Книга без переплета - Инна Гарина

Руки у него оказались не связанными, ноги тоже. Доркин, благодаря за это судьбу, кое-как перевел непослушное, ноющее каждым мускулом тело в сидячее положение и разлепил наконец глаза.

Но никого не увидел. Обведя взглядом небольшое квадратное помещение с кирпичными стенами, кирпичным сводом и каменным полом, с узкими бойницами вместо окон и довольно неуместной в темнице птичьей клеткой в углу под потолком, он убедился, что оно совершенно пусто, и удивленно поднял брови.

- Показалось, что ли?

Птичья клетка вдруг разразилась таким неприятным и резким смехом, что голова у Баламута вновь отозвалась болью. Он болезненно поморщился и вперил в клетку пристальный взгляд.

Кто-то там сидел. Частые прутья мешали разглядеть как следует ее обитателя, но вроде бы это была птица. Во всяком случае, именно птичья голова приникла к просвету между прутьями и, раскрывши клюв, язвительно произнесла:

- Дурак - он и есть дурак. Где твой дурацкий колпак? Не забудь надеть его перед тем, как попытаешься свернуть мне шею!

Баламут сориентировался быстро.

- А, попугай, - пренебрежительно сказал он. - Я-то подумал...

- Сам ты попугай! - вскинулась птица, и, к великому своему изумлению, Доркин увидал две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.

От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, от чего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло... Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул при его приближении, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.

У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара весьма пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.

- Кто ты? - напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.

Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.

- Не твое дело, - отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.

- Чудо какое, - продолжал Баламут, в упоении тараща на него глаза. Не странно, что его держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.

Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы Баламута без глаз. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:

- Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!

- Вот именно, - сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию. Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место своего заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.

За первою бойницей далеко внизу взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.

Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же Баламут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.

- Не сбежишь, - промурлыкал он вслед Доркину, не скрывая злорадства. Никуда не денешься, дурак. И стражу обольстить тебе не удастся, как ты, возможно, надеешься. На здешних молодцов не действуют остроты, над которыми смеются короли.

- Мне и самому давно уже не до смеха, - равнодушно заметил Баламут. А ты, похоже, немало обо мне знаешь.

Он приник к следующей бойнице.

- Я знаю все! - гордо заявила невыносимая тварь.

- И поэтому ты здесь?

Баламут пытался просунуть хотя бы голову в узкую щель, ибо за ней можно было разглядеть кое-что поинтересней - кусочек крыши, над которой возвышалась башня, - но голова и та не пролезала. Должно быть, поэтому вопрос его прозвучал совсем уж безразлично.

- Да, будь ты проклят! - раздражившись, крикнул человечек-птица. Именно поэтому!

- Что ж, это должна быть весьма захватывающая история.

Доркин стряхнул пыль с ушей и направился к последней бойнице, даже не взглянув в его сторону. Тут же находилась и дверь, окованная железом, и, судя по виду из окошка, вела она непосредственно на крышу. Некоторое время Доркин обозревал этот вид - просторная крыша, с четырьмя башнями по углам, покрытая черепицей. Больше ничего. Затем он без всякой надежды потрогал дверь, вздохнул и отвернулся.

- Ни табуреточки, ни хотя бы горсточки соломы, - горестно сказал он, пристраиваясь на полу у стены. - Добрый у тебя хозяин. Щедрый и гостеприимный.

Ответом ему послужило холодное молчание.

- И кормит он своих постояльцев, похоже, желчью и ядом, - продолжал Баламут, поудобнее вытягивая ноги. - Но ты выжил, как я погляжу, на таком рационе. Может, и я выживу.

- Недолго тебе осталось жить, - злорадно сообщили из клетки. Полагаю, денька три, не больше.

- Что ж, значит, мне повезло. В иных случаях лучше быть убитым за ненадобностью. Тебе-то, как погляжу, не пошло на пользу твое всезнайство. Или, может, я не прав, и ты всем доволен? Ты состоишь в шпионах у своего хозяина или просто служишь ему источником знаний?

- Я в плену, как и ты, - оскорбленно напомнил человечек и скрестил ручки на груди.

- Да? И как же ты попал к нему в плен?

Ответом было весьма ядовитое:

- А ты?

- По глупости, - после некоторого размышления ответил Баламут. - И от чрезмерной самонадеянности.

Птицечеловечек смерил его недоверчивым взглядом.

- И ты так легко признаешься в этом?

- А что же еще остается делать? - Баламут усмехнулся. - Ужели врать, что причиной пленения послужила моя необыкновенная осмотрительность? То-то было бы странно! Нет, и на старуху бывает проруха...

- А коварство врага? - сердито осведомился его собеседник. - А сети, сплетенные с применением соблазна?..

- Конечно! - с готовностью подхватил Баламут. - Это само собой! И все же самый мудрый из мудрых и самый осторожный из осторожных может однажды зазеваться, и ничего постыдного в этом нет.

Человечек немного помолчал.

- Ты и вправду так считаешь?

- Ну... себя я, конечно, не могу назвать мудрейшим из мудрых, признал Баламут. - Но я знавал таковых. И своими глазами видел, как достойнейшие мужи клевали на приманку, потому что враг знал, как воспользоваться их слабостью.