Нарвское шоссе - Сезин Юрьевич

А во время чистки сюрприз ждал уже меня, а не Пашу. У немцев, оказывается, шомпол был не цельным, а разборным. И каждая часть – в разных винтовках. Оттого я почистил ее по сокращенной программе – насколько моего куска хватало. Когда я пожаловался Федору Ильичу на немецкую пакость исподтишка, он только хмыкнул и сказал, что в каждой армии с ума сходят по-своему. У французской винтовки, с которой ему пришлось воевать одно время, вообще металлического шомпола не было, а была веревочная протирка. Вернее, так ему объяснили, что она к винтовке полагается, а в наличии нет. Сначала он пробовал воспользоваться веревкой, которую нашел, плюнул и раздобыл шомпол от русской винтовки. Таскать шомпол отдельно – это была та еще морока, но как-то справился. Поэтому он обещал помочь выдавить из снабженцев для меня шомпол. А там как-то справиться можно – мы ведь не пехота, часто не перемещаемся, и в доте место найдется. Потом Федор Ильич начал рассказывать про прицелы винтовок, но тут его позвал Волох, поэтому он обещал рассказать позже.

Я это взял на заметку и, когда был вечерний перекур, напомнил ему. Федор Ильич с некоторой неохотой начал:

— Ты знаешь, может, я и зря тебе про это рассказываю, но кто ведает, когда человеку какое знание пригодится? А хотел я тебе рассказать вот про что. В Гражданскую войну оружие было самое разносортное, отчего мороки с ним было, как вшей в кожухе. Про шомпол я тебе уже сказал, но думать нужно было и о прицелах. Наша родная трехлинейка прицел имела в шагах, австрийская – тоже, а вот немецкая и французская – в метрах. А в «энфилде» прицел был размечен в ярдах. Метр к шагу относится, как десять к семи, а ярд к шагу – как семь к девяти. Тьфу, наоборот! Но это я сейчас все это знаю, а что тогда знал?.. А таких, как я, неграмотных и неученых – наверное, половина из нас была.

Вот скомандуй нам: «Прицел шесть!» Ребята с трехлинейкой установят правильно, а остальные, у кого винтовки другие? У «энфилда» разница уже будет на сотню метров от нужного! Поскольку много людей не знали, чем метр отличается от шага, а еще у каждого прицела своя изюминка, как его устанавливать – поднять или не поднять, откинуть или не откинуть, то я думаю, что стреляли мы, как я сначала, и попадали только иногда, когда цель была на дистанции прямого выстрела. Но, пока я рядовым бойцом был, меня это сильно не волновало. Когда же я помкомвзвода стал, то тогда у нас в дивизии уже у всех были трехлинейки, да и я получился. Помнишь, я тебе рассказывал про нашего начдива, товарища Щорса? Тогда он, как мы считали, под петлюровский пулемет попал и пулю в голову получил. Он себя не жалел, в атаку ходить не боялся, а отважных, увы, убивают. Мы по нему очень горевали.

А вот в тридцать восьмом году поехали мы с делегацией завода в подшефную часть. Приехали, по части ходим, и гляжу я, а это мне навстречу идет мой старый товарищ Яков Маланюк, с которым мы в щорсовской, а потом и в восьмой дивизии служили. Только я демобилизовался, а он остался на сверхсрочную. Отрастил себе усы, как у Тараса Бульбы, и пузо, как у буржуя на плакатах. Мы потом у него в гостях долго посидели, молодость свою вспоминали. И уже после не первой чарки он мне по секрету сказал: ему добрые люди шепнули, что в тридцать седьмом году одного командира арестовали, и командир этот признался, что он товарища Щорса застрелил, чтоб его место занять. Фамилию он мне назвал, но у меня она сейчас в памяти не задержалась – не то Наумович, не то похоже.[6]  Яков пожалел, что поздно о том узнал, а то бы этому завистнику башку самолично открутил. И я тоже это сказал, ибо дай мне этого Наумовича тогда, я бы долго не думал, что с ним сделать.

Мы расстались, а меня еще долго мысль про это грызла. И я даже вспомнил этого человека, про которого Яков толковал. Он после смерти Щорса дивизию возглавил. И что-то прошла моя злость на него, и даже подумалось, что вряд ли он мог это сделать. Он из крестьянских детей, только его батька от земли ушел и шахтером стал. За Советскую власть был с самого начала и чуть ли не с каждым врагом ее воевал. И пулям не кланялся. Что-то тут не то.

И самое главное, отчего его про смерть Щорса спрашивать стали? Тогда никто его не подозревал, комдивом назначили, и воевал он, как положено. И даже потом никого в подлом убийстве Щорса не подозревали. Вот когда отравили комбрига Боженко – тут пересудов было много, кто это сделал. Говорили всякое – и про молодую жену, и про врагов, и даже про своих. А потом понял, отчего старая история поднялась, хоть это не я такой умный, а другой человек меня на эту думку натолкнул. Дело в том, что раны от пули разные: там, где пуля входит, – рана отличается от той, где она выходит. Я-то это много раз видел, только по малограмотности своей не допер. То есть подняли историю со смертью Щорса потому, что убит он оказался пулей не в лоб, как должно быть в атаке, а в затылок! Видимо, могилу вскрывали и посмотрели, где какая рана.

