау Зильберт поняла, что она, как владелица отеля, может много выиграть на неприязни офицеров к финнам, и, первой нарушив тягостное молчание, попыталась усилить эту неприязнь.

– Господин полковник, – певуче сказала она, надвигаясь на щуплого Юсси Пеккала своей дородной фигурой, – в моем заведении так принято, чтобы офицеры приходили без подруг. Я – единственная, которой дозволено здесь присутствовать.

Офицеры поощряюще засмеялись, и – снова тишина.

– Так, – отрубил Пеккала, – значит, женщинам, говорите, нельзя… А женщинам-нацисткам здесь присутствовать можно? – И добавил по-фински: – Кайса, покажи им значок «Лотта Свярд», пусть отстанет эта толстая баба.

Кайса достала из плетеной сумочки какую-то бумагу.

– Полковнику – номер, – сказала она. – А сейчас – ужин.

– Но здесь я не вижу подписи коменданта гавани, – заметила фрау Зильберт. – И номеров свободных нет.

Майор Френк, услышав о себе, протиснулся вперед.

– Зато здесь, – сказал он, злобно дергая крутыми скулами, – подпись самого генерала Рандулича. А корветтен-капитану Швигеру место в Биггевалле, а не в Парккина-отеле, – можете передать его номер полковнику.

Хорошо поняв этот намек своего прежнего любовника, фрау Зильберт обиженно поджала губы.

– Вам… один номер или два? – ядовито спросила она.

И Кайса, которой было все равно – красивая она или дурная, смотрят на нее или не смотрят, – прямо так и ответила:

– Зачем два? Нам и одного хватит!

Юсси Пеккала, уже сидевший за столом, весело крикнул:

– Кайса, иди сюда! – и засмеялся.

Оскорбленная фрау Зильберт гордо уплыла за буфет, и атмосфера в баре немного разрядилась. Фон Герделер вдруг вспомнил, что ему ни разу не удалось унизить полковника Пеккала, а полковник унижал его постоянно, и громко сказал:

– Про эту финку в Вуоярви говорили, что она шлюха!

– Не люблю тощих, – признался Швигер, – у меня жена тощая.

Фон Эйрих небрежным жестом, но очень ловко вкинул в глазницу монокль, и Кайса сказала:

– Юсси, какого черта он смотрит на меня?

Разливая по рюмкам водку, полковник ответил:

– Смотрит – это еще ладно, а то ведь говорят…

– Про меня?

– Да.

– А что говорят?

– Пей!.. Говорят, что ты шлюха, и мне, поверь, надоело это слышать.

Кайса проглотила водку, навалилась грудью на стол:

– Юсси, милый, разве же я тебя не люблю? Ради тебя я сбросила передник «Лотта Свярд», стала ходить в платье, как все женщины. Я потащилась за тобой сюда, в Петсамо, откуда меня выгнали зимой. Ради тебя я готова идти куда угодно. Я хочу нравиться тебе, милый, больше, чем нравилась до сих пор.

– Ну ладно, ешь, – примирительно сказал Пеккала и, кивнув в сторону артиллериста с моноклем, яростно прошептал: – Вот такие, как этот, подслеповатые и тупые, в восемнадцатом году высадились в Хельсинки и вешали наших батраков, как котят. У-у, сатана перкеле, что-то еще будет!

– Ты пьешь, а мне не наливаешь, – сказала Кайса.

– Тебе, дорогая, хватит! – И, помолчав, добавил: – Этот, с моноклем, и сейчас бы меня повесил! Смотри, как они нас ненавидят.

– Да, Юсси, они нас ненавидят. А отчего? Потому что мы не хотим больше воевать. А я хочу тебе нравиться. Я никогда еще не хотела так нравиться тебе, как хочу сейчас… Пусть только попробуют вешать!

– Если начнется драка, – дружески посоветовал полковник, – ты пробирайся к выходу. Пуукко где?

– Не беспокойся, я никуда не уйду от тебя, а пуукко лежит в сумочке. Обожди, этот слепой что-то говорит!

