Как люди сотрудничают. Противостояние вызовам коллективных действий - Ричард Блантон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О необходимости переосмысления теорий формирования государства и о том, как теория коллективных действий может помочь в этом
С Лэйном Фаргером (Cinvestav del IPN)
Большинство теоретиков государства придерживаются эволюционной схемы, которая понимает возникновение современных демократических государств как новый этап социальной эволюции и разрыв в истории человечества, берущий свое начало исключительно в средиземноморской и европейской историях. По мнению этих теоретиков, демократия была настолько прогрессивной и преобразующей, что ее идеи распространились с "Запада на весь остальной мир" (Tilly 1975b: 608), позволив людям, наконец, освободиться от ига политического угнетения. Конечным источником этого прогрессивного развития, по их мнению, было возникновение уникального рационального менталитета, который превратил людей в волевых агентов, способных участвовать в жизни демократического общества. За пределами европейского и средиземноморского опыта, напротив, государства формировались вокруг доминирующей власти правящей элиты, которая управляла пассивными подчиненными, не способными сопротивляться деспотизму.
Мы считаем, что важно внимательно взглянуть на прогрессистскую схему, потому что она является одной из историй, которые люди чаще всего рассказывают о себе и об истории общества. В этой и следующей главе мы с Лейном Фаргером идем по стопам многих исторических социологов, которые критически оценивают традиционную точку зрения. Мы сосредоточили наш критический анализ на теории коллективных действий - подходе, который, как мы полагали, позволит нам оценить утверждения об исключительности Европы и Средиземноморья. Соответственно, ключевой вопрос, который двигал нашим исследованием, заключался в следующем: если наш подход направлен на понимание сотрудничества как продукта социального и культурного процесса, нам необходимо знать, могли ли люди в другие исторические периоды и культурные условия обратиться к кооперативным способам построения государства, не обязательно по тем же путям, что и в средиземноморской и европейской истории, возможно, но схожим в аналогичном и процессном смыслах.
Однако оспаривать западную исключительность - значит идти наперекор здравому смыслу. Исключительность, очевидно, вызывает положительный отклик в умах многих, отчасти, возможно, потому, что она имеет почтенную историю, восходящую к греческим философам (например, к Аристотелю): Варвары и азиаты "более подневольны... ... поэтому они без протеста переносят деспотическое правление" [в Anderson 1974: 463]). Греческая философия была перенесена без каких-либо эмпирических исследований, чтобы в конечном итоге быть включенной в аргументы влиятельных европейских авторов конца XVIII и XIX веков, включая Шарля Монтескье, Маркса и Фридриха Энгельса, которые отличали европейскую историю от "деспотизма" "азиатского" другого. Европоцентризм сохранялся до недавнего времени в некоторых отраслях социальных наук и исторической литературы как "азиатистская" или "ориенталистская" традиция. Примерами могут служить труды неомарксистов и неоэволюционистов середины XX века, таких как Поланьи, Карл Виттфогель (автор книги "Восточный деспотизм"), исторические социологи Чарльз Тилли и Майкл Манн, а также выдающиеся теоретики антропологии Вольф, Мортон Фрид и Элман Сервис.
Угрозы европоцентристскому консенсусу
Пора отказаться от европоцентризма, если мы хотим следовать предложению Тилли (1975a: 3) о том, что важно "тщательно сопоставлять теории формирования государства с опытом". К сожалению, в вопросе государственного строительства рекомендуемая проверка часто отсутствует, однако в последние десятилетия мы видим все больше тенденций к отклонению от консенсуса. Археологи и историки, чувствительные к возможности так называемых "альтернативных путей к сложности", обнаруживают свидетельства, указывающие на высокий уровень сотрудничества в некоторых досовременных, негреческих и неевропейских сложных обществах и даже в некоторых из самых ранних государств.
Эти новые находки важны, поскольку указывают на возможность того, что сотрудничество может играть роль в формировании государства, причем таким образом, который недостаточно хорошо понят или оценен. В этом отношении интерес представляют общества, в которых мы находим свидетельства социальной сложности и государства, но часто без ожидаемой символики доминирующего правления, такой как массивные погребальные памятники или другие формы представления правителя или династии. В этих полисах роль монарха, который обычно считается центром политического процесса в неевропейском досовременном обществе, либо отсутствует, либо ограничена. Мы включаем в эту группу бронзовый век Крита, который был самым ранним примером образования государства в Европе, и поздний неолит в районе Желтой реки на севере Китая, представляющий собой самые ранние государства или протогосударства в Восточной Азии (более поздние полисы бронзового века, такие как династия Шан, однако, представляют собой поворот к автократии). Другие очень ранние примеры, свидетельствующие о сотрудничестве, включают ранние государства в Месопотамии. Торкильд Якобсен впервые предположил (в 1943 году), что форма примитивной демократии развилась в древней шумерской Месопотамии уже в четвертом тысячелетии до нашей эры, и его предположения были подтверждены последующими археологическими и этноисторическими исследованиями (Jacobsen 1943). Даже когда в Месопотамии появилась открытая форма правления, начиная с третьего тысячелетия, как говорит Дэниел Флеминг (2004: 237), "доминирование индивидуального правления, по-видимому, сдерживалось мощными уравновешивающими силами храма и городских институтов". Классический период Теотиуакана в Мексиканском бассейне (200-700 гг. н. э.) и цивилизация Инда-Сарасвати в Южной Азии (2600-1900 гг. до н. э.) также демонстрируют более эгалитарные формы государственного строительства. Недавно мы вместе с Веренис Эредиа Эспиноза продемонстрировали, что доколумбовая центральномексиканская полития Тлакскаллан (1200-1500 гг. н. э.) имела форму республики с высоким уровнем эгалитарности.
Более эгалитарные общества, на которые я указываю, были масштабными и социально сложными. Тем не менее, в разной степени они демонстрируют сходство с современными демократиями в том смысле, что власть правящих чиновников была сильно ограничена, а в некоторых случаях мы находим свидетельства существования общественных благ, ключевого элемента коллективной политии, о котором пойдет речь в следующей главе (примеры - огромные зернохранилища и общественные канализации в городах Инда-Сарасвати). Эти выводы указывают на необходимость расширенного обсуждения природы ранних политических изменений, которое могло бы учитывать как политическое господство, так и сотрудничество, но не обязательно в терминах греческой или европейской истории. Наша задача в этой и следующей главе - сделать шаг в этом направлении, задавшись вопросом: Возможно ли, что сотрудничество послужило основой для государственного строительства до появления современных демократий? Если да, то оказал ли этот опыт государственного строительства какое-либо формирующее влияние на становление этих демократий? Можно ли сделать вывод о том,
