Против течения на велосипеде - Юлия Игоревна Гехт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что здесь скажешь? — обвожу взглядом коллег, словно упрекая за хромой график прибыли, — Работать нужно! Ра-бо-тать!
— Да, друзья, а ведь Юлия права! — директор смотрит на часы. — Давайте работать, и пусть каждый хорошенько задумается, что он может сделать, чтобы уже к середине мая, — шеф глянул в календарь, — ааа… там же ещё эти майские праздники, ёлки зелёные! Ну тогда к концу мая мы добились более оптимистичных показателей и вышли вот сюда!
Он ткнул маркером в точку посередине графика, захлопнул свой ноутбук и попросил секретаря принести кофе. Я едва удерживаю серьёзное выражение лица, стараясь загородить им внутреннее ликование: «Уфф! Пронесло!».
Отчёты накладываются на отчёты, ещё не успев подвести итоги одних акций, наш отдел развития запускает следующие, начальство требует программу по выводу нового бренда на рынок, грозит лишить премий за неликвидную продукцию, залежавшуюся на полках складов ещё с зимы. Словом, голова моя кипит, разрываясь на части, и напрочь отказывается рождать «свежие идеи». Я стою и смотрю в окно. А за пределами офиса город буквально проваливается в грязь: чистые тротуары попадаются лишь в самом центре Омска — на площадях у здания мэрии, драматического театра и перед главным православным собором. Ещё, пожалуй, опрятно выглядит улица Ленина, — изначально ей повезло больше, чем другим, ведь эта улица лежит несколько выше основного городского рельефа, самодовольно подставляя своё выпуклое, вымощенное плиткой пузо ветру и солнцу, и грязь с неё сама сползает вниз, открывая горожанам сухой путь. Ветер взрывает мусорные баки, поднимая в воздух выкинутые кем-то пакеты, гонит старую, не убранную с осени гнилую листву, срывает объявления с фонарных столбов и афиши с заборов, раздувает чёрные лужи, морщиня воду в них частой рябью.
Город задыхается, как нищий больной бродяга то ли от бронхита, то ли от туберкулёза, вызывая брезгливость и раздражение окружающих. Он уже и сам себе не рад. Но у меня нет к этому нищему милосердия, сострадания, нет и желания разбираться в причинах, по которым он опустился на самое дно. Хочется лишь перевести взгляд: на киоск с мороженым, на крышу дома, на ветки дерева, готовящегося раскрыть липкие почки, только бы не видеть этого жёлтого изболевшегося лица, обветренных чумазых рук и сгорбленной спины в засаленной рваной куртке. Такая нынче весна, хотя, впрочем, она ничем не отличается от всех предыдущих омских вёсен. И всё же частенько мне приходит в голову один и тот же вопрос: а что мы сделали для того, чтобы улицы эти стали чище, а жилось здесь радостней и лучше? Не знаю, пожалуй, ничего. Только ругаем этот город, грозя переехать в другой: чистый, продвинутый, современный, благополучный, без заморозков и пробок… А сами и не подозреваем, что купить билет на поезд в тот самый «Другой Город» несложно, главное, что и туда мы привезём с собой свои равнодушие, лень и нежелание что-то создавать. Вот и мы с Женькой не стали участвовать в районном субботнике, идея белить бордюры тоже не пришла нам в головы, не посадили мы и цветка на клумбе в парке.
И дело не в том, что наш город так уж ужасен, а, скорее, в том, что всё, что мы видим вокруг — это на самом деле лишь отражение того, что происходит в нас самих: подобное притягивает подобное, не так ли? А на душе у меня и была та самая серость, усталость и ощущение ненужности того, что я делаю, того, чему я училась в университете и того, за что сейчас мне платят зарплату. Меня уже давно не оставляет ощущение, что я постоянно обманываю людей, рассказываю о «прогрессивных технологиях», об «эффективных решениях» и «современном эргономичном дизайне», вытягивая из клиентов деньги за дешёвый, по сути, товар, наскоро собранный на чьей-нибудь острой коленке в Шэньчжэне или Шанхае. Я всё стараюсь закинуть свои красочные буклеты и листовки, кричащие об очередной акции или новинке, через забор вокруг сознания людей — «потребителей», постоянно соревнуясь с компаниями-конкурентами. Не получится через забор — значит, в форточку, будет закрыта форточка, хотя бы в щель под дверью просунуть. И всё это ради одной цели: продать.
Казалось бы, чего жаловаться, реклама кормит и будет кормить, пока существует рыночная экономика. И многие представители «честных» профессий с удовольствием поменялись бы со мной местами. Но меняться с библиотекарями или учителями, или литейщиками из горячих цехов я не спешу: мне нравится, что я могу купить любые туфли в любом магазине города, мне нравится сидеть в кафе и не волноваться, когда официант приносит счёт, мне нравится и то, что я не стою в душных очередях за бесплатным талончиком к врачу муниципальной поликлиники, от одного вида которой умирают все надежды на выздоровление, а обращаюсь в частные клиники, где пахнет хорошим кофе и встречают с улыбкой…
Раньше я не могла себе и представить таких возможностей, я вышла из университета наивным, доверчивым и слишком «молодым специалистом», прежде чем закрепиться в этой компании, набила немало шишек в захудалых бедных конторках, научивших меня внимательно читать трудовой договор и не доверять людям. И вот теперь все мои внутренние войны за правду оканчивались полным крахом совести в дни выдачи зарплаты: я спешила домой счастливая, забегая по дороге в продуктовый супермаркет и скупая всё, что душа пожелает.
Больше всего этой весной хотелось вырваться из серой обыденности в родное, Больше всего этой весной хотелось вырваться из серой обыденности в родное, давно полюбившееся место за двести с лишним километров на севере Омской области. Нас с Жекой тянуло туда с какой-то невероятной, непреодолимой силой то ли оттого, что там сказочный хвойный лес и уютное чистое озеро, то ли оттого, что в детстве мы каждое лето отдыхали там с родителями, и место это впечаталось в наши сердца и уже никогда их не покинет…
Сколько раз папина машина застревала в том бору после дождей! Это было целое приключение, которого мы с Жекой ждали, втайне даже надеясь застрять! Вот двигатель рычит, колёса прокручиваются, скользя по вязкой глине, папа напряжённо поворачивает руль, стараясь вписаться между соснами, проехать по более-менее видимой колее в огромной луже, мама еле сдерживается, чтобы не охнуть в голос, ведь ветки кустов
