Принцессы, русалки, дороги... - Екатерина Шевелёва

Я стала смотреть внимательно. Красивое волевое лицо мужчины. Это была фотография мужа Энн-Мари, художника и декоратора Пьера Марона. Он умер много лет назад.

Фотографии двух молодых людей, сыновей супругов Марон. Фотография старушки с пышными белыми волосами, с таким же орлиным носом, как у Энн-Мари. Это ее мать. Потом фотография самой Энн-Мари, сделанная всего несколько лет назад. Но сейчас француженка гораздо более худощава, и удивительно, она кажется моложе, чем на карточке.

Напоследок Энн-Мари многозначительно пододвинула ко мне поблекшую фотографию молодого человека в военной форме.

— Он, — сказала Энн-Мари, — никогда не обратил бы внимания на женщину, в которой нет высокого напряжения... Он, как видите, не такой красивый, как мой муж. Но он обладает высоким напряжением... По-моему, это — главное в человеке! Благодаря ему, — продолжала француженка, — я всю жизнь старалась делать хорошо все, за что бралась. Я поняла, что в этом — долг женщины по отношению к самой себе и к своим нанимателям... Я работала в агентстве путешествий, и агентство так высоко меня ценило, что до сих пор поручает мне составление некоторых договоров и платит по соглашению, — с гордостью пояснила Энн-Мари.

— Мы живем в мире, где всё и все соревнуются, — продолжала она, — ничего невозможно добиться, если не делаешь свое дело хорошо. Если начинаешь, какое-то дело, постарайся блестяще продемонстрировать все свои возможности. Это мой лозунг!

— Ну, что ж, неплохой лозунг, — сказала я.

— Спасибо. Мне он тоже нравится! Жить — значит что-то делать. Безделье — смерть. Но делать каждый день одно и то же — страшно скучно. Я до сих пор, как в молодости, хочу разнообразия, чтобы каждый день, каждую минуту появлялись обстоятельства для выражения моей индивидуальности и того запаса интеллекта, который мне дан господом богом. Было время, когда мне казалось, что я совсем старая, становилось все труднее и труднее — и в агентстве путешествий и в обществе культурных связей Франции с социалистическими странами. Работала лишь по инерции и, кроме того... Ну, хорошо, я расскажу вам все. Но только начну с середины.

И Энн-Мари рассказала мне, как пять лет назад она приехала с французской делегацией в столицу страны, в которой мы сейчас находились, и остановилась в одной из центральных гостиниц. Спустилась к портье купить марки. Тот не понимал по-французски. Но высокий, статный, седой человек, который стоял рядом с портье, обратился к Энн-Мари на ее родном языке:

— Разрешите мне помочь вам. Вы француженка?.. Я жил во Франции в тысяча девятьсот шестнадцатом году.

— Да, я француженка.

И Энн-Мари вежливо поинтересовалась:

— А где вы жили во Франции?

— В деревне Коньяк.

— Я тоже была в деревне Коньяк в тысяча девятьсот шестнадцатом году.

— Что вы там делали? — вопрос звучал недоверчиво. А Энн-Мари уже глядела на случайного собеседника, что называется, во все глаза: «Неужели он?.. Нет, не может быть!.. Нет, он! Он!»

— Я любила вас...

Теперь уже статный седой господин смотрел во все глаза на женщину, стоящую перед ним. А память, как это часто бывает, тут же стала реставрировать облик неожиданной собеседницы, снимать наслоения многих лет.

...Семнадцатилетней девушкой Энн-Мари познакомилась с молодым офицером, который стоял вместе со своим воинским подразделением в ее родной деревне Коньяк, в деревне, прославившейся на весь мир мастерами-виноделами и знаменитыми коньяками. Молодого человека звали Антонин. Через много лет он так написал Энн-Мари об их давнишней встрече:

Я только раз замечен был Судьбой —Когда она свела меня с тобой.Но я не понял, я не угадал,Что это был Судьбы высокий дар!

Шел тогда 1916 год. Мировая война. Антонин вместе со своим подразделением войск союзной державы довольно долго находился во французской деревеньке. Энн-Мари показала мне свою тогдашнюю фотокарточку:

— Посмотрите, меня называли мадонной!

И действительно, распущенные густые волнистые волосы, изящный поворот головы, так что незаметен крупный нос. Выразительные глаза.

Антонин и Энн-Мари подружились, да, именно подружились — уверяла меня француженка.

— Ведь у него была уже невеста на родине, а у меня был жених — французский солдат.

Антонин очень нравился Энн-Мари своей начитанностью, жизнерадостностью, юмором.

