Ангельские хроники - Владимир Волкофф

Звук шагов на лестнице.

Дверь резко отворилась от удара ноги. На пороге стоял низкорослый парень с короткой верхней губой и трехдневной щетиной, его кожаная куртка с заклепками заметно топорщилась под левой мышкой. Важным тоном, словно речь шла о появлении Господа Бога, или, как раньше, генерала де Голля, он возвестил:

– Мамуд (он нарочито произносил его имя на французский манер), к тебе гости! Господин Си Бубекер!

Он отошел в сторону, пропуская вперед человека, которому, чтобы войти, понадобилась еще добрая минута. Он был высок, двубортный костюм цвета электрик плотно обтягивал брюшко, а голову, которая, казалось, вот-вот лопнет от полнокровия, украшала красная феска с кисточкой. Растянутые губы обнажали сжатые челюсти, которые не находили одна на другую, как у других людей, а были плотно подогнаны, отчего глаза его были постоянно прищурены, а из их уголков расходились угрожающие морщинки. Квадратные, словно расчерченные по линейке зубы напоминали стальные лопаты. Все вместе создавало полное впечатление улыбающейся камнедробильной машины.

Махмуд знал своего гостя и, согнувшись в три погибели, поспешил ему навстречу: это был знаменитый Си Бубекер, наводивший ужас на Сен-Дени. Он делал крупные дела на бульваре Барбес, но, будучи человеком предусмотрительным, не упускающим своей выгоды нигде и ни в чем, содержал несколько проституток и занимался мелким рэкетом.

Начинал он как боевик Фронта Национального освобождения[33] и занимался в основном терактами в метрополии. После обретения Алжиром независимости он попытался было сделать политическую карьеру на родине, но ему быстро дали понять, что он – просто шакал. Тогда он смотался во Францию и быстро переквалифицировался в сутенеры. Во время войны он поддерживал связь с несколькими дезертирами и активистами ФНО, ставшими затем видными деятелями, и сумел извлечь из этого выгоду. Доходы с бульвара Барбес позволяли ему встречаться на Елисейских Полях с нужными людьми, а приобретенные на Елисейских Полях связи давали возможность улаживать взаимоотношения с полицией с бульвара Барбес.

Он набросился на Махмуда с руганью, не переставая при этом улыбаться своей камнедробильной улыбкой:

– А вот и ты, подлый предатель, сукин сын, продажная шкура!

Он всегда называл Махмуда предателем за то, что тот сражался на стороне французов. Особенно приятно было, что происходило это все именно во Франции с попустительства тех самых французов.

Махмуд рассыпался в поклонах, попеременно прикладывая палец ко лбу, к губам и к груди. Какхочешь постукивал молотком в глубине мастерской. Франческа, окаменев от страха, спряталась в кухне: люди такого сорта пробуждали у нее дурные воспоминания.

– Ну, как дела, кабильский шакал? – любезно осведомился Си Бубекер, который был арабом, или, по крайней мере, утверждал, что он араб, и не любил, чтобы об этом забывали надолго.

– Как ему угодно, аллаху то есть, – проговорил Махмуд.

Обычно он говорил по-французски очень правильно, но в присутствии людей, которых Франция осыпала благами за то, что они когда-то убивали французов, он терялся и начинал путаться.

Си Бубекер раздвинул губы еще шире, так что глаза его превратились в две узкие щелки, но зубы при этом оставались стиснутыми. Он уселся в старое кресло с торчащими наружу пружинами, которое придвинул ему Махмуд, и уставил людоедский взгляд на Какхочешь:

– А этот что не здоровается?

– Вы уж извините его, господин Бубекер, – принялся шептать Махмуд, – он не совсем… он немного того…

Махмуд повертел пальцем у виска.

– Ну, ладно, неважно, – миролюбиво проговорил Си Бубекер, – я, в общем, в курсе. (Он жестом поприветствовал Какхочешь. Этот убийца и сутенер, не веривший ни в аллаха, ни в Магомета, не мог избавиться от наследственного уважения перед безумием.) Так вот, кабильский шакал, – продолжил он (Махмуд кисло улыбнулся, чтобы показать, что ему нравится такое шутливое обращение), – я пришел оказать тебе великую честь. Погляди-ка там, в мешке.

Он бросил на стол пластиковый пакет из супермаркета. Махмуд раскрыл его, выказывая всем своим видом крайнее почтение, словно речь шла о какой-то бесценной реликвии, прибывшей прямым ходом из Мекки. Он вынул несколько кусков тончайшего сафьяна красного и желтого цвета, а также два пакетика: в одном лежали мелкие жемчужинки, в другом – крупные куски бирюзы.

– Ты в жизни не видал такой прекрасной кожи, – сказал Си Бубекер.

– Ваша правда, господин Бубекер.

– И такого жемчуга тоже.

– Никогда в жизни, господин Бубекер.

