1937. Большая чистка. НКВД против ЧК - Александр Папчинский

Когда информация о Люшкове перестала быть тайной, японцы провели пресс-конференцию с участием беглеца. Это мероприятие произошло в центре Токио, в отеле «Санно». Так как Люшков плохо владел иностранными языками, всю пресс-конференцию разбили на две части. Первый час он общался с представителями иностранной прессы, а затем встретился с японскими журналистами. Встреча с ними была более продолжительной — около 2 часов.

Свое выступление бывший комиссар госбезопасности 3-го ранга начал с того, что опроверг утверждение о том, что он подставное лицо, а настоящий Люшков якобы находится в Москве. Генрих Самойлович представил журналистам удостоверение депутата Верховного Совета СССР, служебное удостоверение и другие документы, подтверждающие, что он и есть самый настоящий бывший начальник УНКВД Дальневосточного края Генрих Люшков. На вопросы иностранных и японских журналистов высокопоставленный перебежчик отвечал крайне уклончиво, и те остались недовольны результатами этой встречи. Многие из них продолжали выражать сомнение в том, что перед ними действительно настоящий сталинский чекист. Влиятельная американская газета «New York Times» в своей редакционной статье назвала проведенную пресс-конференцию с участием Люшкова «дневником японского школьника»[270]. Мнения об этом событии были разными, лишь одно отмечали все журналисты — беглеца усиленно охраняли, половина зала, где проходила пресс-конференция, была занята переодетыми в гражданское полицейскими агентами.

Но, несмотря на подозрения и сомнения, известие о побеге Люшкова стало главной новостью для японских и иностранных газет и журналов. Исключение составляла лишь советская пресса, ответившая молчанием на побег Люшкова и развязанную на Западе газетную шумиху.

В ряде номеров влиятельнейшей японской газеты «Асахи симбун» (общенациональная газета либерального направления) была опубликована серия статей, посвященных беглому чекисту. Огромные статьи об июньском инциденте появились и в других японских газетах и журналах. Среди них — газеты «Майнити», «Джапан таймс», журнал «Асахи гурафу». Весь августовский номер журнала «Кайдзо» журналисты посвятили теме побега Люшкова. На его страницах были опубликованы краткая автобиография, открытое письмо бывшего комиссара госбезопасности 3-го ранга с изложением причин бегства из Советского Союза, его интервью с главным редактором журнала.

В нем бывший чекист так пояснял мотивы своего поступка: «Почему я, человек, который занимал один из руководящих постов в органах власти советов, решился на такой шаг, как бегство? Прежде всего я спасался от чистки, которая должна меня коснуться… Я много размышлял перед тем, как пойти на такое чрезвычайное дело, как бегство из СССР. Передо мной была дилемма: подобно многим членам партии и советским работникам быть расстрелянным в качестве «врага народа», будучи оклеветанным, или посвятить остаток своей жизни борьбе со сталинской политикой геноцида, приносящей в жертву советский и другие народы. Мое бегство поставило под удар моих семью и друзей. Я сознательно пошел на эту жертву, чтобы хоть в какой-то мере послужить освобождению многострадального советского народа от террористически-диктаторского режима Сталина».

Эти публикации сопровождались большим количеством фотографий: снимки партийного билета, удостоверения сотрудника НКВД и депутата Верховного Совета СССР, пропуска на 17-й съезд ВКП(б) Люшкова. В журнале «Рубеж» были опубликованы большая статья о советском перебежчике и фотографии, на которых Люшков вместе с офицерами Генерального штаба японской армии дает некие пояснения по карте Советского Союза. Отметились в газетно-журнальной шумихе, поднятой вокруг Люшкова, и издания Русской фашистской партии (РФП) в Харбине. Газета «Наш путь» и «партийно-теоретический» журнал «Нация» разразились серией статей лидера РФП К.В. Родзаевского, в которых тот утверждал, что побег Люшкова не что иное, как «…поражение коммунистической идеологии» е[271].

