Щит - Виктор Гвор

Какую надо иметь верность идее, какую решимость, какое самообладание?! Смог бы так кто-нибудь из нас? Я, например? Тогда мне казалось, что да. Сейчас… Думаю, что нет. Не думаю. С того самого момента, когда я взял на руки своего первенца, я знаю точно — я бы не сумел. Наверное, и генерал, и профессор — сумасшедшие фанатики, и им место в психушке. Но я не могу осуждать этих людей. И не потому, что был с ними лично знаком. Просто…

Потомок! Помни! Если наше мероприятие не привело ни к чему хорошему. Если там, у вас, в новом будущем, всё так же паршиво, как было у нас, или даже хуже. В любом случае. Пока существуют такие люди, как Кубенин и Артюхин, надежда есть. Они обязательно что-нибудь придумают».

И снова был май. И снова было солнце. И девушки на улицах. Пожалуй, они стали еще соблазнительнее. За прошедшие годы одежда сильно изменилась, и совсем не в сторону повышения нравственности. Сексуальная революция с опозданием, но добралась до просторов одной шестой части суши.

И здание было то же. Вот только вывеска «Гипротрансмаша» утонула в испещривших фасад аляповатых табличках десятков компаний, фирм и фирмочек. А кабинет остался прежним. И люди не изменились. И говорили те же люди о том же…

Генерал, откинувшись на спинку солидного директорского кресла, неторопливо отхлебывал чаек, принесенный секретаршей, не потерявшей вышколенности. Артюхин устроился за столом для совещаний в позе роденовского «Мыслителя». Только локоть упирался в столешницу. При габаритах профессора получалось вполне естественно. И достаточно живописно.

— Кончилась наша спокойная жизнь, — сказал Кубенин. — Роют.

Спокойно сказал, как будто речь шла не о сумасшедшем проекте, способном до полной неузнаваемости изменить мир, а о чем-то мелком и незначительном.

— Патрушев? — уточнил Артюхин.

— Если бы… Посерьезней люди есть. С самого верха.

Кубенин даже не поднял головы:

— Успеют? Меньше недели осталось…

Генерал неопределенно пожал плечами:

— Не знаю. Вряд ли. Материалов у них — мизер. Сомневаюсь, что сумели накопать хоть сколько-то. Без войсковой операции нас не взять. А это так просто не организуешь. Основания серьезные нужны.

— Или шарахнуть чем-то.

— Тоже без оснований никак. Раньше такое могли, решительные люди были. Нынешние только о своей жопе думают. Да как Запад отреагирует. Нет, не должны решиться. Проверку пришлют, наверное. Под плановую.

— Когда?

— Насколько я понимаю, полетят регулярным рейсом. Правительственный транспорт гонять не станут. По расписанию — в среду вечером в Городе. Может, собъем? — мечтательно протянул генерал. — Есть у меня в загашнике пара «Стрел».

— Самому не смешно? — хмыкнул профессор. — Террорист нашелся. Не помешает нам эта комиссия. Пока доедут, всё кончится.

— Тоже верно, — согласился Кубенин. — Не уточнил? Действительно, кончится?

— Тысячу раз говорили, — проворчал Артюхин. — Точно не знаю. Мы ни хрена не понимаем в физике пространства-времени. В самом начале пути. Был бы сейчас пятидесятый, или хотя бы семидесятый… Ни о каких экспериментах речи бы не шло.

Профессор сделал паузу.

— Вероятность того, что отправим ребят в существующий параллельный мир — процента два, может три. Скорее всего, возврат идет к нам. А дальше… Либо с их приходом возникнет новый мир, отпочковавшийся от нашего. Либо наш просто исчезнет. Вместе с нами.

— Со всеми живущими ныне людьми, — задумчиво проговорил генерал. — И с Катенькой. Даже пожить не успела… А эти вероятности каковы?

— Пятьдесят на пятьдесят, — мрачно пошутил Артюхин. — Либо возникнет, либо исчезнет, — профессор поймал тяжелый взгляд начальника и вспылил. — Ну что ты мне душу мотаешь?! Не знаю я вероятностей этих. Я вообще в параллельные миры и развилки не верю. Ну, есть в уравнениях один непонятный член. Непонятный он, сечешь? Ничего не гарантирующий. Может, развилку эту, мифическую, показывает, а может немедленную аннигиляцию парней!

— Так что, мы их на бессмысленную смерть шлем?! — теперь взорвался уже Кубенин.

Зато ученый внезапно успокоился:

— Ну, про аннигиляцию, это я погорячился. А насчет смерти — запросто. Может, эти окна и открываются только туда, где их тут же грохнут. Под залп тысячи лучников, например. Инерция исторических процессов и все такое. А еще есть вариант, что выживут они, а ничего не изменят. И здесь всё останется, как было. Всё может быть. На все кривые варианты процентов двадцать дам. Чисто умозрительно. Потому как просчитать слабо, — Артюхин опять начал заводиться. — Основы недопонимаем, самой физики процесса. Лаврентий Палыч за одну мысль об эксперименте при таком состоянии теории к стенке бы нас поставил! И был бы прав! Что ты меня пытаешь? У меня тоже внуки есть. И дети. И еще почти неделю будут.

