Семейный архив - Юрий Герт

И только иногда еще встречаются «отрыжки прошлого». Например, после торжественного заседания Совета ветеранов здравоохранения, в день моего 75-летия, два врача подошли к председателю и спросили: «Это что, только для бывших заключенных устраивают такие юбилеи или для всех врачей?». Ответ был такой, какого этот вопрос заслуживал.

На этом «Записки» Веры Григорьевны Недовесовой кончаются. Вряд ли они нуждаются в комментариях. Добавлю только, что, завершив «Записки», прожила она еще несколько лет и похоронена в Караганде, в тяжелой и горькой земле, с которой оказалась — не по своей воле — связана вся вторая половина ее жизни. Девочка, писавшая «товарищу Вышинскому», пошла по стопам своей матери, стала врачом и, закончив мединститут в Москве, приехала в Караганду и жила с матерью — до самой ее смерти. У Тамары родилось двое детей, старшая дочь, Алена, продолжила семейную профессию и тоже приобрела специальность врача, сын Илья стал моряком — подводником...

Аркадий Белинков обрисован в «Записках врача» в основном внешне, в соответствии со стилем самих «Записок». В соответствующем месте будут напечатаны его письма, углубляющие духовный облик этого замечательного человека, который и жизнью, и своим творчеством выразил трагизм эпохи, в которой довелось ему жить.

Примечание к уже изложенному:

«Был издан специальный оперативный приказ номер 00486 за подписью наркома Н. Ежова. Приказ не просто узаконивал зловещую аббревиатуру ЧСИР — член семьи изменника родины, но и все тонкости процедур расправы с ними. Аресту подлежали не только жены осужденных, находящиеся с ними в юридическом или фактическом браке, но и на момент ареста в разводе. Жены осужденных «врагов народа», имеющие грудных детей, немедленно подвергаются аресту и «без завоза в тюрьму направляются непосредственно в лагерь». Так же предписано поступать с «женами, имеющими преклонный возраст». Все они «подлежат заключению в лагеря на сроки в зависимости от социальной опасности не менее 5-8 лет».

В соответствии с распоряжением генерального прокурора Сафонова, «лицам, имевшим связь с особо опасными государственными преступниками и арестованными по ст. 735 УК РСФСР как социально-опасный элемент, предъявлять обвинения не требуется». Иными словами, лагерный срок дается просто так. Без обвинений.

Александр Шлаен

Новое русское слово, 25 января 2000

Глава четвертая

ЧЕЛОВЕК И ВОЙНА

Я родился в 1931 году. Мои родители — Михаил Гидеонович Герт и Сарра Александровна Верцайзер.

Об отце, о его семье, брате и сестрах — Илье, Вере и Рае — уже было рассказано, о семье же моей матери не говорилось почти ничего. Но и ее история (хотя бы даже только в том, что сохранила моя память) содержит немало интересного. Как, впрочем, история каждой семьи... 

Моего дедушку со стороны матери звали Александр.

Александр Семенович Верцайзер.

Александр — греческое имя, с давних пор вошедшее в обиход в еврейской среде.

Существует предание, согласно которому Александр Македонский, одержав победу над персами, владевшими помимо прочих стран Иудеей, благоволил к евреям и оказывал им всякого рода покровительство. Подвластные Александру народы помещали его статуи у себя в храмах, но евреям это запрещалось религией. И вот в честь великого македонца они решили — все мальчики, родившиеся в течение одного года, будут названы его именем —Александр...

Между моим дедушкой и Александром Македонским не было ничего общего кроме имени. Александр Верцайзер не значился ни полководцем, ни банкиром, ни торговцем, ни ученым человеком, одолевшим высокую мудрость Торы и Талмуда. Не знаю, откуда взялась его загадочная фамилия — Верцайзер, знаю только, что происходил он из семьи николаевского солдата, рано осиротел, жил в Темирхан-Шуре, откуда и приехал в Астрахань. Он был тихим, скромным, застенчи вым человеком, всю жизнь работавшим на рыбных промыслах, как и многие астраханские евреи, которые служили засольщиками, уборщиками рыбы у владевших промыслами купцов и проводили в год по семь-восемь месяцев в море. У него были светлые, голубовато-зеленые глаза цвета каспийской волны, маленькие, аккуратно подстриженные кавказские усики, он носил узенький ремешок, стягивавший в талии косоворотку с белыми пуговками на груди и вороте, а когда горячился в споре с моей матерью, что порою случалось, колотил себя кулаком по костистым ребрам и кричал: «Сарра, у меня кавказская кровь!..»

Может быть, он был из горских евреев, поселившихся на Кавказе в досюльние времена, в эпоху вавилонского пленения и начала еврейской диаспоры, а может быть — из обитавших на территории нынешнего Дагестана хазар... Тут благодарная почва для самых разнообразных предположений и фантазий. 

Мою бабушку звали Рахиль. Гордое, звучное библейское имя... Она была из семьи Сокольских, дядя Боря, который диктовал мне, разбитый параличом, свои воспоминания, был ее младшим братом.

У меня сохранилось много фотографий, запечатлевших ее в молодости, высокую, стройную, с венцом тяжелых, тугих кос, лежавших на маленькой, слегка откинутой назад головке...

Вероятно, под влиянием брата она принимала участие в рискованных по тогдашним временам акциях. Смеясь, рассказывала она, как вместе с Мусей и Гисей, ее сестрами, разбрасывала революционные листовки... Случалось это в летнем театре, в саду, который назывался «Аркадией» и впоследствии был переименован в сад имени Карла Маркса. Когда в зале гасили свет, поднимался занавес и на сцене появлялась Кармен с «Хабанерой», или Риголетто, или вызывавшая восторг и горькие слезы Наталка-Полтавка (Астрахань была музыкальным городом, в нее часто наезжали гастролеры, в их числе и Шаляпин), — вот тут-то с верхнего яруса, с галерки, выпархивали белые, рассыпающиеся в полете листочки... В зал врывались полицейские, звенящие шпорами жандармы, занимали все входы и выходы, но бабушка, подхватив под руки сестер, с насмешливой улыбкой, независимо поцокивая каблучками, проходила мимо них...

Что влекло ее — опасность?.. Затаенное в душе непокорство?.. Желание выйти за пределы замкнутой, душноватой атмосферы еврейской жизни — выбраться на широкий, манящий, неведомый простор?..

Как-то в разговоре с приятелем коснулись мы особенностей психологии еврейских женщин, их рациональности, умения подавлять свои чувства, их всецелому погружению в семейные, материнские заботы... Не этим ли объясняется почти полное отсутствие любовных коллизий в описаниях еврейского быта, вообще — еврейской жизни?.. Ранняя женитьба, выбор, определяемый родителями, едва ли не первое знакомство уже под хупой — все это, несомненно, подавляло, сковывало душу, пригнетало к земле сердечные порывы, рвущиеся куда-то в запределье... Любовь?.. Ода, в «Песне песней» царя Соломона...