Город с названьем Ковров-Самолетов - Наталья Арбузова

Реставрационная фирма разорилась на Кипридином особняке. Непонятным образом в текст договора, не раз выверенный, затесалась настоящая Афродита, баснословной цены, согласно каталогу аукциона Кристи. Не с Милоса (Мелоса), но с Родоса, зато с обеими руками, живыми и гибкими в камне. Ее покупка, доставка и передача Зое Александровне Савелкиной осуществилась мистическим образом. На всех документах обнаружилась неоспоримая подпись хозяина фирмы, после чего он продал собственный дом и лег на дно, предварительно поставив Дане фонарь под глазом. В Данином мозгу прояснилось от встряски, он вспомнил маленькую японку в драгоценном кимоно, что взяла из его рук бумаги, не взглянув ни в них, ни на Даню. Вспомнил и побежал выковыривать из почтового ящика Зои Савелкиной им же самим брошенные туда ключи. Шел март месяц. По всем законам божеским и человеческим должен садить с Финского залива отрывающий голову ветер. Но нет – едва прошелестело в воздухе еще лишенное смысла слово «весна», в имперскую столицу немедленно вторглись массы средиземноморского воздуха. Именно вторглись, как войска Александра Македонского, сметая все на своем пути. Даня плыл, расстегнувши куртку, будто корабль в Трою.

Было позднее утро бездельников и безработных. Ключи Даня легко достал, немного погнув дверцу почтового ящика. Открыл входную дверь, проскользнул по коридору, не замеченный соседками. Зоина дверь не на замке. Женщины уж протянули через комнату веревку, сушили такое белье, что лучше не глядеть. Даня внедрился и заперся изнутри. Но прежде бросил на чей попало кухонный стол предметы туалета, позорные в рассуждении дизайна, и самою веревку – не вешаться же на ней.

Лишь только Даня рухнул затылком на слежавшуюся подушку, Морфей узнал его, стал шевелить тонкие потрескивающие волосы. Приснилось, как над эллинским над теплым-тесным морем среди дня теснятся облака. Под утро, умчавшись на нереальной скорости с загибающимся потоком воздуха, они уж теснились где-то над Южными Курилами, бесконечно прекрасны собой. Европа окликала Азию звучными голосами богов. Стихии, взяв в коробочку Данину жизнь, несли ее в открытое море – утащили и бросили там. Ветер стих, перелетев через протяженный материк. Посейдон, который и в Африке Посейдон, напустил туману. Сова не хотела прошуметь крылами к берегу, где Даню никто не ждал. А ежели б появилась, чтоб хотя б пролететь над ним, даже с точностью до наоборот – от берега, он все равно не услышит, слишком слаб в нем голос крови и рода. Тут в девятом сне как дьявол встал девятый вал. Накрыл Даню с головой, и он проснулся в холодном поту. За дверью слышалось тихое шарканье тапочек, тех неизбывных клетчатых больничных тапочек, что носятся по пятнадцать лет кряду, с картонной стелькой, размокающей при стирке. Дане слишком неуютно было после таких сновидений, чтоб чураться общества людей, каких угодно. Неверной рукой он ткнул ключ в дверную скважину и там три раза повернул. Через полминуты наконец-то узнал имена соседок Зои Савелкиной. Заодно услыхал, что сама она по отцу происходит из малого народа Дальнего Востока, вовсе не от ближних лопарей. Сон в руку. А фамилия? Должно быть, материна.

Очень скоро явился завтрак – яичница, остатки винегрета. Пока обласканный Даня жадно ел, ему пересказывали всю историю Зоинькиного преображенья и бегства. В этой сказке чемодан с оторванной ручкой, пылившийся в передней, обращался в мерседес, а водопроводчик Юра становился преуспевающим бизнесменом. Было ясно, что его, Даню, считают потерпевшей стороной. Это заблужденье Даниных собеседниц прямо сейчас давало ему некоторые выгоды, а в будущем сулило еще большие. Женщин было всего три, и Даня сдался на сладкий голос их любви. Вскоре три грации – Алла, Людмила и Серафима – уж перебирали в шкафу пеплосы и кимоно, надевали за дверью, потом робко прохаживались по комнате. Порода в них была хороша – при всем желании не скажешь, что им шло как корове седло. Внучки генералов и сенаторов омочили дорогими духами испорченные артритом пальцы, перемывшие в холодной воде тонны картошки, удивленно нюхали свои тонкие персты. Красивый, но грустный спектакль – три непризнанные актрисы, один невнимательный зритель. Как, неужто там, в Питере, еще что-то осталось? вроде бы чистили, чистили. Значит, осталось. Искривленные стебли травы вылезли из-под камня.

Весна наступала по всему фронту. Телевиденье то и дело предупреждало: на лед водоемов ни ногой. Каких-то двоих уж унесло, бездонное небо разверзлось над их хмельными головами, и южный ветер пел в ушах.

