Белая книга - Янис Яунсудрабинь

Батюшки! Какая муха их всех укусила? Мои родичи сегодня тоже все то и дело привязываются:

— Не путайся под ногами! Не лезь! Мурло утри!

Хозяйка погладила Отыня по гладкой голове и сказала Янису, чтоб повел гостя в сад. Пусть погуляют, может, какие ягоды поспели. И Янис с Отынем пошли в сад, взявшись за руки, как братья.

Я отложил книжку в сторону. Читать мне расхотелось, на сердце у меня было тяжело.

Немного погодя Янис и Отынь вернулись во двор. В руках у Отыня был длинный стебель любистка с желтыми цветочными метелками. Ребята уселись на крыльце клети и принялись мастерить водяное ружье.

Как только оружие было изготовлено, Отынь побежал его опробовать к коровьему корыту у колодца. Ай да крепкая струя! И Отынь ну пулять в воздух, по веткам осины, по окошкам. Вот это была стрельба! Я смотрел, смотрел и, не вытерпев, попросил Яниса, чтоб и мне сделали такое ружье.

Нельзя, сказал он, так весь куст оборвем… Ну тогда хоть дали бы из их ружья стрельнуть разочек.

— Слышишь, Отынь, — обратился Янис к своему маленькому приятелю и глазами показал на меня, — он тоже стрельнуть захотел. Ну-ка, дай ему!

— Сейчас! — отвечал Отынь и набрал полный ствол воды.

Ружье он держал наизготовку, будто вот-вот выстрелит. У меня промелькнуло в голове, что этак недолго и вымокнуть, но, обманувшись его серьезным видом, я протянул руки к ружью и… принял весь заряд в лицо.

От своей шутки Отынь пришел и невыразимый восторг, помчался к корыту, перезарядил и двинулся на меня. Я бежать. Я кружил и кружил по двору, и Отынь не мог в меня попасть. Это походило на забавную игру, и я даже развеселился. Но тут Отыню стал помогать Янис. От двоих мне было не удрать. И хоть я, вбежав на крыльцо клети, кричал им, что тут мой дом и что тут в меня стрелять нельзя, Отынь знай бегал к корыту да поливал меня из ружья с головы до пят. Но вот я увидел, что Отынь напускает в ружье грязную воду из коровьего следа и тотчас направляется ко мне.

— Дудки! — крикнул я и кошкой прыгнул ему навстречу. Он и опомниться не успел, как ружье со свистом вылетело у него из рук.

На какой-то миг Отынь оторопел, высоко вздернув бровки, потом лицо у него сморщилось, как у старика, и он заревел. Он ревел громко, а порою даже будто тихонько ржал, как жеребенок, и у всех вызвал к себе горячее сочувствие.

А меня, понятно, ругали: ишь, недотрога, каплей воды его не облей. И мать меня нещадно выпорола. Она обжигала мне спину березовым прутом и при каждом ударе приговаривала:

— Ну, будешь еще? Будешь?

Но я, стиснув зубы, молчал. Я знал твердо, что никогда не позволю обливать себя грязью.

КЛАДОИСКАТЕЛИ

Вдоль берега Салате верст на пять тянулась гора. Кое-где вершина ее так сужалась, что пройти по гребню можно было лишь в одиночку, тропкой. Высокую эту гору в нескольких местах прорезали крутые лощины. Ручьи петляли в них меж болот. Таким образом, вся гора как бы делилась на отдельные холмы, и каждый из них имел свое название: «Кладбищенский», «Скрузанский», «Радыньский».

На этом Радыньском холме, по слухам, и был зарыт клад.

Однажды, откуда-то издалека, приехали незнакомые господа, испросили у хозяина разрешение и несколько дней кряду ковырялись на верхушке холма.

Спрашивается, чего они там ищут? Известное дело — клад. Так слух о кладе облетел округу с быстротой молнии. Все были того мнения, что господа клада не нашли, потому как уехали налегке, без тяжелой поклажи. Тут и люди разумные тоже подались на Радыньский холм, кто ополдень, а кто ночью. Иные приходили только посмотреть, а большинство с лопатами.

Раз такое дело, бабушка моя тоже подхватилась: она была не из тех, кто усидит дома.

— Пошли! — сказала она мне в первый же дождливый день. — Сегодня там никого нет, при народе стыдно. Вдруг да нам с тобой привалит счастье…

Никто из домашних не должен был знать, куда мы идем. Мы прихватили корзины и пошли в лесок, будто по грибы. Корзины мы спрятали в густых елках и в обход, стороной, направились к холму. Нелегкий это был для меня путь, да еще под дождем по бездорожью. Мы шли межой вокруг поля, капли с мокрых колосьев заливали мне глаза. Ни укрыться, ни осмотреться — бабушка очень спешила. Чтобы она хоть немного замедлила шаг, я с ней заговорил:

— Бабушка!

— Тише ты! Чего орешь?

