Кольцо «Принцессы» - Сергей Алексеев

А впереди – белая морская лодка! Грезил же одно время морскими путешествиями и приключениями, даже кораблики строил, пока не перетянуло небо и пока не пришло в голову сконструировать летательный аппарат – махолет.

Немного обождать, так в следующей серии этого бесплатного кино и он появится, крылатый, с чугунным колесом!..

Шабанов думал так и одновременно как бы участвовал в действии, разыгравшемся в его воображении. Шлюпка легко держалась в пенной круговерти потока, однако вполне реально прыгала по бурунам и, рыская носом, искала глубокие сливы между камнями в порогах; за ней в кильватере, грохоча днищем, с неповоротливостью и тупостью плавучего танка, двигалась дюралька, но при этом чудесно и волшебно огибала все препятствия и уходила от опасных скалистых стен береговых прижимов – все как в кино. Потому Герман ничуть не сомневался, что головоломный этот спуск непременно закончится благополучно и в конце наши победят. Сколько он продолжался по времени и расстоянию, тоже было все равно, однако, будучи активным зрителем речного слалома, Шабанов с трепетным внутренним чувством отмечал, что ему невероятно интересно, что не повторяется ни одна деталь этого потрясающего путешествия. В запасе воспаленного воображения имелись миллиарды вариантов ситуаций, положений и состояний!

И вот это единственное вызывало в нем сомнение или, точнее, внутреннее несогласие: больной бред обыкновенно был навязчивым, плоским и примитивным…

Гонка за недосягаемым лидером закончилась так же внезапно, как и началась. Шлюпка вылетела из порогов на кипящий спокойный разлив и поплыла вперед, не снижая скорости, а дюралевый утюг, выплюнутый пенным потоком, сразу же за нижним бьефом притонул еще сильнее, потерял поступательное движение и медленно потянул к берегу. Шабанов вскочил, словно недовольный, обманутый зритель, однако поправить положение не смог: белая лодка скользила по омуту еще с минуту, прежде чем скрылась в темноте. И в это же время днище шаркнуло по гальке береговой отмели.

Кино закончилось, и включился свет в виде огромной луны, поднявшейся над заречной горой.

Герман выскочил из дюральки, взбежал на горку и чуть не упал; он стоял на неколебимой суше, но вестибулярный аппарат еще не освоился с новым положением, продолжало качать и трясти, словно в порогах. Тогда он сел верхом на толстое бревно-плавник и, привыкая к земле, осмотрелся: пустынный берег, кусты, примятые и изжеванные ледоходом, выше их сумрачное, непроглядное пространство, над которым виднеется озаренный луной лес на склоне горы.

И опять ни души…

Впрочем, нет, души непременно появятся, когда начнется следующее действие спектакля-воображения, а иначе зачем следить и что переживать зрителю? Сейчас идут титры, прелюдия…

Пока Шабанов несся в затопленной лодке и вдоволь купался в ледяной воде, ни разу не дрогнул от холода; тут же, на суше, озноб охватил сразу же, и с головы до ног. Вот это было реально – чувство холода! Чакали зубы, колотило руки, плечи, тряслась спина и ноги. Вода, набравшаяся в НАЗ, стекала на поясницу, и от потери температурного ощущения казалась расплавленным свинцом. И еще почему-то жгло икроножные мышцы, обе сразу, приятно жгло, даже согревало. Все остальное будто покрывалось студеным, седым инеем.

– Надо согреться! – сказал он и тут же сделал вывод: – Если я мокрый и замерз, значит, плыл в лодке…

Дальше продолжать цепочку умозаключений Герман не мог, остатки здоровых мозгов в голове покрывались льдом. Не снимая «малямбы», он повесил пистолет на шею и побежал пенсионерской трусцой, поскольку все еще штормило, а земли под ногами было не разглядеть. Темное пространство, где-то далеко ограниченное лесом и горой, оказалось довольно чистым лугом, и он прибавил скорости. «Ну, теперь выживай, Шабанов!»

