Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что же это? За все прощать?.. За церковь, которую у нас сломают, за наши могилы, за землю?
— Ты им прощай, если тебе хочется! Мы не прощаем. Пусть каются те, что на стройке, а нам-то зачем? — кричал тот же самый высокий мрачный крестьянин, который на митинге грозил Биедичу.
— Положитесь на волю божью, на веру нашу…
— Брось, лучше скажи, что будет с церковью и могилами?
Поп поднимал руки над алтарем, охал, тряс седой бородой, строил из себя ягненка, бессильного перед властями, и сам тоже никак не мог представить, что останется без церкви, в которой служил много лет, крестил и венчал, собирал паству, читал Евангелие, пел псалмы и жил мирной, спокойной жизнью.
— Каждое время, дети мои, несет свое бремя. Я знаю, вам нелегко… Я вижу, не слепой, но вы смиритесь…
— Тебе чего, опять будешь получать денежки за крестины, за венчание, за отпевание. А чем мы будем платить? Как будем жить в горах? А ты и за смерть с людей деньги сдираешь…
— Мартин задурил тебе мозги! Ах ты…
— Я здесь, с вами… Куда я без вас?
— И со стройкой, и с Мартином покончим! Пойдем и ты с нами! — гневно выкрикивали крестьяне и выходили из церкви, но по домам не расходились, а собирались на бугре за церковью, сложенной из камня и кирпича еще в прошлом веке. Иконостас в ней был деревянный, резной, на нем святые с длинными бородами, седые или плешивые, богородица с младенцем на руках, а сверху — ангел, крылатый, толстый. Возле церкви и вниз по склону шли могилы. Дубовые кресты покривились, одни подгнили, на других стерлись надписи, и только могилы богачей из тесаного камня, белесого или пепельного, с красными прожилками, пощадило время. Под дубами и соснами стоят скамейки со спинками или простые лавочки. Крестьяне ходят по дорожкам хмурые, обозленные, а женщины покорно предлагают отведать за упокой души кутьи, кислого овечьего молока в глиняных мисках, кизиловой или тутовой ракии, белого или красного вина из солдатских фляг и глазурованных кувшинов с синим, зеленым или огненным, как закат солнца, орнаментом — таким, как захотелось гончару или как его рука привыкла раскрашивать.
— За мертвых, за упокой души…
— И за тех, кому предстоит умереть
— Да, и за них!
За всех нас, кому придется расстаться и с церковью, и с кладбищем…
— Зачем так говоришь? Мы не мертвые, еще живы! Не позволим ни Мартину, ни Китаноскому, ни тому долговязому из Белграда делать с нами все, что им захочется. Мы им не тесто в квашне!
— Головы им надо поотрубать! Ну, давайте за упокой души, за бабку Марию, за Цвету, за Китаноского…
— Эй, люди, разве наши крестьянские руки не из железа? А я вам скажу, что они крепче железа! Никому с ними не справиться! Стальные они у нас. Кто против нас, крестьян, пойдет, тот головы не снесет…
— Что мы им худого сделали? Пашем, сеем, жнем. Нищета нас заела, потому что они все забирают. Сами кормим тех, кто нам могилы роет!
Чего ждать, братцы! Надо первыми с ними покончить, а то они нас сотрут в порошок!
— Пошли на Ханово! На врагов! На убийц!
— Они оскверняют могилы! И мертвым не дают покоя!
— И мертвых убивают! А мы еще живы, мы сами убьем этих гадов!
— На Ханово! На Ханово! — кричали все.
Вниз по склону, между могил, придерживаясь за стволы и ветки деревьев, к поселку Ханово спускались крестьяне, за мужьями и отцами из церкви спешили женщины и дети. Толпа бежала к стройке по пыльной проселочной дороге, через речку по мосту, скрипевшему от немощи и старости, напрямик по полям и огородам, толкаясь и размахивая руками, качаясь во все стороны, спотыкаясь, падая, выкрикивая угрозы и проклятия.
— А где поп? — спросил кто-то.
— Здесь, куда ему без нас!
— Батюшка, ты здесь? Эй, отзовись! — звали люди, высматривая его в бегущей толпе.
— Да он удрал! Испугалась ворона!
— Не пошел с нами! Трус! А бает, что всегда с нами.
— Старая лиса — вот он кто. Он тоже народ обманывает.
Приблизившись к баракам, толпа стала бесноваться еще пуще, самые отчаянные бросали камни, вытаскивали из-за пояса ножи. Содрав с головы платки, всклокоченные женщины выкрикивали проклятия, дети свистели и улюлюкали.
— Выпустите арестованных крестьян! Невинных людей посадили за решетку! Подыхают в застенках…
— Из-за Петко их упекли в каталажку! Они не виноваты! За что их арестовали?
— Люди не виноваты, если у них нет столько жита, сколько вы требуете…
— И шерсть забираете, и жир, и сыр… Все!
— И душу нашу хотите отнять!
— Забираете чужое, грабите, а народ гоните в лес жить!
— Наши страдания падут на ваши головы!
— До смерти не забудем всего, что вы здесь натворили! И дети наши будут помнить!
— Мы крестьяне, мы люди, а не скотина! Где Мартин? Где этот сукин сын?
— Кто его сюда послал? Убирался бы в свое село, туда, где родился. Пусть бы там бесчинствовал!
— Там бы его быстро кокнули, там знают, что он за птица…
— Был бы хороший человек, так жену и детей с собой бы привез! А то крутится возле чужих жен, знаем мы эти штучки. Креста на нем нет!
— Вон он! Вон он!
— Бейте его камнями! Сперва его! — нахлобучивая шапку на глаза, орал крестьянин в черных бечвах и белом джемадане. — Бей убийцу! Бей Мартина!
Оставшиеся на стройке рабочие шли навстречу толпе с кирками и лопатами, сторожа — с ружьями. Впереди был Мартин, с непокрытой головой, в старых штанах и футболке. Рядом с ним Радивое и Бошевский, они старались заслонить Мартина. И Пайковский в белом фартуке и белом колпаке, не понимая, что случилось, не зная, что бы такое сказать людям, бежал вслед за всеми, но поглядывал, как бы какой-нибудь камень не угодил ему в голову.
— Стреляйте вверх! — кричал инженер. — Поверх голов стреляйте! Не то еще убьете кого-нибудь!
Камни падали на крыши бараков, пробивали тонкий рубероид, звенела посуда на кухне. Крестьяне кидали, не выбирая цели, — в окна, двери бараков, в рабочих, которые шли впереди. Но вот толпа нападающих дрогнула и