– И такой крупной бирюзы. Как чайные блюдца!

– Как обеденные тарелки, господин Бубекер.

– Видишь?

– Вижу, господин Бубекер.

Си Бубекер сложил все обратно в пакет.

– Оставляю все это на твою ответственность, подлый предатель, кабильский шакал, сошьешь мне туфли. Да не такие, как в этих паршивых магазинах, а настоящие арабские туфли, чтобы я в них мог не просто ходить, а летать по воздуху, как если бы меня несли все джинны мира, понял?

– Аллах говорит твоими устами, Си Бубекер.

– Слушай меня хорошенько. Моя внучка выходит за француза.

– Ты заслужил это счастье, Си Бубекер.

– И не за какого-нибудь там, а за внука важного филосопа, который по телевизору выступает, ты и сам его, наверное, видел по твоему дерьмовому ящику. Так вот, у нас будет диффа.[34] Мы все будем одеты по-нашему, по-арабски. И франси тоже. Мы наденем кафтаны, шитые золотом. Мы уже сняли «Туфут» – бистро на Елисейских Полях. Ты не знаешь. Так вот, к этому вечеру мне нужны туфли. Красно-желтые, пестрые. И каблук чтобы был пестрый, красно-желтый. Такими ромбиками. И язычок на подъеме ноги чтобы был сверху красный, а изнутри желтый, а по краям чтобы все было в жемчуге, а посередине – самая крупная бирюза. И вообще бирюзы чтоб побольше. А носок чтобы был загнут и стоял, как кобра на хвосте, и чтобы при ходьбе подрагивал. Сможешь так?

Махмуд разрывался между желанием услужить и страхом не угодить такому большому, такому важному человеку.

– Я, Си Бубекер, простой сапожник и больше занимаюсь починкой.

– Заткнись, продажная шкура, кабильский шакал, подлый предатель. Я видел туфли, которые ты сделал для имама Али и генерального советника Шарафа, он мой друг. Даю тебе три дня, и если мне понравится, получишь пять тысяч франков. Когда Си Бубекер хочет доставить себе маленькое удовольствие, он ничего не пожалеет. Я хочу, чтоб этот филосоп позеленел от моих туфель. Ну так что: да или, может, нет?

Махмуд взглянул на своего работника, который застыл, держа в одной руке лодочку сорок второго размера, в другой – молоток и зажав губами несколько гвоздиков. Сначала Махмуд подумал, что тот смотрит на толстого Си Бубекера, все больше багровевшего с каждой секундой оттого, что кто-то осмелился не сказать ему сразу «да». Но глаза Какхочешь глядели поверх левого плеча разбушевавшегося заказчика, губы его шевелились, и в какой-то момент можно было подумать, что он подмигивает кому-то в пустоту.

– Если ты откажешься, – сказал Си Бубекер, – я вышвырну тебя из Сен-Дени. Мэр – мой приятель, да и лейтенант жандармерии – тоже. Три дня. Пять тысяч.

Махмуд прекрасно знал, что ему не под силу создать такое произведение искусства.

– Соглашайся, Махмуд, – послышался вдруг голос Какхочешь, – а я сниму с господина мерку.

Это была самая длинная фраза, какую он когда-либо произнес.

Си Бубекер сказал:

– Если твой работник и чокнутый, то уж, во всяком случае, не такой, как ты. Он хоть понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Пять тысяч – три дня.

Какхочешь принес табурет, и Си Бубекер положил на него правую ногу, узловатую и опухшую.

– Снимай с обеих, они у меня разные, – самодовольно заявил он.

Встав на колени, Какхочешь аккуратно расшнуровал его правый ботинок, снял его с ноги, стараясь не причинить боли клиенту, измерил длину и ширину подошвы, обтянутой шелковым носком со стрелкой сбоку, обрисовал контур на листе бумаги, затем измерил длину и ширину всей стопы. Потом все это он проделал и с левой ногой.

– Видишь, размеры получились разные. Как я тебе и говорил. Ты будешь работать?

– Он, он, – торопливо закивал Махмуд.

После того как мерка была снята, Си Бубекер решил позабавиться и толкнул Какхочешь большим пальцем ноги в грудь так, что тот опрокинулся навзничь. Пока Какхочешь поднимался, Си Бубекер хохотал во все горло, а Махмуд изображал на своем лице улыбку.

– Надо иногда и повеселиться, – проговорил Си Бубекер. – А ты тоже кабил?

– Я не кабил, – ответил Какхочешь.

Но Си Бубекер больше его не слушал. Потрясая с важным видом мясистым пальцем, он повторял:

– Три дня – пять тысяч, шакал кабильский. Для тебя это просто клад, а мне – раз плюнуть. А не успеешь – шкуру с тебя спущу.

Эта шутка навевала тяжелые воспоминания. Но для Си Бубекера, может, и приятные. Он вышел, не закрыв за собой дверь, как и последовавший за ним телохранитель.