Он пробежал метров двести и уже набрал хороший спринтерский темп, когда со всего маху ударился грудью о преграду. И откинутый ею, упал на спину – в НАЗе что-то брякнуло, захрустело. Или в позвоночнике?..

Тут же вскочив на четвереньки, он различил перед собой деревенский забор в две жерди – поскотину – и обрадовался предстоящему зрелищу.

– Ага! Первые следы человеческой деятельности! Ну-ка, ну-ка, что дальше? Выбежит мужик с ружьем? Собака чау-чау? Или девчонка с кружкой парного молока?..

Изгородь, однако же, была реальностью, как и удушливый ком боли в груди. Шабанов отдышался, проскользнул между жердей, на бегу достал фонарик из кармана «малямбы» и осветил пространство впереди – выпас, чистый, словно выбритый еще с прошлого года.

– Эх, хорошо бы реального молока литра два, и горячего! Коровка в этом хозяйстве есть…

Герман бежал в полной уверенности, что здесь ему ничего не отломится: в этом кино двойных дублей не существовало, но вполне возможно повторение – раз в мечтах и раз наяву. Ведь наутро же принесла раскосая хуторянка молоко и хлеб!

Чтобы не ломать заборы, через некоторое время он еще посветил фонариком и увидел неясные очертания высокого каменного строения у подошвы горы, и пока бежал к нему, луна поднялась настолько, что высветила большой дом, сложенный из дикого камня с окнами на реку.

Шабанов замедлил шаг, потом и вовсе остановился возле дворовой изгороди.

Ни собак, ни скотины – и дух какой-то нежилой.

Какой-то странный сюжет складывался у этой серии, без героев и действующих лиц. Да и в мечтах не было даже намека, чтобы вот так найти заброшенный дом на берегу безвестной горной реки и пожить в нем, на худой случай, переночевать. Герман не любил безлюдье диких мест, ощущал забытые детские страхи, если в таковых оказывался, и не особенно-то часто жаждал одиночества. Так что дом этот скорее всего относился к вещам реальным, разве что исключение составляла круглая тарелка телеантенны на крыше, смотрящая на луну.

Посветив в черные окна, он оставил выключенный фонарь на земле и отскочил в сторону. Ни шума, ни движения, ни тревоги, и все-таки дом – хорошая ловушка, и хоть зуб на зуб не попадает, лучше не переступать его порога: вдруг там опять скелет, как в землянке… И тут же отогнал ребячьи мысли, не раздумывая вошел во двор и поднялся на каменное крыльцо: в ручку двери был вставлен черешок метлы – верный, чисто сельский знак, что хозяев нет дома. В этом безлюдье еще действовали неписаные законы и правила, чужого не брали, привечали путников и ни о чем их не расспрашивали. По крайней мере, в родной тверской деревне такое наблюдалось даже в восьмидесятых годах.

Теперь, пишет матушка, и днем на крючке сидят…

В просторных сенях висели связки сетей, конная сбруя, мотки толстых канатов и совсем неожиданно – аккуратно связанные и установленные в пирамиду горные лыжи, четыре пары! Причем не для мебели, а рабочие, хорошо обкатанные за прошедшую зиму. Шабанов для порядка постучал и, держа пистолет наготове, открыл двустворчатую дверь в дом. Из тьмы дохнуло давно не топленным жильем, запахом масляной краски, свежими древесными стружками, и, что совсем странно, в углу мерцал маленький зеленый огонек. Он включил фонарь, и луч случайно выхватил на стене электрический выключатель у входа и провода, бегущие по стенам: в этом хуторке, как и в предыдущем, да как и на всем его пути, не было ни единого знака цивилизации, в том числе электростанций и электролиний. Однако когда Герман щелкнул кнопкой на стене, в доме ярко полыхнул свет, заставивший его инстинктивно дернуться назад и присесть, хотя ничего не произошло.