К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

На этот раз Илхак был особенно неприступен. И не­удивительно, ведь он одновременно представлял не толь­ко свое племя, но и племя постоянных своих соседей и врагов, чичханцев – такое полномочие было неслыханной честью.

Должно быть, именно это заставило тойона и его сыно­вей принять особенно важный, воинственный вид. Длинные волосы тойона, перевязанные крепкой белой водорослью, свисали тяжелым пучком вниз. Они были посыпаны птичь­им пухом. В проткнутых ушах болтались увесистые рако­вины. Лицо покрыто резкими синими, зелеными и красно-коричневыми полосами, голова и шея перевязаны сеткой, сделанной из тонких, как нитки, кореньев, унизанных орли­ными перьями. На одно плечо была накинута громадная шкура шерстью вверх. С боков, от пояса до колен, свисали короткие острые копья. Под меховым плащом, за спиной, болтались прикрепленные к шейному ожерелью из птичьих клювов нити, увешанные такими же клювами и свиными клыками.

На головах у сыновей торчали высокие, выменянные у европейцев тяжелые шапки, напоминавшие гренадерские. В руках сыновья держали по острому топору, голени их ног прикрывали негнущиеся длинные, от колена до щико­лотки, кожаные поножи, как у греческих гоплитов.

Молчаливых юных воинов вышла провожать мать их и красавица сестра. Девушка была смугла, стройна и не рас­крашена. Прическа состояла из связанных пучком черных волос, как у греческой Афродиты. Но у этой чугачской Аф­родиты нижняя губа была во всю ширину рта прорезана, а в прорезь вставлена деревянная, похожая на ложку, но плоская овальная дощечка вершка в полтора в поперечнике. Таков был священный обычай, свидетельствовавший о деви­чьей зрелости, и чем больше оттопыривалась губа, тем боль­шим почетом и уважением пользовалась ее обладательница. Тем, конечно, труднее было ей изучить искусство принимать пищу, особенно жидкую, не задевая вставленного в нижнюю губу украшения. Выпадение его являлось большим позо­ром. В проколотых в шести местах ушах болтались боль­шие раковины и ушко оловянной кастрюли. Подбородок был вышит до губы разноцветными тонкими нитками. И мать и веселая хохотушка дочь на этот раз молчали.

С наступлением ночи вся округа вблизи Ситхи неслыш­но заволновалась – ее заполнили массы незаметно прибыв­ших людей.

Набежавший с моря туман пополз по низинам, цепляясь за траву и кусты, и понемногу затянул густой молочной пеленой весь остров. В полной темноте и непроницаемом тумане прибывшие без шума подымались от берега в глубь острова. Мокрые ветки молодой лесной поросли и высокие колючие кусты больно и упорно хлестали по лицу, но это не вызывало ни одного слова брани. Люди шли молча и совершенно неожиданно, даже для проводников группы прибывших, оказывались у самого частокола, окружавшего ситхинское селение.

Оно было расположено в полутора верстах от россий­ской Ситхинской крепости и представляло собой большой, окруженный высоким частоколом прямоугольник. Внутри его помещались десятки обширных сараев – барабор.

Колья частокола мачтовых бревен были плотно прила­жены друг к другу и заострены сверху. Неглубоко врытые в землю, они держались устойчиво, так как с обеих сторон их зажимали толстые, положенные одно на другое в не­сколько рядов длинные бревна. Этот цоколь в рост челове­ка был весьма прочен благодаря поперечным обвязкам. Для придания всему этому сооружению еще большей проч­ности частокол снаружи и изнутри подпирали более легкие подпорки.

В изгороди был пробит ряд амбразур – небольших от­верстий, предназначенных для стрельбы.

Прибывшие гости замедляли шаги, стараясь явиться в селение порознь, так как каждый из них рассчитывал на особо почетную встречу. Они удивлялись прочности и гроз­ному виду стены, но никаких вопросов не задавали. Идти вдоль стены пришлось долго, так как ворота были только одни. Впрочем, прорубленный в цоколе узенький, ничем не закрытый проход никак нельзя было назвать воротами: про­рубленный вкось, этот проход не был заметен даже вблизи.

У этих крепостных ворот приезжих встречали приветст­венными восклицаниями новые проводники из числа ситхинской молодежи; они провожали гостей в отведенные им огромные бараборы. Была приготовлена и баня, но без во­ды, так как предназначалась она только для потения.

У барабор гостей встречали раскрашенные и вооружен­ные до зубов важные ситхинские тойоны.

Гости и хозяева приветствовали друг друга потрясанием оружия и воинственным, несколько приглушенным кличем, после чего немедленно сдавали оружие своим оруженос­цам. Обезоруженные гости на четвереньках вползали в тесное входное отверстие бараборы, хозяева же оставались снаружи и тотчас же снова вооружались для встречи ново­го гостя.

Земляной пол в бараборах был густо устлан свежими еловыми ветвями. Темная, сырая, прокопченная дымом барабора скудно освещалась множеством чадуков – камен­ных мисок, наполненных китовым жиром с фитилями из сухого ситовника.

Не успели гости усесться на земляном возвышении, как, позвякивая костяными и железными побрякушками, быст­ро ударяя рукой в бубен, в уродливой маске и деревянной с колокольчиками шляпе вбежал ситхинский шаман и про­рицатель будущего.

Перед прорицаниями, ввиду их особой важности, шаман строго постился не восемь дней, как перед обыкновен­ными охотничьими собраниями, а целый лунный месяц. Он ел понемногу, только один раз в сутки, выпивал перед едой большое количество морской воды, дабы прежняя пища ни­как не могла смешаться со вновь поступающей в желудок. Свежая рыба, морская капуста, ракушки и многое другое на это время вовсе были исключены. Шаман жил в уедине­нии, и ни жена, ни дети не смели приходить к нему и даже видеть его издали.

Подбежав к разведенному посредине бараборы костру, шаман медленно обошел вокруг него на небольшом рас­стоянии от сидящих, чтобы дать возможность дотронуться до него рукой – это прикосновение обеспечивало ему силу действия прорицания.

Ситхинский шаман происходил из ученого рода и пользовался особым уважением, но гости смотрели на кривляния чужого шамана равнодушно. Не проявили они никако­го оживления и тогда, когда он грохнулся в судорогах на землю и когда с уголков рта потекла белая струйка пеня­щейся слюны. Все продолжали сидеть и молча смотрели на постепенно утихающие судороги лежавшего на земле тела. Шаман, казалось, умер. Прошло немало времени в тоскливом ожидании, и вдруг раздались невнятные слова: лежавший начал прорицать.

Гости внезапно всполошились и потребовали своих пе­реводчиков, не удовлетворяясь любезными переводами соседей-ситхинцев. Первые невнятно произнесенные слова бы­ли, однако, гостями упущены.