Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Индусьеву стало худо. Перетирать верхними зубами нижние ему было скучно, а совсем остановить процесс Индусьев не мог, потому что тогда бы вспомнилось, куда ехал и все подробности жизни.
Поэтому Индусьев взял сидевшего напротив гражданина и слузгал его.
На вкус гражданин оказался так себе. К тому же пришлось сплевывать шляпу, очки минус три, костюм и ботинки. Вынув изо рта последний шнурок, Индусьев поковырял между зубами дужкой от очков и поднял голову. Пассажиры смотрели на него во все глаза.
Сначала Индусьев смутился, а потом тоже начал смотреть.
Когда пассажиры все свои глаза отвели, Индусьев с облегчением рассмеялся и слузгал их в порядке живой очереди. Пассажиры оказались людьми тактичными, и даже те, кого Индусьев лузгал, старались не встречаться с ним взглядом.
Оставшись в одиночестве, Индусьев затосковал и начал лузгать сиденья. При этом обнаружилось, что переходить от одного вагонного бока к другому гораздо легче на четвереньках. Сиденья были мягкие, но Индусьеву не хватало человеческого тепла. Разворотив все, что можно, он обиженно вздохнул и начал лузгать собственную руку, но дошел до татуировки «Петя» и остановился.
Петей звали его самого.
Индусьеву вспомнилось двуногое детство. Вспомнилась сидящая на завалинке, с ногами в шелухе, Индусьева-мама, вспомнился Индусьев-папа — папе в горсть помещался стакан семечек…
Индусьев взгрустнул. Папа с мамой давно слузгали друг друга, оставив в наследство Пете мешок семечек и зуд в челюстях. Если бы семечки не кончились раньше зуда, жизнь Индусьева можно было бы считать совершенно счастливой.
На конечной его растолкали двое с крыльями.
Они подхватили Индусьева под руки и полетели наверх вдоль эскалатора. Наверху сидел большой, пожилой, весь в белом, со светящимся околышем над головой.
— Индусьев? — спросил пожилой.
— Индусьев, — сказал Индусьев.
— Семечек хочешь?
— Да!
— На, — печально сказал пожилой с околышем. — Подавись.
Стереоскоп[31]
Игорю Иртеньеву и Михаилу Кочеткову
В купе ехали четверо.
— Ну, — сказал один, когда за окном враскосяк побежали городские окраины, — будем знакомы! Алексей! — Он сложил из руки «рот фронт» и, разжав, лопатой протянул навстречу соседям.
Пассажиры замялись, но впереди лежал целый день пути, знакомства было не избежать. Поезд шел туда, где кончались не только рельсы, но и вообще все.
— Петр, — подавая детине маленькую аккуратную руку, сказал скуластый брюнет. Третьего пассажира звали Константином, был он худ, высок и патлат.
Четвертый, сидевший с ногами в углу — юный, налысо выбритый, но с косичкой сзади, — молча всем поклонился, вынул из холщового мешка «Бхагават-Гиту» и выбыл из обращения.
Пришла проводница; собрали за белье, попросили чая. Выбритый с косичкой отказался и от чая.
Петр вынул из сумки и положил на столик запотевший целлофановый пакет с распластанной в хлебе котлетой, другой пакет — с огурцами и тонко, на просвет, нарезанным сыром со слезой. Общительный Алексей добавил полпалки толсто нарубленной колбасы, три яйца, ноль семь коньяка и семейство латунных, матрешкой, стопочек.
Константин, помедлив, завершил натюрморт курицей, запеченной в фольге.
Человек с косичкой, выждав некоторое время, вынул из холщовой сумки апельсин, сосредоточенно очистил его и съел.
После второй заговорили о политике.
— Козлы, — убежденно сказал Алексей.
— Почему козлы? — поинтересовался Константин.
— Потому что.
— Кто? — уточнил Петр.