Я ведь окликнул ее потихоньку, так чего она сердится? Кое-как нагнал ее, уцепился за юбку и шепнул:

— А денег там много?

— Кто его знает, — отвечала бабушка, утирая концом платка мокрое лицо. — Может, горшок, может, сундук, а может, чулок либо кошель, но сколько-нибудь да есть, раз господа ищут. Может, их деды при хранцузе попрятали, а нынче они по семейным бумагам напали на след, разузнали: там-то и там-то закопаны.

— А что, если мы откопаем?

— Дай-то бог…

— Но деньги ведь господские?

— Потому и пробираемся потихоньку. Кто нас в этакий проливень увидит…

— А что на эти деньги купим?

— Купим хутор и станем хозяйствовать.

— Ой! И у нас будет свой яблоневый сад?

— Молчи! Раскричался!

Мы перешли Салате вброд. На другой стороне был голый, общипанный скотиной луг. Бабушка опустила высоко подоткнутый подол. Я почуял, что ей не по себе, и у меня тревожно застучало сердце.

— А вдруг это нас черт приманивает? — прошептал я.

— Да мы же днем пошли! — успокоила меня бабушка и перекрестилась.

Я последовал ее примеру, и мы двинулись прямиком к горе с кладом.

Бабушка просчиталась, подумав, что в такой день на горе никого нет. Напротив! Вершина холма была усеяна людьми. С шутками, со смехом все копали землю. Даже сам хозяин трудился в поте лица. А дождь поливал; у Радыня с носа, с верхней губы, с подбородка срывались крупные капли. А он отряхнется и опять роет. Хотя по уговору, кто бы ни выкопал деньги, половина причитается хозяину. И все ж Радынь сам хотел попытать счастья. Как знать, может, именно его лопата ткнется о крышку сундука…

Бабушка слыхала, будто клад запрятан в таком месте, откуда видать петуха на церковной колокольне, что стоит на Заячьей горке. Мы взобрались на холм и стали приглядываться, высматривать. Вот он, петух! А вокруг нас все изрыто, яма на яме. В иных все еще копошатся люди, роют глубже и глубже.

В одну из пустых ям забралась моя бабушка. В руках у нее оказался длинный прожигальник, которым она в кладовой колола крыс. Теперь она истово тыкала им в песок, а когда истыкала все дно ямы, не поздоровилось и стенам. Может, клад совсем неглубоко зарыт? В военную-то пору у кого есть время глубоко закапывать… лишь бы от врага укрыть.

На дне третьей ямы бабушкино орудие ткнулось во что-то твердое. Бабушка глянула на меня из ямы и ткнула прожигальником вблизи того места. Опять твердо! Поколотила — глухой звук. Бабушка метнула на меня взгляд, что-то прокудахтала, как курица, и упала на колени. Она швырнула мне наверх одеялко, которым прикрывалась от дождя, и взялась за работу. Откуда ни возьмись, в руке у нее очутилась старая кельня. Ею она орудовала, как лопаткой. Я вскакивал на ноги, садился на землю, ложился ничком, опять вставал на колени: где уж тут усидеть! Вдруг бабушка крикнула:

— Вот он!

Я подскочил. Вот тебе и на!

— Принимай денежки! — И бабушка вышвырнула из ямы плоскую плитку известняка.

Бабушка силилась улыбнуться, но лицо у нее словно окаменело. Она еще несколько раз потыкала железным прутом стенки и вылезла на свет божий.

— Наработались? — смеялись люди, когда мы проходили мимо.

— Видно, клад нашли, раз так скоро улепетывают! — крикнул кто-то нам вслед, но мы не ответили.

Дождь унялся. Тучи распадались. Меж белесыми глыбами тумана временами открывались синие бездны, и наконец в одной из них засияло солнце. Мокрая спина моя сразу согрелась. Потеплело и бабушкино лицо.

— Распоследняя дурость, — сказала она, — искать клад. Это ж для пустоплясов работа. Может, те деньги давным-давно выкопаны. А может, никто их и не зарывал. Чего люди не повыдумывают, по белу свету шастая, а мы сразу — деньги! И Радынь хорош! Копался бы лучше на своем болоте, может, чего и выкопал бы.

«Ну, ну, — думал я, — это ты, бабушка, себя утешаешь. Спустя время небось опять захочешь попытать счастья».

БРУСНИКА

Не всегда нам с бабушкой удавалось ходить по другие ягоды, но только закраснеется брусника, мы отправляемся на богатую добычу. И досуга ведь стало больше: сено скосили, рожь в бабках, лен вытеребили и обработали.

Мы ходили по ягоды не ради потехи, а ради заработка. Собранную бруснику высыпали на простыню, денька два держали на солнце, чтоб зеленушки подрумянились, потом пересыпали, чтобы отвеять прихваченные листочки, и шли продавать.

Еще загодя бабушка наказывала мне обойти все соседские болотца. Там брусники повсюду бывало вдоволь, но ее обирали пастухи или сами хозяева для своих нужд, и всякий раз нам приходилось выискивать места подальше.