Нансен - Александр Таланов

"Фрам" оседал кормой все глубже и глубже: казалось, еще секунда — и он, встав торчком, погрузится на дно (Колин Арчер в тот миг закрыл рукой свои глаза)… Но вот нос его тоже коснулся воды, и тогда весь корпус выпрямился, плавно, тихо поплыл.

"Фрам" родился!

Море бережно приняло его в свое лоно, но затем, будто для упреждения о своем строптивом нраве, послало на берег такой грозный, пенистый вал, что чуть не разбило о скалу чью-то утлую лодку.

Салют пушек и громогласное «ура» огласили окрестные горы.

Хранили молчание только Нансен с женой: они недвижно стояли, не отрывая взгляда от «Фрама». Какая судьба ждет его в неведомых далях, где царствуют мрак, холод и льды? Грядущего не угадать…

Подготовка к экспедиции подходила к концу. Близился срок отправления «Фрама» в поход. Нансен, ни в чем не допускавший небрежности, целиком погрузился в работу. А если выдавались немногие свободные минуты, то он проводил их в саду.

Посадка яблонь, груш, кустов смородины и крыжовника увлекала его в те дни. Почему? Вероятно, предчувствие долгой разлуки заставляло его еще более любить все то, что было связано с родиной: и недавно выстроенный дом, и посаженный своими руками сад, и окружающие старые сосны, длинные тени которых захватывали усадьбу и даже ложились на живописно-суровый фиорд.

Большую радость доставляло ему собирать у себя друзей — художников и музыкантов. Веренскьольд, Петерсен, Скредсвиг и другие норвежские художники охотно гостевали в его доме в Люсакере. То были веселые сборища, смех и шутки не затихали тогда в уютном кабинете Нансена, обставленном мебелью, исполненной по его собственным рисункам.

На Иванов день было назначено отправление экспедиции. В этот народный праздник норвежцы веселятся ото всей души и так басшабашно, что чертям на том свете тошно. Сельские жители ночью в канун праздника обычно жгут костры, возле которых молодежь кружится в хороводах, танцует или занимается гаданием судьбы.

И Нансен в ту ночь, последнюю перед своим отъездом, разложил огромный костер на берегу фиорда. Здесь у костра состоялся маленький импровизированный концерт: певец Лемерс спел о необыкновенных подвигах бесстрашного Роланда, затем над фиордом разнесся мягкий женский голос и слова старой саги о верной жене моряка, ждущей возвращения своего мужа из дальнего плавания, — то пела Ева Нансен.

Огненные языки костра рвались ввысь, словно стремясь достичь неба, а Нансен все подкидывал и подкидывал в пламя сухие сосновые ветви. С громким треском, взметая ослепительные искры, разгорался костер, отражаясь в зеркале фиорда фантастически увеличенным пожарищем.

Нансен молчаливо смотрел на огонь. О чем, о ком он думал? О «Фраме», который уже в полной готовности стоял вблизи столицы в заливе Пиппервик? О любимой жене? Или о дочери, чье имя Лив — Жизнь — само говорило, как она ему дорога? Он был так необыкновенно счастлив в своей семье, а расставался с ней надолго, возможно, что и навсегда. Что заставляло его делать этот нелегкий шаг? Честолюбие? Конечно, нет! Склонность к искательству приключений? Разумеется, тоже нет! Почему же отказывался он от счастья быть в кругу любимых друзей и семьи?

Почему? Вероятнее всего, по той же причине, по какой его прославленный предок Ганс Нансен на своем хлипком суденышке отправлялся из Копенгагена "за тридевять земель" до Белого моря и добирался даже до Колы, заброшенного местечка на самом краю русской земли.

Не честолюбие и не личная корысть влекли его в неведомые дали, а неотвратимое стремление познать мир, чтобы передать узнанное всему человечеству.

Гадательно, что думал Нансен в ту Иванову ночь перед отправлением к Северному полюсу. Во всяком случае достоверны слова, с какими он тогда обратился к жене: "Людей определяют заслуги, а не счастье".

Не поэтому ли он отказывался от безмерного личного счастья?

24 июня 1893 года…

День разлуки.

Сеял унылый мелкий дождь. В последний раз обошел Нансен свой дом и сад. На душе было тяжело. Несколько лет назад, когда он отправлялся в Гренландскую экспедицию, все было проще. А ныне он оставляет семью — жену и дочь. Кто знает, сколько лет пройдет, прежде чем доведется свидеться снова? Судьба путешественников так превратна!

Прощание было коротким. С женой едва удалось перекинуться несколькими словами. Она решила не провожать до «Фрама»: "дальние проводы — лишние слезы". А Лив он повидал только мельком, через стекло окна: она сидела на подоконнике и, улыбаясь, хлопала в ладошки. Чего греха таить, глаза увлажнились, когда глядел он на дочь.

Маленький юркий катер повез его из Люсакерской бухты в залив Пиппервик. Тяжело нагруженный, оттого глубоко сидевший в воде, «Фрам» стоял под парами и только ждал сигнала к отплытию. Правда, в последние минуты, как это часто бывает перед дальней дорогой, обнаружилось, что не хватает каких-то важных мелочей. Повар, например, заявил, что не привезен так нужный для кухни лед. Шутники его утешали: "В Арктике льда будет вдосталь!"

Капитан дал команду, «Фрам», пыхнув клубом дыма, дрогнул… Заиграли оркестры, толпы провожающих на берегу закричали «ура». В сопровождении целого роя катеров, парусных яхт, лодок «Фрам» величественно пошел по заливу.

Вскоре позади остались острова Бюгдо и Дюну, потянулись берега с зеленеющими пашнями. И они стали пропадать из виду. Так обрывались последние нити, связывавшие с родной землей. Не случайно кто-то на палубе «Фрама» процитировал слова Гуннара из "Саги о Ньяле": "О, как прекрасны горные луга, никогда не казались они мне милее!"

И вот в лесу, на краю мыса Люсакер, показался знакомый дом. В подзорную трубу Нансен различил на скамье под сосной одинокую фигуру женщины в светлом платье.

"Фрам" шел дальше и дальше. Постепенно отстали провожавшие суда и суденышки, а на мысу Люсакер как видение растаяла одинокая светлая фигура. Нансен опустил тогда подзорную трубу и тяжелыми шагами сошел с капитанского мостика к себе в каюту. Впоследствии он признавался, что то был самый мрачный миг за все время его экспедиции.

Переваливаясь с бока на бок, «Фрам» неторопливо (ради экономии угля под парусами) шел в открытом море. Позади были Берген и Тромсе. Потом показался порт Варде. «Фрам» бросил якорь, чтобы сказать последнее «прости» норвежской земле.

На всем протяжении этого пути рыбаки и прибрежные жители восторженно встречали «Фрам» и его экипаж. Иногда с берега из толпы взрослых и ребятишек доносилось громкое «ура». Гребцы и пассажиры на шлюпках и прогулочных яхтах во все глаза глядели на корабль, отправлявшийся в загадочную страну севера. Из городов, мимо которых проходил «Фрам», высылали навстречу пароходы, с них неслись приветственные песни, музыка, гремели пушечные салюты.