— Он и его товарищи, — рассказывала француженка, — шутили, что, пока они находятся во Франции, они не будут как глупцы пить простую воду; они совершенно исключили воду из своего меню — пили только коньяк!

Вернувшись на родину, Антонин в течение трех лет писал Энн-Мари. Его родители одобряли эту переписку и не одобряли предполагаемой женитьбы на той девушке, которая уже считалась его невестой; Антонин так и не женился на ней: девушка умерла в 1920 году; по странному совпадению, в том же году умер и жених Энн-Мари.

— Судьба как будто все время настаивала, чтобы мы с Антониной были вместе, — сказала француженка.

В 1924 году Антонин приехал в Париж просить руки Энн-Мари, но она уже четыре месяца была замужем за господином Мароном. Спустя некоторое время Антонин тоже женился.

Когда у супругов Марон родился первенец — Клод, Энн-Мари написала об этом своему другу. А когда Клод подрос, Энн-Мари предложила, с согласия мужа, чтобы мальчик для совершенствования иностранного языка поехал на несколько лет в семью Антонина, а его дочка приехала бы в Париж.

Но Антонин ответил, что это невозможно: жена не хочет, она до сих пор ревнует его к Энн-Мари. Переписка снова оборвалась.

Потом разразилась вторая мировая война. Супруги Марон были участниками движения Сопротивления. Однако Энн-Мари пользовалась каждым случаем, чтобы узнать хоть что-нибудь о своем друге. Вести доходили. Смутные. Неопределенные.

Когда родина Антонина стала социалистической республикой, семья Марон отпраздновала это событие, а Энн-Мари решила начать работу в качестве активистки-общественницы в обществе культурных связей с родиной своего друга.

Встреча в гостинице с очень уже пожилым статным человеком, в котором Энн-Мари узнала Антонина, перевернула — так очень молодо и радостно заявила француженка — всю ее жизнь.

Теперь, когда Энн-Мари приезжает на родину Антонина, как деятельница общества по культурным связям, она звонит своему другу, и они вместе гуляют по городу.

— Хотя ему уже семьдесят шесть, но жена по-прежнему ревнует его. Она немножко моложе меня, ей шестьдесят, и она очень ревнива!

Обычно Энн-Мари и Антонин не заходят ни в кафе, ни в театр. Они просто бродят по улицам.

— В гостинице Антонин оказался тогда потому, что сопровождал делегацию, — объяснила француженка. И добавила: — Он по-прежнему иногда пишет стихи!

Оказывается, стихотворение о судьбе, дара которой он вовремя не оценил, Антонин написал совсем недавно.

Энн-Мари порозовела, говоря это. И совсем смутилась, когда сказала:

— Он называет меня Аничка. Он шутит, что мое имя включено в его имя!

Я спросила:

— Ну, а какой самый интересный момент в вашей жизни? Может быть, когда вы увидели вашего Антонина в гостинице?

— Нет! Что вы! Самые интересные минуты у нас с ним теперь!

Уже накануне своего отъезда — она уезжала на день раньше меня — Энн-Мари прибежала в мою комнату сияющая.

— Вы не поверите, что произошло только что!

Оказывается, она пошла на почту позвонить в то почтовое отделение, которое находится недалеко от дома Антонина, чтобы узнать: не приехал ли он? Энн-Мари услышала, как на другом конце провода телефонистка спросила — есть ли кто-нибудь на почте, знающий французский? И вдруг, сама не веря своим ушам, Энн-Мари услышала голос Антонина. Еще не осознав как следует, что это именно он, она задала свой вопрос об адресе.

— Так это я сам!

Антонин случайно именно в эту минуту зашел на почту за газетами.

— Я так удивилась и растерялась, что почти ни слова не могла произнести! Мы только смогли условиться, когда встретимся завтра, у какого памятника. Знаете что, поедем вместе! Вы увидите моего Антонина. Познакомить вас с ним я не могу, у нас и так мало времени, но вы его увидите!

Я согласилась.

Кружила первая легкая метель, подсвеченная неожиданно ясным закатом. А эти двое — не под руку, нет, взявшись за руки, — быстро шли по улице мне навстречу, громко разговаривая, смеясь и не обращая никакого внимания на окружающих.

ЯНТАРНАЯ БРОШКА

В окнах вагона была спокойная цветущая Бельгия. Розовые весенние яблони и кусты бело-лиловой сирени подступали к самому полотну железной дороги. За садиками виднелись аккуратные и нарядные, как пирожные, коричневые трехэтажные дома: светлые ставни, удивительно белые крылечки, красноватые остроконечные крыши. Между домами шли аллеи каштанов и тополей, а подальше лежали, сочно-зеленые поляны, украшенные сытыми коровами, похожими на монументы.