Куриный Бог (сборник) - Мария Галина

Мир делался все более тусклым, около киосков с пластиковыми зажигалками и батареями пивных бутылок копошились бомжи, асфальт покрывался трещинами, хотя его то и дело с грохотом и лязгом вспарывали отбойными молотками, с сырых домов осыпалась лепнина, Эдик торопился домой, включал свет, включал компьютер, открывал файл с переводом, ставил у локтя тарелку с бутербродами и чашку кофе и работал, пока не начинали слезиться глаза. Тогда он сохранял файл, проверял напоследок почту, убивал спам, съедал еще один бутерброд с луком и колбасой (жене не нравилось, что от него воняет луком, и когда она ушла, Эдик с облегчением вернулся к любимой еде), забирался в постель, немножко читал и возвращался к руинам заброшенного города. Он уже добрался до пирамиды, где на стенах сохранились странные, ни на что не похожие иероглифы, но тут профессор, потомок парагвайских белоэмигрантов, пропал при загадочных обстоятельствах. Профессора, скорее всего, похитили черные археологи, и Эдик вместе с Майей пробирался по темным коридорам, грозившим того и гляди обрушиться, пробирались, чтобы разведать, где, в каких заброшенных руинах злодеи свили тайное гнездо. Что он будет делать, разведав местоположение гнезда, Эдик пока не знал, и каждый раз, прежде чем заснуть, ему удавалось еще немного продвинуться к решению…

Один раз он попробовал поиграть в «Лару Крофт, расхитительницу гробниц», но ничего хорошего из этого не вышло, потому что Лара Крофт с ее упругими выпуклостями оказалась совершенно не похожа на Майю, а лабиринты, тайные ловушки и артефакты изображены были совершенно смехотворно.

Свои сорок Эдик мимоходом отметил на работе, наскоро выпив с чужими, равнодушными людьми, потом долго ехал к маме в сыром, битком набитом троллейбусе, потом обратно в пустом. Размытые огни за стеклом на миг стали солнечными вспышками, пробивающимися сквозь листву лиан, оплетших развалины, Майя стояла у него за спиной, и он ощущал затылком ее неровное частое дыхание. Вот-вот должно было что-то случиться, что-то страшное и прекрасное, и Эдик чуть не проехал свою остановку. По пути он задел какого-то типа, вытянувшего ноги в проход, и тип обложил его матом, а он не нашел ничего лучше, чем сказать: «Сам дурак!» Плохо — ведь буквально минуту назад он был большим и сильным, мужественным и умелым, и все, что он говорил и делал, было правильно и хорошо. Наверное, подумал Эдик, он протупил просто потому, что выпил больше, чем обычно себе позволял.

Свет фонарей сделался острым и резким, пошел дождь, и Эдик Беленький с необычайной отчетливостью увидел лужи, сразу и темные, и блестящие, истыканные крохотными рытвинами, увидел черные деревья, черные высокие дома и черное, тускло светящееся небо над ними. Уйма домов, уйма людей, укрывшихся под крышами, и никому никакого дела до Эдика Беленького. Он никак не мог понять, хорошо это или плохо.

В подъезде, как всегда, стоял унылый дух овощехранилища, у мусоропровода кисла банка с окурками, грязно-зеленые стены были исписаны всякой пакостью. Эдик подростком никогда не испытывал потребности малевать на стенах, и его всегда удивляло, почему это кому-то может доставлять удовольствие.

В темной прихожей он торопливо нашарил выключатель и облегченно перевел дух. Квартира была защитной оболочкой, неказистой, но надежной, подходящее обиталище для рака-отшельника с мягким беззащитным брюшком и ярким хрупким миром, упрятанным в круглой голове.

Он переоделся, мельком взглянул на себя в зеркало, не понравился себе и пошел на кухню сооружать бутерброд с колбасой и луком, чтобы успеть до свистка чайника, сообщающего, что пора заваривать зеленый чай с жасмином, коробочку с которым заранее достал из кухонного шкафа.

Именно из-за свистка он не сразу понял, что звонят в дверь. А когда понял, почувствовал неприятную тяжесть под ложечкой. Без предупреждения приходят только люди из ЖЭКа и милиция. И еще всякие типы, предлагающие купить задешево разные подозрительные штуковины.

Торопливо нащупав босыми ногами тапочки, он поспешил к двери, без всякого удовольствия заглатывая кусок бутерброда. Лампочка на лестничной площадке еле светила, и в глазок удалось разглядеть лишь темную колеблющуюся фигуру, судя по силуэту — женскую.

— Кто там? — спросил Эдик встревоженным и оттого тонким голосом.

— Это я. — Женщина чуть задыхалась, словно от быстрого бега. Может, какие-то мерзавцы гонятся за ней и она позвонила в первую попавшуюся квартиру?

Эдик торопливо повернул ключ и отступил на шаг. Ему еще никогда не доводилось спасать женщину. То есть в воображении — сколько угодно, а на самом деле — нет.

Но разглядев гостью в освещенной прихожей, он понял, что она вовсе не выглядит испуганной. Мало того, в ней было что-то смутно знакомое, словно он знал ее, да забыл. Длинные руки, длинные ноги, тонкая талия, перетянутая черным блестящим поясом черного блестящего плаща, доходящего до щиколоток.

Ритка Полякова, он знал, вышла за какого-то бизнесмена, к которому прилагался обязательный в таких случаях набор: загородный дом, «лексус» и беспокойная деловая жизнь. Быть может, беспокойная деловая жизнь оказалась слишком беспокойной и бизнесмена грохнули? Были такие слухи, что он ходит по лезвию…

И Рита пришла к нему, к Эдику? Вот так, прямо к нему — за помощью и поддержкой? Перешептывалась с подругами, хихикала над ним в школьных коридорах, а сейчас пришла. Потому что он, Эдик, надежный и верный. Он не предаст, не бросит.

Женщина поставила на пол дорожную сумку, развязала пояс черного плаща, бросила плащ на калошницу. В джинсах и белой блузке она казалась совсем юной: не располнела, не обабилась, не то что его бывшая. То ли тренажеры и косметические салоны, то ли счастливая наследственность. И еще она была загорелой, словно только что с Го а или куда там сейчас модно ездить.

— Ритка, — сказал Эдик осторожно.

— Ну и ну! — Гостья всплеснула худыми руками. Говорила она с чуть заметным акцентом, мягким и пленительным — в женщинах, говорящих по-русски с акцентом, вообще есть что-то неотразимое. Интересно, а, предположим, англичанам нравится, когда женщина по-английски говорит с акцентом? Русским, например, или французским?

Меж бровями вверх у нее тянулась тонкая белая морщинка.

— Майя? — спросил он неуверенно.

Она улыбнулась. Чуть повернутый боком зуб придавал улыбке что-то мальчишеское.

— Наконец-то, — сказала она и обхватила его шею тонкими загорелыми руками.

— Майя, но… — Он попытался подвигать шеей, но Майя держала крепко. Мысли прыгали, словно капли в дождевой луже, и самая отчетливая была: «Так не бывает».