Фон Эйрих действительно говорил:

– Как? Чтобы Финляндия вышла из войны и подарила русским все свои завоевания? Чтобы маршал Маннергейм сдался на милость победителя? Да никогда!.. Он солдат, и фюрер недаром подарил ему бронированный «мерседес» – это подарок солдата солдату. Мы, господа, можем быть спокойны, пока у власти стоит человек нашего духа. Вспомните, наконец, что говорил о Маннергейме Геббельс в своей речи по радио в первый же день войны!..

– Он дурак, – сказала Кайса.

– Угу, – промычал Пеккала, разрывая зубами мясо.

К ним подошел фон Герделер:

– Вы приехали на совещание, господин полковник? Я от души приветствую вас в этой северной цитадели и буду счастлив быть к вашим услугам. Должен сказать, что вы, госпожа Суттинен-Хууванха, выглядите превосходно. Это платье более вам к лицу, нежели передник «Лотта Свярд».

Он пригляделся к финке внимательнее и заметил в ней большую перемену. Кайса действительно похорошела, ее лицо округлилось, и худоба фигуры как-то терялась в складках черного траурного платья.

«Хм, недурна, совсем недурна», – подумал инструктор, но в этот момент Юсси Пеккала выплюнул на тарелку кость и сказал:

– Послушайте, оберст, вы не получили ответа на то подлое письмо, которое послали в «Палацци мармори» на Кайво-пуйсто в Хельсинки?

– Не понимаю вас…

– Да бросьте вы, оберст! Вы все понимаете. Мы столкнулись лбами, но мой лоб оказался крепче вашего…

«Что сказать ему?»

– А вот я получил ответ, – засмеялся полковник.

– Я…. – начал было фон Герделер, но слова застряли у него в глотке, и, круто повернувшись, он пошел к своему столику, тяжело раздумывая: «И с этим человеком мне суждено еще встретиться на совещании… Но погоди…»

– Он писал в «Палацци мармори»? – спросила Кайса.

– Что?.. Пойдем-ка спать, дорогая.

– Пойдем.

В тесном мансардном номере, стягивая через голову куртку, полковник сказал:

– Понимаешь, Кайса, он хотел подвести меня под пулю. Но его донос пришел по назначению, когда русские уже вломились в Виипури, и наши генералы впервые почесались: а вдруг придется с немцами рвать?.. Ты ложись к стенке… Да, и эта сволочь еще говорит тебе любезности.

– Хватит, Юсси, теперь нам никто не помешает. Никогда! И я тебя люблю, я тебя так люблю, что даже страшно…

Кайса вдруг заплакала, вздрагивая острыми плечами.

– Ну что ты плачешь? – сказал полковник. – Ведь я тебя тоже… – Помолчал немного и добавил сумрачно: – Люблю.

Прошел один день, второй, третий – совещание не начиналось. Финские офицеры, прибывшие в Петсамо, пили водку, играли в карты, обсуждали события. А события наваливались страшные, было неясно – чего ждать, на что надеяться и не лучше ли совсем не являться на это совещание. Командиры северных прифронтовых районов, вроде полковника Пеккала, вели себя неуверенно: положение обязывало их сглаживать все углы, которые появлялись на стыках двух союзных, но тайно враждующих армий. Каждый день можно было ожидать провокации со стороны немцев и открытого мятежа со стороны своих же солдат. Финские офицеры как-то совсем непроизвольно разделились на две группы. Одна из них, самая многочисленная, устраивала в лесу какие-то сходки, возвращаясь поздно вечером в город. А однажды на берегу Печенги-реки запылали высокие костры, раздались звуки Берньеборгского марша, и шюцкоровцы вернулись в Петсамо строем, распевая: «Суоми, милая Суоми, нам нищета твоя светла!..» Другие офицеры – их было меньшинство – сидели по домам, старались не встречаться глазами, писали своим семьям завещания. Все было напряженно в эти дни до предела, и Юсси Пеккала часто кричал на Кайсу:

– Ну, куда ты пихаешь эту грязную рубашку! Я ее выбросил, а ты ее снова в чемодан!

Кайса отделывалась молчанием. В это суровое время она переживала свою вторую молодость. Не удалась первая, и совсем неожиданно вдруг размякло что-то в ее душе, осветилась она изнутри, началось все заново. Она чувствовала, что пугает полковника этой своей страстью, непонятной даже для себя, но ее словно кто подменил, и впервые за долгие годы унижений и грязи она стала по-настоящему счастливой.