— Ладно, не кипятись, — собеседники брали себя в руки по очереди. — Значит, четыре к одному за конец…

Кубенин отставил остывший стакан, вылез из кресла и прошелся по кабинету.

— А один за тюрьму, — усмехнулся он.

— Почему за тюрьму? — поинтересовался ученый.

— А потому, дорогой мой человек, что приедет в четверг проверка, и обнаружит хищение государственной собственности в особо крупных размерах. Потому что не обнаружит вообще ничего, кроме пустых помещений.

Артюхин удивленно уставился на генерала.

— Ты что, не подстраховался на случай?..

— Подстраховался, — перебил хозяин кабинета. — Есть комплект документов. И не мифические операции, это всё на раз проверяется. Почти правда. Научный эксперимент, исследование параллельных миров. Утверждено лично Андроповым и никем не отменялось. Тебя из-под удара выводит. Меня — вряд ли. Впрочем, наплевать. Застрелиться дело быстрое.

Кубенин вернулся в кресло и нажал кнопку на селекторе. Дождались, пока секретарша принесет еще чаю.

— Понимаешь, Коля. Это исчезновение — та же смерть. По сути, мы можем убить огромное количество людей. Но почему-то меня всё это не слишком волнует. Хрен с ним, с миром. И даже то, что среди этих людей оказываюсь я сам, дочь, внучка, как-то перестало давить. Наверное, перегорел за шестнадцать лет. Но вот Катенька… Не могу! Просто сердце заходится! Маленькая же совсем…

Теперь пол кабинета мерил профессор. Поднял глаза, посмотрел в лицо генералу.

— Знаешь что, Василь Иваныч! Собирай-ка манатки, бери правнучку, и чеши с парнями в прошлое, — он поднял руку, предупреждая возражения. — Знаю, что обуза. Одного младенца прикроют. А ты так и полезен будешь. Создашь при князе Игоре Главное Разведуправление при Генштабе. И сам Генштаб.

Кубенин молчал, уперев взгляд в столешницу. Потом поднял голову:

— Ты сам почему не идешь? — не дождался ответа и продолжил. — Вот именно, — вздохнул. — Нет, Коля. Если я убиваю миллиарды человек, то спасаться не имею права. И спасать семью тоже. Даже Катеньку, как бы этого ни хотелось…

Артюхин ушел не скоро. Успели еще поговорить о насущных делах. Вечером профессор улетал на базу, сделать за оставшуюся неделю предстояло немало.

А оставшийся в одиночестве разом постаревший человек, проводив гостя, вернулся за стол и, уставившись невидящим взглядом в потолок, еле слышно прошептал:

— Это будет не больно, внуча. Просто мы все исчезнем. И заметить не успеешь. И понять…

Ждан Ярославов самобега в личном пользовании не имел. Не потому, что не мог себе позволить. Мог и не один приобрести. Не самый бедный человек в Княжестве. Знатец предпочитал ходить пешком. И любил кордновскую подземку. Разве может какой-нибудь «Дон» или даже «Русич»[57] сравниться с ней по удобству? Тащишься по дороге, заполненной самобегами, стоишь перед каждым перекрестком… А в подземке хорошо. Прохладно, удобные сиденья, расслабляющее покачивание несущегося поезда, еле слышный перестук колес…

Хочешь — читай, хочешь — смотри новости. А как думается в пути!..

Сегодня Лютый размышлял, устроившись на пределе слышимости зерцала.[58] И закрыв глаза. Так, чтобы вроде и слышно, и не отвлекает. Мысли крутились вокруг последнего месяца, когда его вновь попросили вернуться на службу. Попросили, не приказали! Ждан мог и отказаться. Право имел. Тем более звали не в родную Знатницу, а к воинским! Никогда к ним не относился. Кроме срочной службы, конечно. Но мысль об отказе в голову даже не пришла. Лютый уже давно имеет полное право на заслуженный отдых, но…

А верно поступили, снизив срок обязательной державной службы[59] до двадцати лет. Людям иногда надо пожить и для себя. В молодости — некогда. Сначала учишься, потом в дружину, поиск места в жизни. Потом жены идут, дети… В старости — разве жизнь, если болячки одолевают. А они все равно победят, несмотря на все успехи лекарей. А когда тебе сорок пять или пятьдесят лет — самое оно. Дети выросли, Княжеству своё отдал. И по миру поездить можно, и чем-то другим заняться. Хоть фантастику пиши! Желание не пропало дальше работать — никто не мешает. Многие служат и по тридцать лет, и больше.