В Иродовой Бездне. Книга 3 - Юрий Грачёв

Брат делился всем: рассказывал о своей семье и о горячем желании остаться верным Иисусу до конца. Они стоя помолились, поцеловались, попрощались. Лева бегом побежал в зону. Его ждали больные. На душе было светло. Эта встреча с братом, это маленькое свидание — незабываемое. Лева теперь вновь и вновь чувствовал себя уже не одиноким среди людей, он сознавал, что везде и всюду есть братья и сестры, которые не отреклись от Христа, не охладели, не осуетились, но идут тернистой дорогой, и идут за Иисусом.

— Сколько их, где они? — это знает только небо. Это знает любящий Отец, Который с высоты обозревает ныне всю землю, чтобы поддержать тех, чье сердце вполне предано Ему. И среди них был Лева. И это сознание, что любящий Отец смотрит и на него и что Иисус Христос, который одесную престола Божия, ходатайствует о нем и прощает все согрешения, все нехорошее, — наполняло душу Левы глубокой верой, что ни настоящее, ни будущее, никакие жуткие годы, которые, может быть, надвигаются, не отлучат его от любви Божией. И не своей силой, не своим опытом сможет он преодолеть все предстоящее, только силой Возлюбившего.

Он раздавал лекарства в стационаре, принимал больных в амбулатории, а перед его взором стоял брат-геолог, бодрый и радостный…

Глава 17. Добрый Пастырь

«Ибо Он сказал: «Не оставлю тебя и не покину тебя». Так что мы смело говорим: «Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек»

Евр. 13, 5–6.

Работы у Левы было много, свободных минут мало. Нужно было не только лечить больных и предупреждать заболевания, но и следить за санитарным состоянием колонны. И он старался успевать везде. Наблюдение за кухней требовало непрестанного внимания. Вот поступила рыба, она весьма соленая и давать ее порциями сразу нельзя, нужно отмачивать. Чистота в бараках, борьба со вшивостью — все это требовало не только наблюдения, но и вкладывания определенной энергии. Он радовался, когда баня работала по графику, люди мылись вовремя. Но вот ломалась печь жарокамеры, это угрожало появлением вшей, и Лева бежал к начальнику, требовал немедленного ремонта печи. Появлялись покосники, противопоносных, вяжущих средств не хватало. Как быть? Он собирал кору черемухи, которая содержит вяжущие вещества, и поил поносников. Результат был хороший.

Заключенным давали газеты; выбрав свободную минуту, Лева просматривал их. И там он нашел то, что весьма порадовало его. В газетах происходило всенародное обсуждение закона о запрещении абортов. И в результате, по желанию масс, был принят закон, запрещающий аборты, как вредящие здоровью женщин и ведущие к снижению рождаемости.

«Вот, — думал Лева, — на следствии меня упрекали, что я порицал аборты, а теперь сами приняли закон против них. Кто знает, не придет ли время, когда то, что сейчас запрещено — свободно славить Бога — будет разрешено и тяжелые репрессии и обвинения верующих, как злых контрреволюционеров, прекратятся?»

Лева глубоко верил, что над всем есть Бог, который решает все. И Он постановляет и убирает, ожесточает сердца врагов Своих, как некогда фараона, и на них показывает славу Свою. Он убирает тех, которые возносятся, а смиренные идут дальше. И теперь, когда для верующих, кажется, настал конец и все густеет злоба и ненависть против них, Добрый Пастырь обещал не оставить и не покинуть, но ведет Своим нужным путем, для того чтобы истина восторжествовала.

Спать приходилось не всегда хорошо, вызывали к тяжело больным. Неприятностей было много, и нервная система Левы начала сдавать. В своем дневнике он записал: «Неврастения мешает работать». Хотелось чего-то светлого, хорошего, но ничего как будто не предвиделось…

Прибыл этап с центрального лагпункта, некоторые были нездоровы, недавно выписались из больницы и пришли к Леве на прием.

— Уж не знаю, что мне и делать, — говорил один сердечник, тяжело дыша. — Лежал я в больнице, уж какая там врач! Уж так лечила, все отеки согнала, легко стало. Потом пришел начальник санчасти — бородач и выписал нас. Уж эта врач-старушка так жалела и все говорила: «Жаль мне тебя, голубчик, очень жаль, да больше не могу держать сама». Все советы давала и даже на дорогу маслица принесла.

«Голубчиком называла, маслица принесла», — мелькнуло в голове у Левы.

— Так скажи, — обратился он к больному, — как выглядит эта женщина-врач, как ее зовут?

— Такая старенькая старушка, щеки немного с румянцем, всех голубчиками называет; а звать ее Ольга Владимировна.

