Полет сокола - Уилбур Смит

Десять раз при раздаче никто не получал требуемых карт, банк достиг семидесяти гиней. Наконец Мунго Сент‑Джон негромко объявил:

— Джентльмены, кон открыт — шире, чем рот моей тещи.

Все лица в зале повернулись к нему, игра на остальных столах прекратилась.

Сент‑Джон продолжал:

— Дальнейшая игра будет стоить каждому еще по семьдесят монет.

Зрители зааплодировали, выжидающе глядя на других игроков.

— Я с вами, — сказал Клюте, но голос его дрогнул.

Отсчитав банкноты и золотые гинеи, он придвинул их к общей груде в центре стола.

Еще трое спасовали и бросили карты с явным облегчением, отделавшись каждый всего десятью гинеями. Лишь Кодрингтон с несчастным видом сгорбился над картами.

— Прошу вас, не спешите, капитан, — усмехнулся Мунго. — У нас весь вечер впереди.

Клинтон поднял глаза и отрывисто кивнул, словно не доверяя собственному голосу, потом положил на середину стола пачку банкнот.

— Итак, трое, — объявил Сент‑Джон и быстро пересчитал деньги на кону. — Двести десять гиней!

Следующий игрок мог удвоить ставку, третий — удвоить ее еще раз. В зале царила тишина, игроки с других столов подошли поближе, наблюдая, как раздающий отсчитал Сент‑Джону две карты вместо сброшенных. Американец не блефовал, изображая сильные карты, и честно пытался дополнить первоначальную тройку до более высокой комбинации. Клюте прикупил три, явно надеясь добавить что‑то к высокой паре. Затем наступила очередь Клинтона.

— Одну, — пробормотал он и поднял палец. Палец едва заметно дрожал.

Получив карту, он накрыл ее ладонью, словно не решался перевернуть. Всем было очевидно, что капитан надеется получить очень важную карту.

— Открывающий делает ставку, — объявил крупье. — Господин Сент‑Джон?

Наступило молчание. Сент‑Джон развернул веером карты, взглянул и бесстрастно произнес:

— Ставка удваивается.

— Четыреста двадцать гиней! — ахнул кто‑то, но аплодисментов на сей раз не последовало.

Все посмотрели на Клюте. Он подумал немного, потом покачал головой и бросил карты на стол. Третий король к его паре не прибавился.

Зрители переключились на последнего оставшегося игрока. С Клинтоном Кодрингтоном произошла неуловимая перемена. Краска чуть тронула смуглые щеки, губы слегка приоткрылись, он впервые поднял глаза на Сент‑Джона. В глазах светилась надежда и нетерпение. Ошибиться было трудно. Он просто сиял.

— Удваиваю! — громко произнес Кодрингтон. — Восемьсот сорок гиней.

Казалось, он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Все понимали, что ему наконец повезло.

Сент‑Джон размышлял всего несколько секунд.

— Поздравляю, — улыбнулся он. — Вы получили то, что ждали, мне придется уступить.

Он бросил карты стопкой на стол и оттолкнул от себя.

— Можно посмотреть, чем вы открыли кон? — застенчиво осведомился Клинтон.

— О, простите. — В голосе американца прозвучала ирония.

Он перевернул карты. На столе лежали три семерки и две непарные.

— Благодарю, — сказал Клинтон.

Он вдруг изменился; куда‑то исчезли и дрожь нетерпения, и нерешительность. С ледяным спокойствием англичанин собрал разбросанные по столу монеты и банкноты.

— Какие у него были карты? — не выдержала одна из дам.

— Он не обязан их предъявлять, — объяснил ее спутник. — Все противники спасовали.

— Ах, мне до смерти хочется их увидеть! — жалобно воскликнула она.

Клинтон на миг перестал подсчитывать выигрыш и поднял глаза.

— Мадам, — улыбнулся он, — я не хочу иметь вашу смерть на своей совести.

Он выложил свои карты на зеленое сукно лицом кверху, и зрителям потребовалось немало времени, чтобы осознать увиденное. На столе лежали карты всех мастей, и ни одна не подходила к другой.

В зале поднялся восторженный гул. Ни одной комбинации! Эти карты можно было побить одной парой семерок, не говоря уже о трех, которые были у Сент‑Джона. Молодой капитан перехитрил американца, надув его почти на девятьсот гиней. Только теперь все начали понимать, как тщательно это было подготовлено: Кодрингтон притворился растяпой, заманил противника в ловушку, выбрал момент и нанес удар. Публика разразилась аплодисментами, дамы восхищенно ахали, мужчины наперебой поздравляли.

— Отличная игра, сэр!

Мунго Сент‑Джон сохранял улыбку, но губы его сжались, а в глазах, которые он не сводил с карт противника, появился свирепый блеск.

Аплодисменты стихли, кое‑кто из зрителей направился к выходу, все еще обсуждая игру Кодрингтона. Сент‑Джон взял колоду, чтобы перетасовать, и тут Клинтон Кодрингтон заговорил. Его слова звучали тихо, но внятно, разносясь по всему залу.

— Иногда удача изменяет даже работорговцу, — сказал он. — Признаюсь, я с большим удовольствием поймал бы вас на вашем грязном занятии, чем обставил на пару гиней.

Гости оцепенели, разинув рты и уставившись на Клинтона с ужасом и изумлением. В зале повисла тяжкая тишина, нарушаемая лишь шелестом карт в руках Мунго Сент‑Джона, когда он расщеплял колоду и неуловимым движением пальцев вдвигал половинки друг в друга. Руки его действовали словно сами по себе, а глаза были устремлены на Кодрингтона. Улыбка держалась на губах как приклеенная, лишь щеки, темные от загара, слегка вспыхнули.

— Вас притягивают опасности? — усмехнулся Сент‑Джон.

— О нет. — Клинтон покачал головой. — Мне опасность не грозит. Как следует из моего опыта, все работорговцы — трусы.

Улыбка Сент‑Джона мгновенно исчезла, взгляд стал ледяным и угрожающим, но пальцы ни на мгновение не сбились с ритма — карты так и мелькали.

Клинтон продолжал:

— Я слышал, что у так называемых джентльменов из Луизианы существует некий преувеличенный кодекс чести. — Он пожал плечами. — Похоже, сэр, вы являетесь живым опровержением этого мнения.

Слушатели потеряли дар речи. В их присутствии было брошено обвинение в торговле рабами. Для англичанина худшего оскорбления не существовало.

В Англии не случалось дуэлей с тех пор, как в 1840 году лорд Кардиган застрелил капитана Такетта, а в 1843‑м Мунро убил своего зятя полковника Фосетта. По желанию королевы в военный устав была внесена поправка, запрещающая смертельные поединки. Разумеется, англичане выезжали за границу, чаще всего во Францию, где вопросы чести решались, ко всеобщему удовлетворению, с помощью пистолета или шпаги. Однако сейчас ссора произошла в Капской колонии, одном из бриллиантов в короне Британской империи, а капитан военно‑морского флота, нанесший оскорбление, был произведен в чин приказом ее величества. Словом, развлечения этого вечера превзошли все ожидания. В игорном зале запахло кровью и смертью.