Только не готов я сказать, что Наумович в этом деле виноват. Скорее всего, такой же паренек, как и я, неграмотный в военном деле, не так прицел установил – и все, нет хорошего человека…

— Федор Ильич, а как же убитого Щорса исследовали? Он же умер двадцать лет назад, а за это время одни кости останутся?

— Вот про это сказать могу точно. Мы не хотели Щорса хоронить ни в Коростене, ни в Киеве, чтоб всякая сволочь петлюровская его из могилы не вырыла и над мертвым не глумилась. Оттого мы его тело как следует обработали, чтоб довезти его до Самары и похоронить. Очень старались, чтоб тело сохранить. И думаю, что не зря.

Федор Ильич заметно разнервничался от рассказа, видимо, он до сих пор переживал те события.

Я отправился на пост. Поскольку мы уже воюем, то теперь выставлялись два поста. Спать приходилось уже не так хорошо, как в июле, – нет наряда, так спишь до подъема. А куды ж деваться-то: это война, здесь все не по-детски происходит. Зевнешь – и будет с тобой, как с Чапаевым. Днем тебя не взяли, так ночью подкрадутся. Здесь на пехоту надежды нет. Сидит перед нами немного пехотинцев, но их так мало, что только видимость прикрытия создают. Наверное, это разные отставшие от своих частей бойцы, которых командование батальона подобрало и задействовало. Потому что Волох по телефону и с ротой переговаривался, и с соседними дотами, раз в штаб батальона звонил, а вот какому-нибудь пехотному ротному или комбату – ни разу. А если у них командира нет, то как они очередность нарядов или постов соблюдать будут? СМС-голосованием? Так они, за отсутствием покрытия, все дружно спать завалятся. Так что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и мы так себя «вытаскивали».

Во время моего пребывания на посту ничего не произошло, но только я прилег, как начался артобстрел.

Все повскакивали и разбежались по постам. Но это была немецкая подлянка – так они нам спать не дали: бросили десяток снарядов и замолкли. А под утро еще раз так сделали. Попадись мне тот артиллерист! После второго подъема мне жутко хотелось спать, но заснуть никак не мог. Зевал до хруста в челюсти, глаза прямо сами склеивались, но не спал. Вот еще напасть. Поэтому мне еще больше захотелось немецкого артиллериста найти и закопать. В не совсем целом виде. Поскольку придумывать ему разные казни быстро надоело, я вспомнил рассказ Островерхова про гибель Щорса. Вроде я тоже слышал, что застрелили его свои, но не смог точно вспомнить, по телику или по радио это было. И деталей тоже не запомнил. Хотя вроде бы фамилия убийцы была другая, не Наумович, а вроде на букву «П». Подумав про это, я ощутил, что мне стыдно. Вроде как про все я слышал, читал, смотрел, но почти ничего не помню, кроме того, что вроде как было где-то про это. Я что – старый дед, который во всем участвовал, но столько всего переделал, что уже не упомнит, где и что?! Сплошные «воспоминания непомнящего»! И при этом я не могу сказать, что дурнее всех своих знакомых. Все мы так же знаем, как и я: то есть все обо всем – и ничего конкретно. Мы про все слышали – и это все; только слышали. Ну, тут я может малость перегнул, и если кто-то чем-то интересуется, то знает побольше. Вот интересуют его самураи и катаны, и он знает, что такое танто, а что такое вакид-заси. Но вот меня японские дела не интересуют, и от аниме скулы сводит, потому как что такое вакидзаси – я еще знаю (это короткий меч у самурая), но вот что такое танто – нет. Только само это слово. Но японское – это одно, я вот припоминаю, что мы как-то весной с пацанами разговаривали. Дело было на проспекте Суворова, и вот зашел разговор, кто такой был этот Суворов. И что мы вспомнили? Только рекламу: «Звезду Суворову Александру Васильевичу!» А Славка этого фельдмаршала перепутал с разведчиком Суворовым, который «Ледокол» написал и на Запад сбежал. И то его еле убедили, что царица Екатерина жила давно, и не мог Суворов от нее на Запад бегать и писать про коммунистов. Потом подошел Кирилл и залез в интернет со смартфона – да, это два разных человека. Мы еще почитали про реального Суворова, и оказался он нереально крутым полководцем, который поражений ни разу не понес, и его короли даже приравнивали к своей родне! Во как! А мы оказались лопухами, ничего не знающими. Амеры своего генерала Гранта за боевые заслуги в президенты выдвинули, и теперь всякий, у кого полсотни баксов есть, его знает, а мы… Я еще тогда почувствовал: что-то с таким надо делать, но потом как-то забыл.