Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1//4
Далее «Цирульный мастер Пьер и Константин» обещал своим потребителям «холю ногтей» и «ондулясион на дому». — Ср. вывеску: «М-ль Адель. Маникюр и холя ногтей» в рассказе В. Инбер «Лампочка припаяна» [в ее кн.: Ловец комет]. Рекламу парикмахерской — женский палец и надпись «холя ногтей» — упоминает А. Мариенгоф [Бритый человек, 49]. «Холя» — не обывательское новообразование: «шампунь для мытья и холи» встречается во вполне культурной рекламе тех лет. Ондулясион (фр. ondulation) — химическая завивка.
1//5
…На большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую… вывеску. — Здесь и далее [ДС 2; ДС 9] узнается схема провинциального городка, выкристаллизовавшаяся в советской литературе тех лет. Неизменные компоненты провинциальной декорации — пустынная немощеная площадь, парикмахерская (с мастером, ожидающим нечастых клиентов), несколько церквей, пожарная часть, похоронное бюро, гостиница — все это есть в повестях Ю. Слезкина «Козел в огороде» (1927), Н. Никитина «Юбилей» [НМ 10.1926], В. Катаева «Растратчики» [1926, гл. 9]; в очерке А. Аграновского «Город Магнет» [ТД 01.1927] и др.
«Корова, коза, свинья vs. письменный текст» образует обширное гнездо мотивов. В рассказе Дм. Стонова «Брага» коза жует афишу [КН 24.1926]; у Маяковского пограничные чиновники глядят, как в афишу коза на на польский паспорт [Стихи о сов. паспорте, 1929]; у Слезкина козел лягает человека, читающего афиши [гл. 1]; у Катаева козел ест афишу с забора [гл. 8]; ту же функцию выполняет он в юмореске «Козел-лишенец», подвергаясь за это административным карам [Ог 10.04.30]. Как заведомый штамп, используется тот же мотив на карикатуре Н. Радлова: пожевав театральную афишу, козел падает бездыханным: «Неудобоваримый репертуар» [См 15.1927]. По словам другого юмориста, коровы и козлы производят полезную работу по санитарии и благоустройству, очищая город от ненужных объявлений [Камера для вытрезвления, Бе 21.1928]. Мотив возник еще в досоветском юморе: в сатириконовском фельетоне козел в Тюмени объедает афиши и анонсы [НС 17.1915: 8]. О мифопоэтическом мотиве поедания письменного текста см. ЗТ 27//1.
1//6
Погребальная контора «Милости просим». — Похоронное бюро под таким названием фигурирует в пьесе Б. Ромашова «Конец Криворыльска», появившейся годом раньше ДС [д. 1, сц. 2, явл. 2].
1//7
Стол [Ипполита Матвеевича]… походил на старую надгробную плиту. — Метафоры ряда «стол — надгробие» распространены, появляясь независимо у разных авторов. О канцелярском столе и его принадлежностях, помимо данного места ДС: «Надгробный памятник напоминает мне пресс-папье на столе делового человека» [Аверченко, Что им нужно; то же сравнение у Тэффи, Тихий спутник]. «Князь сидел за черным письменным столом, похожим на царскую гробницу» [Йозеф Рот, Исповедь убийцы (1936)]. Об обеденном столе или ресторанном столике: «Ряд столов, с которых были содраны скатерти [в прогоревшем ресторане]… напоминал аллею надгробных плит» [Аверченко, Ресторан «Венецианский карнавал»]. «Зала в кафе «Луитпольд» [в Мюнхене]… с мраморными плитами столиков, напоминавшими какое-то безымянное кладбище» [Жироду, Зигфрид и Лимузэн (рус. пер. 1927), гл. 3]. «Посреди комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью…» [Булгаков, Собачье сердце, гл. 3].
1//8
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого… — Указание часа, слова «как обычно» — формулы, типичные для начала повествования; призваны подчеркивать в исходном состоянии момент рутины, оттеняя тем самым ее предстоящее нарушение. Ср.: «В этот день, в семь часов вечера, расставив, как всегда, на полках… книги… [г-н Сарьетт] вышел из библиотеки… Он пообедал, по обыкновению, в кафе «Четырех епископов»… Ровно в семь часов на следующее утро он вошел в переднюю библиотеки, снял, по обыкновению, новый сюртук и надел старый… прошел в кабинет, где в продолжение шестнадцати лет он шесть дней в неделю обрабатывал свой каталог…» [Франс, Восстание ангелов, гл. 3].
1//9
Ипполит Матвеевич… купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями… жена… нашла, что в очках он — вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику. — Павел Николаевич Милюков (1858–1943) — лидер конституционно-демократической (кадетской) партии, профессор истории, автор ряда книг. В феврале-мае 1917 министр иностранных дел Временного правительства; с 1920 в эмиграции. Упоминается в романах не раз [см. ДС19//17,18 и 20; ЗТ 8//34; ЗТ 13//18]. О его внешности А. В. Тыркова-Вильямс пишет: «Мешковатый городской интеллигент. Широкое, скорее дряблое лицо с чертами неопределенными. Белокурые когда-то волосы ко времени Думы уже посерели. Из-под редких усов поблескивали два или три золотых зуба… Из-под золотых очков равнодушно смотрели небольшие серые глаза» [На путях к свободе, 409]. В. В. Шульгин пишет о нем: «истинно-русский кадет, по какой-то игре природы имеющий некоторое обличье немецкого генерала» [Дни, 71]. По словам В. В. Набокова, М. был похож «несколько на Теодора Рузвельта, но в более розовых тонах» [Другие берега, IX. 3].
Располагаясь посредине политического спектра, Милюков и его партия подвергались нападкам как крайних левых, так и крайних правых. Нежелание Ипполита Матвеевича походить на Милюкова может поэтому быть объяснено и как осторожность, ибо Милюков — белоэмигрант и враг Советов, и как проявление давней неприязни правых и монархистов к этому отъявленному либералу, западнику и «другу евреев».
Походить на государственных деятелей прежнего режима вообще боялись. В юмореске «Пуганая ворона» (напечатанной позже ДС) читаем: «Перед чисткой аппарата он зашел в парикмахерскую. Посмотрелся в зеркало и ахнул: — С этими усами прямо вылитый я Милюков! Еще подумают, что я и сейчас кадетам сочувствую. Нет, долой их! Подальше от греха!» Побрившись, он ужасается еще больше, так как приобретает сходство с Керенским [Чу 50.1929]. Аналогичная