Наконец настал галантный день восьмое марта – мраморной Венере в особняке повязали газовый шарф. На живую Киприду, ее подругу и двух жриц подарки посыпались как из рога изобилия. Все завалено – спасу нет. Заинька Зоя – темная шкурка собрала три корзины и отправила с сестрами Переляевыми в свою оставленную, но не забытую коммуналку. Девушки вернулись удивленные. Да, Заинька, мы застали их всех – Аллу, Людмилу и Серафиму. Ты говорила: скромные немолодые женщины… подарки мы подбирали не вызывающие. Видим – красавицы с во такими прическами и в натуральном шелку наводят блеск в твоей комнате. Кто-то моет окно в развевающихся по ветру одеждах.

Да, мыли окно, над двором-колодцем синел квадрат неба. Туда с утра пораньше улетел голубой шарик и не думал возвращаться. Оттуда, сложив крылья, падал адриатический ветер, слизывал со двора черный снег. Птицы летели к северу, подхваченные попутным потоком воздуха. Властелина дум трех нетребовательных одалисок не было дома, у него какая-то встреча, и речи о нем не заходило. Юленька и Катя велели хлопотуньям закрыть глаза и разыграли корзинки: кому? кому? В этой маленькой корзинке есть помада и духи, ленты, бусы и ботинки – что угодно для души. Заинька и денег подсунула порядком, незаметно от сестриц Переляевых. Чему быть, того не миновать – Даня снова оказался на содержании у прежней своей подружки. А на кой же ляд он уходил? Ну, ему тогда показалось, что подвернувшаяся работа в реставрационной фирме на всю жизнь. Показалось, что пора линять из паршивой норы на четвертом этаже. Показалось, что рядом со своей чукчей он все на свете проморгает. Показалось, что светит вариант получше. В общем, когда кажется, надо креститься.

Средиземноморская весна послала в эти дни Питеру уйму мимозы, такой свежей, будто она прилетела из Ниццы по ветру или же расцвела тут рядом, где-то в Павловске. На вербе лопнули почки задолго до вербного воскресенья, и она распушилась, северная мимоза. Лес стал розоветь и дорозовелся до зелени. В овальной зале особняка кудрявились благоуханные гиацинты, сравнимые со священными волосами Зои Киприди. Пасха была ранней, как и весна. Появился друг Каминский. Сидя с Кипридою за нефритовой шахматной доской, сказал: пора закрывать сезон и переезжать в Павловск. Как и откуда взялся павловский особняк, чтоб не сказать дворец, хоть и следовало бы, – покрыто мраком неизвестности. Похоже, Каминский устроил подписку среди двух десятков друзей дома, хлопоты взял на себя. Каково же было его удивленье, когда документы в дипломате, час назад оформленные самым дотошным образом, оказались на имя Зои Савелкиной. В таком виде он довез их до питерского особняка и вручил Зоям. Зои приняли с рассеянной благодарностью. Все трое, кажется, поняли, что на богинь дарственных не оформляют, это бестактно. Девицы Переляевы уж хотели шить сарафаны и легкие платья из ситца. Но Каминский сказал: фи! на то есть каталог. Сели смотреть картинки и делать заказы – платил гость.

Сезон удалось закрыть без скандалов – на все свои причины. Таинственным образом Катя с Юленькой стали похожи на Киприду уже почти что один к одному. Какие дары они получили в придачу, история умалчивает, но завороженные гости особняка молча брали что дают. Ложа самой богини удостоился разве что Каминский, но он об этом не звонил. Вся расстановка фигур на доске изменилась. Гетеры Зои Киприди больше не существовало, была лишь пеннорожденная Афродита. Две незадачливые одесские содержанки волею бессмертной богини превратились в блестящих гетер. Одна Заинька так и осталась темной лошадкой – вещью в себе. Сколько в ней было этого своего, откуда что берется! Напротив, новоявленные гетеры отличий друг от друга не подчеркивали – ситуация к тому обязывала. Разве что Юленька была чуть постарше, а Катя немного повыше ростом, отчего многие гости почитали старшей именно ее. Что до Заиньки, то в момент заявленья прав собственности на первый особняк ей только что исполнилось двадцать три. На будущее день ее рожденья – начало питерских черных ночей – Киприда повелела выбить под мраморным барельефом с изображением флейтистки у дверей овальной залы. Должно быть, это волшебная флейта, а Заинька – дочка царицы ночи.

В общем, платья по почте пришли очень быстро. Сезон закрыли и переехали в Павловск. Вот у ограды парка Каминский Киприде дверцу машины открыл. На клумбе средь гиацинтов, ею любимых, стояла мраморная Венера и улыбалась лукаво: а я уже здесь. Несколько обескураженный Каминский позвонил своим людям в Питер. Те развели руками по видеотелефону: «Иосиф, брось. Если у твоей Киприды украдут одно-другое с нее изваянье, назавтра появится третье». И не поехали проверять, как там, в овальной зале, пуст пьедестал или нет. Иосиф Каминский покачал головой и вернулся к галантным обязанностям. Они переехали рано – хотели видеть весну. У каждой лужи и каждой даме он должен руку подать. Юбки мелькают в лужах с мокрыми облаками, и летят во все стороны грязные воробьи. Мраморная Венера, вся освещенная солнцем, мраморными ноздрями вдыхает запах цветов.