Волхитка - Николай Гайдук

– А за что? Почему?

– Рассказывают, не обошлось в этом деле без преподобного Кикимора Кикимордовича. В доме у него белогвардейцы останавливались дневать и ночевать, бражку пили, горланили песни, а потом, наверхосыточку, дед Кикимор угощал их сказками, историями разными, какие были – не были на нашей беловодской стороне. И вот однажды он возьми да расскажи о потаённом кладе Чистякова – о королевском подарке, спрятанном где-то в пещере возле Ревущих Быков. А белогвардейцы к той поре намеревались пятки смазать – бежать за границу. Им только клада и не хватало для полного счастья. Взяли деда Кикиморду за грудки и встряхнули так, что уши по щекам заполоскались – у него большие были уши. «Веди в пещеру, старый хрыч! Показывай! Не может быть, чтобы ты не знал, где та кубышка!» Кикимор, конечно, сдрейфил: «Господа хорошие! Вот как на духу: я тут не причём! Но я вам покажу дорогу в Чистяки. Там остались сыновья Прокопыча, царство ему небесное, это он кубышку спрятал. Старшие сыны дорогу вам покажут к той пещере».

Вот старших-то и взяли – кого успели. Пытают: где кубышка? А того сообразить не могут, что перед ними голь перекатная. Будь у них кубышка – они бы не сверкали заплатами и дырками на пузе… Михаил не стерпел издевательства, решил: всё одно убьют. И сказал – дорогу знает. И повёл их будто в пещеру, а сам повернул на болотину, к Чёртову Займищу. Закружил бездорожьем, в чарусу потянул. Догадались гвардейцы, да поздно. Все, считай что, сгинули в болоте…

– Так это – Михаил. А что же с Артамоном?

– Артамона тоже с собою прихватили. В залог, что называется. Так и сгинули. Ни креста, ни могилы не дала им судьба.

– А ещё там были двое. Григорий, кажется? И этот…

– Григорий да Павел. Этих раскулачили и выслали, куда ворон костей не таскал. Строили они, как многие в то время, знаменитый Беловодский канал… Ну, то бишь, я хотел сказать… – Древний старец помолчал. – Ну, ты понял, о чём разговор. Много было в России построено этих каналов. Беловодье, рай мечтали сделать на земле. И не захочешь, дескать, а счастливым будешь! Заставим!

– Да-а… – со вздохом сказал молодой человек. – «Железной рукою загоним человечество к счастью!» Кажется, так восклицали плакаты в то время?

– Так, так, загнали! – подтвердил древний старец. – В гроб загнали столько, что не сосчитать! Какой тебе рай! Сущий ад получился!.. А эти двое, между прочим, Григорий с Павлом, были на редкость башковитые, хозяйственные ребята. Взять хотя бы, например, вот эту ветряную мельницу. Не видишь?

Луна светила – далеко и широко рассыпала полуночное серебрецо. Молодой человек постоял возле кладбищенской ограды, посмотрел туда, куда показывал сторож. Во мгле – едва заметно – прорисовывался контур ветряка, лениво шевелившего крыльями на пригорке.

– Я эту мельницу сразу приметил, – сказал Ярослав, – как только сюда подъехал. Резьба на ней какая-то старинная, узорная.

– Вот-вот, и я про то же… А кто сработал, кто первый придумал? Они! Григорий с Павлом. Талант в душе был, огонек! А его не просто погасили – заплевали, черти, затоптали с превеликим удовольствием! И сколько их, оплеванных, затоптанных таких по всей России-матушке погибло? Ты грамотный – поди и сосчитай.

– Да-а… – опять протянул молодой. – Натворили делов…

– Ох, натворили, парень! Натворили! Ты будешь расхлебывать, дети твои будут, и детям твоих детей достанется – по самую ноздрю! Ох, натворили!

– Да как же это могло случиться?

– Вопрос… – Древний старик на небо посмотрел. – Большой вопрос. Надо иметь две головы на плечах, чтобы хоть мало-мало понять: как такое могло получиться на русской земле?!

Помолчали. Покурили.

– А сколько вообще их было?

Сторож не сразу откликнулся.

– Кого? А-а! Сыновей-то? А вот сейчас узнаешь. – Старик загнул два пальца, потом, подумав, ещё прибавил два. – Это мы четверых насчитали? Ладно, дальше пальцы загибаем. Пятый парень был у них – Степан. Синеглазый, кучерявый, губы – как вареники. На стихи его потягивало с детства. Умыкнет, бывало, газетенку из табакерки отца и давай на ней строчить свекольным соком…

– А соком-то зачем?