— Боже мой! — невольно воскликнул Лева, — Так это Ольга Владимировна Рогге, с которой я расстался за Полярным кругом на Кольском полуострове, когда кончил первый срок заключения. Да ты не знаешь, откуда она прибыла и давно ли?

— Прибыла недавно, — сказал больной, — и с этапом с Кавказа. А до этого она была в лагерях на Севере. Сама ленинградский врач.

Сомнений не было. Это была дорогая Ольга Владимировна, вместе с которой он работал в лазарете на строительстве Туломской гидроэлектростанции.

У Левы забилось сердце. По окончании приема он пошел в контору лагпункта и по телефону связался с центральным лазаретом, попросил немедленно вызвать Ольгу Владимировну. И вот — слышит знакомый дорогой голос.

— Кто это, кто это? — спрашивала она.

— Это я, Ольга Владимировна, помните, Смирнский, там, за Полярным кругом, мы вместе работали в лазарете?

— Так где вы сейчас, откуда звоните? Вы ведь освободились, вольный? — спрашивала старушка.

— Нет, нет, я опять заключенный, — кричал Лева в телефонную трубку. — Не удивляйтесь, ведь таков теперь наш путь. А как вы, как ваше здоровье, Ольга Владимировна?

— Работаю, пока на ногах, — отвечала она, — и свободы еще не вижу. До свидания пока, меня зовут к тяжелобольному, — сказала она.

— До свиданья, до свиданья! Непременно постараюсь с вами увидеться. Этот маленький телефонный разговор был для Левы словно лучом света в темном царстве. В своем дневнике он записал:

«Звонил и говорил с Рогге, может быть, удастся работать с ней. Это было бы так хорошо. Нужно подтянуться в терапии. Ее голос не изменился, даже по телефону тот же. Глубокая христианка, а живет как облако, гонимое ветром. Да, так хотелось бы поработать с ней. Ведь она редкостный человек, редкий врач, в наше время нет таких. И как раз в ней есть то, чего недостает мне: кротость, терпение, особая внимательность к больным».

До поздней ночи Лева все занимался с больными: ставил банки, горчичники тяжелым пневматикам и все время думал об Ольге Владимировне. «Вот сколько лет она уже в заключении, люди черствеют, грубеют, а она, как рассказывает больной, и это чувствуется по ее голосу, все такая же нежная, внимательная; недаром преступный мир называл ее матерью, а она всех — голубчиками. У нее настоящее материнское сердце христианки. Но как бы хоть повидаться с ней?»

Лева упросил начальника разрешить ему съездить в управление за медикаментами. Тот вначале отказывал, мотивируя тем, что если что случится, нельзя оставлять людей без специалиста-медика. Но Лева уговорил его, сказав, что санитар у него опытный и вполне сумеет сделать перевязку, а если кто тяжело заболеет, положить в стационар.

Большой радостью было для Левы увидеть Ольгу Владимировну. Она тоже очень обрадовалась, увидев Леву. Был уже вечер, когда Лева получил медикаменты, освободилась и Ольга Владимировна, и они сели на скамеечку около барака-лазарета. Ольга Владимировна говорила не о себе, она тихо и сердечно рассказывала о тех больных, которых лечила, которым отдавала всю свою жизнь. Она была та же. Ее единственным желанием было — помочь, облегчить положение страдающих больных.

— Тяжело мне работать, — говорила она, — не потому, что нет отдыха и переутомляюсь, а потому, что вижу, что все мои старания врачебные часто пропадают. Поддерживаешь человека, ночь не спишь, выхаживаешь, и опять попадает он на тяжелые работы, опять начинает задыхаться, отекать. Уж говорила я им, говорила: нельзя, нельзя слабых посылать на тяжелые работы. А они говорят: «Легких работ нет». И тяжело мне смотреть и больно, а что сделаешь?

— А как же приказ «сто Я»? — сказал Лева. — В нем всех предлагают устраивать только по трудоспособности.

— Приказ есть приказ, — вздохнула старый врач, — а в жизни не получается. Грех один, люди не знают, не жалеют друг друга.

Лева делился своими переживаниями. Он говорил, что его нервы совсем ослабли и, добиваясь чистоты, порядка, нередко повышает голос, говорит грубо, резко.

— Да ты, голубчик, попей валерьянки с ландышевыми каплями, — предложила она. — А то мы других-то лечим, а себя-то нет.

— Я стараюсь обходиться без этих капель, — говорил Лева. — Больше стремлюсь владеть собой, в молитве успокаиваюсь.

— Это хорошо, хорошо, — сказала Ольга Владимировна, — но все-таки попей валерьяночку хотя бы с бромом, спокойнее будешь.