Обескровленным оказался и Иностранный отдел УГБ УНКВД (Дальневосточного края. Немало усилий к этому приложил и сам беглец. Оставшиеся в ИНО УНКВД сотрудники и агентурно-осведомительный аппарат были не в состоянии выполнить задачу по обнаружению и ликвидации изменника. В итоге все смелые планы по похищению или убийству Люшкова в Японии так и остались на бумаге. Единственным реальным источником информации о Люшкове стала нелегальная резидентура советской военной разведки под руководством Рихарда Зорге. Но вначале советскому резиденту не удалось собрать достаточной информации о пребывании бывшего чекиста в Японии. Во-первых, Зорге лишь недавно покинул больницу, в которой оказался после аварии на мотоцикле, а во-вторых, японцы очень долго держали всю информацию о Люшкове в большом секрете, не допуская к ней даже своих союзников — сотрудников дипломатического представительства Германии в Токио. Спустя некоторое время японская разведка все же предоставила немцам ряд отчетов «по делу Люшкова». Их первыми читателями стали посол Ойген Отт и военный атташе Шолль. Они-то и привлекли Зорге к анализу полученных материалов. Для ознакомления с бумагами Люшкова из Берлина прибыл эксперт по России, полковник Абвера Грайлинг (по другим источникам Грейлинг). Его и Шолля японцы ознакомили уже со всем массивом информации, предоставленной бывшим комиссарам госбезопасности 3-го ранга. В итоге в Берлин ушел 100-страничный доклад о положении дел в Советском Союзе, составленный на основании анализа протоколов допроса Люшкова. Он именовался «Доклад о встречах между Люшковым и немецким специальным представителем и связанная с этим информация». Перед тем как отправить доклад, руководство посольства вновь попросило Зорге провести анализ этого документа и по возможности внести свои поправки[272].

Советский разведчик сфотографировал наиболее важные места этого документа (весь материал он скопировать не смог) и направил в Москву шифрограмму, с запросом, как распорядиться с собранной информацией, нужно ли направлять эти данные в Центр. Из Москвы вскоре пришел ответ: «Сделайте все возможное, чтобы достать копии документов, которые получал специальный посланник Канариса… Тот же час передайте их нам»[273]. Вскоре проявленные пленки были переданы московскому курьеру.

Информацию по Люшкову собирал и другой сотрудник резидентуры Р. Зорге — югославский журналист Бранко Вукелич. Эти материалы черпались в основном среди работников информационных агентств (в частности французского агентства «Гавас»).

У Зорге имелись веские основания, с подозрением относиться к «материалам Люшкова». Позже он так прокомментировал немецким дипломатам дело Люшкова: «Я придерживаюсь мнения, что Люшков перебежал не потому, что был недоволен действиями советского руководства или совершил какой-то недозволенный поступок, а потому, что сам опасался оказаться жертвой чисток, которые прокатились по рядам ГПУ. Я полагаю, что именно поэтому Люшков своему дезертирству придал политическую окраску. Вполне понятно, что в Сибири у него были друзья, которые придерживались оппозиционных взглядов… Характер действий предателей всегда одинаков. Делать же выводы о том, каково положение в России, исходя из высказываний Люшкова, очень опасно. На мой взгляд, его информация очень напоминает ту, которую можно почерпнуть из книг немецких перебежчиков, утверждающих, что нацистский режим находится на грани развала…»[274]. В этом заявлении видно желание Зорге перевести все внимание на морально-этические аспекты действий беглеца («характер действий предателя всегда одинаков…», а потому «…делать же выводы… исходя из высказываний Люшкова очень опасно»), тем самым подвергнув сомнению все данные, сообщенные японцам бывшим чекистом.

По некоторым источникам, требующим уточнения, в конце 1938 — начале 1939 г. Люшков в качестве советника японской военной разведки принял участие в ликвидации закордонной агентурной сети советских спецслужб. Он выехал из Токио в г. Чаньчунь, где расположился штаб Квантунской армии. Японские источники ничего не сообщают о количестве разоблаченных бывшим чекистом агентов НКВД и РУ РККА, ограничиваясь пространной фразой, что «русской разведке был нанесен серьезный удар»[275].

Японские офицеры, сопровождавшие Люшкова в этой командировке, вспоминали «о бывшем чекисте, как человеке безжалостном и бессердечном». Он лично принимал участие в допросах подозреваемых в сотрудничестве с советскими спецслужбами корейцев, русских и китайцев. Если на допросе захваченный агент медлил с ответом, то Люшков «…сразу тыкал ему в лицо нож, или плескал на него керосин, а затем чиркал спичкой и говорил допрашиваемому, что если тот не заговорит, пока спичка догорает в его пальцах, то он бросит эту горящую спичку ему на голову». Причину такой жестокости бывшего чекиста японцы связывали с его переживаниями о судьбе своих близких, оставленных в Советском Союзе. Их арест и осуждение якобы и сделали Люшкова ожесточенным и беспощадным человеком[276].