– Чернила были дорогие, не по карману. А свеклы на огороде много, вот он и строчил. И очень даже складно получалось у него – раздольно и весело!.. Широкая душа была у парня. Такие после смерти – в другой своей жизни – становятся, должно быть, степными соловьями, таёжным глухарём, и продолжают всех на свете радовать своими песнями. Он же был певучий парень. Гармонист. Бывало, как возьмет с утра Степан свою любимую тальянку под бока, выйдет на зелёный двор, на улицу да как расправит ситцевые крылья на забубённой гармошке – не знаешь, куда себя деть. Душа в тебе горит, на волю просится! Нe умеешь плясать, да запляшешь! И не можешь петь, да запоёшь!.. Вот какое было назначение у парня – душеньку людскую будоражить, на крыло, на ветер поднимать! У нас в округе никакие свадьбы, ни крестины с именинами не проходили без его тальяночки – золотые планочки.

– А с ним-то, со Степаном, что случилось?

– Да то же самое, что с другими Степанами и русскими Иванами. Парень женился – как на льду обломился. Дело в том, что в деревне грамотных-то было мало по тем временам. Степкин будущий свояк – мордоворот краснощекий! – с просьбой к нему обратился: помоги, мол, мне бумагу накатать в НКВД на нашего соседа, а то, мол, он грозится – на меня напишет. Степан, конечно, отказался. А тут и свадьба вскоре. Столы добротные стояли посередине улицы, народ весёлый, под хмельком: «Горько-а», – все кричат. Степка губы раскатал – целуется. И вдруг – пыль столбом по деревне. Кони, словно звери, злые, поджарые. Приехали за ним на тарантасе. Кожаными куртками хрустят, грозят наганами. Выдернули Стёпку-жениха прямо из-под крыла своей белой лебедушки. «Руки вверх! – кричат. – Вперед, вражина!» Степка растерялся. Побледнел. А улыбка на губах ещё бродит. Всё ещё парень не может поверить, что это всерьёз. Думал, может, кто-то из соседнего села приехал, маскарад устроил, чтобы невесту под шумок уворовать. Короче говоря, сел в тарантас наш Стёпка и крикнул жене – я, мол, скоро… – Старик цигарку начал медленно сворачивать. – Вот тебе и «скоро». Скоро сказка сказывается, но ещё скорее дело делается у этих чертей. Уехал Степка и с концом. С тех пор о нём ни слуху и ни духу…

В небесах над кладбищем – с восточной стороны – понемногу отбеливало. Хотя, точнее было бы сказать – подсинивало. Робкая, нежная синька проступала среди черноты. А на фоне этой синьки проступали жутковатые контуры дерева, похожего на пушкинский анчар, каким он представлялся молодому человеку.

Иногда в тишине раздавался какой-то странный перезвон, словно бы ржавые цепи лязгали.

– Ты слышал про этого… как его? – Сторож нахмурился. – Разбойник тут был. Ходил на галерах, а после тягу дал…

– Ярыга, что ли? Знаю, – сказал парень, напряжённо глядя в сторону звона цепей. – А почему вы вспомнили про него?

Сторож долго молчал, глядя в землю, словно бы ждал подсказки оттуда. Ждал – и дождался.

– Ярыгино племя живёт! – глухо произнёс он, поднимая голову. – Хорошее гибнет, а это… добро… процветает. Ярыжка в этом деле постарался, как никто. В деле уничтожения сыновей Чистякова.

– А что они ему – дорогу перешли?

– Спроси… – Старик на небо посмотрел. – Светает. Спать не хочешь?

– Нет. Я бы ещё послушал.

– А не тошно тебе? От сказочки такой.

– Тошно. Только что же делать, если так оно было?

И опять старик на небо посмотрел.

– Шестой у Чистяковых был – Максим, – нехотя продолжил он. – Черноглазый был, жилистый и длинный: дяденька, достань воробышка. Перед войной Максим в район поехал, брата выручать. Оттуда – в город. Все хотел до правды-матки достучаться. Уехал – и пропал без вести, как, скажи, иголка в стоге сена.

– А с этим что случилось?

– Разное болтают про него. Кто, дескать, убили по дороге в город. Кто говорит про тюрьму, кто о штрафных батальонах, будто Максим вину свою какую-то кровушкой смывал под Сталинградом. Всех не переслушаешь, не перескажешь. Главное – Максим учителем отличным был в деревне. Историю знал назубок, географию, звёзды на небе считал…

– Как это – считал? В телескоп, что ли, смотрел?

– Он в самый корень смотрел, – многозначительно сказал старик. – Раньше у нас над горами и долами ой как много звёзд было насыпано! Ты грамотный, знаешь, небось, что у каждого своя звезда горит над головой, а если помираешь – и звезда вслед за тобой летит в могилу… Ну, так вот. У нас перед войною звездопады были сумасшедшие! Половину небосвода, почитай, зарыли в землю! Погубили, да каких людей! Какие звезды над Россией срезались!..

– Вы имеете в виду репрессии?

– Я говорю про то, что над русскою землёй стало темно в ту пору. Так темно – хоть глаз коли. Вот Гитлер и напал на нас. Ведь это же был – кто? Это же самый настоящий чёрт. А чёрту темнота всегда – как мёд… Обо всём об этом Чистяков Максим писал в Москву…