— Они все, — ответил Алексей, кладя в рот яйцо. — Нахапали и еще хотят.
— Все не так просто, — осторожно откликнулся Константин. — Попробуйте посмотреть на вещи с другой стороны…
— С какой еще другой? — Алексей прожевал яйцо и прополоскал рот чаем. — Нету никакой другой стороны!
— Есть, — возразил Константин. — Другая сторона всегда есть. И оттуда обязательно надо посмотреть!
Мимо окна проехал овраг с дощатыми времянками, стоявшими на самом краю и словно бы раздумывавшими — не броситься ли совсем вниз? Появилось и гуськом ушло за рощицу несколько покосившихся телеграфных столбов.
— Вот я, например, был депутатом.
— Вы?
— Я, — подтвердил Константин. — И козлом себя не считаю.
— Да я вообще… — покраснел Алексей. — Я же не про вас…
— Нет-нет! — Константин жестом отверг предположение о личной обиде. — Я в принципе говорю: тут ничего нельзя сделать. И потом: вы же сами… мы же сами, — поправился он, — выбрали… тех, кого выбрали, правда?
— Ну, — согласился Алексей.
— Так что же тогда выходит?
— Что? — с опаской переспросил Алексей.
— Выходит, мы сами и козлы, — мягко доформулировал Константин.
— Да ладно вам… — не поверил детина. Он еще подумал немного над открывшимся, потом покосился на бритого с косичкой и молча налил три стопки.
— Будем!
— Куда мы денемся, — согласился патлатый. Выпили.
— А я не прошел, — вдруг сказал Петр с верхней полки.
— Куда? — спросил Константин.
— В депутаты. — Петр помолчал еще и свесился вниз. — Вы по какому округу были?
Через полчаса разговор соскользнул на баб.
— В основном — бляди, — сообщил свое мнение Алексей. — Про всех не скажу, всех не знаю, но в основном…
— А вы многих знали? — заинтересовался Петр. Детина закатил глаза и зашевелил губами, считая.
— До ебаной матери, — округлил он наконец.
— И все, значит…
— Почти все, — заверил атлет.
— А вы сами? — спросил Константин.
— Что?
— Если посмотреть с другой стороны, — напомнил Константин.
— То есть?
— Ну, вот вы… ведь даже сосчитать не можете, сколько у вас их было.
Алексей хмыкнул.
— Я, конечно, тоже кобель порядочный! — Он шумно, с удовольствием выдохнул, устроился поудобнее и снова начал перечислять, загибая пальцы: — Значит, так! Ленка, потом Ирка, потом… Маша, Света, Нина Петровна, потом пионервожатая эта… потом опять Ленка, потом Полина…
— Какая Полина? — насторожился брюнет на верхней полке. — Как фамилия?
— Ладно, ладно, — отмахнулся Алексей. — Отдыхай.
Поезд, тяжело вздохнув, остановился. За окном темнел кусок вокзала. С товарных путей женский голос гулко и заполошно прокричал что-то про восьмую, которую надо подать на пятый. Бритый кришнаит вынул из своего мешка очередной апельсин, очистил его и начал есть, аккуратно собирая косточки в кулак.
Мимо окна, качаясь в такт скрипу снега, проплыла фуражка и следом две ушанки.
— Патруль, — определил Алексей и, помолчав, добавил: — Я, помню, ходил однажды в патруль. Смешная история… — Он замолчал. Поезд дернулся, поравнялся с фуражкой и, оставив ее позади, покатил в ночь.
— Так что? — напомнил патлатый. — Ходили в патруль — и? Вы говорили: смешная история…
— А-а. Ну, оборжешься! Зима тоже была, колотун… Идем. Вижу — чурка какой-то в шинели идет навстречу. Нас увидел и сразу бочком, бочком — и в переулок… Самовольщик! Я ему: «Стой! Ко мне!» — а он бежать. Я за ним, а он, сука, со страху так чешет, хрен
