Я дрался в Вермахте и СС. Откровения гитлеровцев - Артем Драбкин

После этого мы отступили. Большая часть русских вломились в эти дома, в которых были большие погреба с салом, ветчиной, вином – всем что угодно. Надо сказать, венгры в войну жили как в раю. Нам было запрещено заходить в кладовки с едой: «Мародеры будут расстреляны» – такие объявления висели в каждой деревне. Если бы кто-то из нас начал мародерствовать, его бы немедленно расстреляли. С этим было очень строго. Мы все должны были оставить русским. До женщин нам тоже запрещено было дотрагиваться, их мы тоже должны были оставить русским. К счастью, у нас было трое ХИВИ. Они были в эсэсовской униформе, с черными петлицами, без Мертвой головы, без знаков различия. Эти трое парней для нас мародерствовали: залезали в кладовки, опорожняли бочки с вином и так далее.

Мы отступали, часть русских, которые не остались в погребах, нас преследовала. Это была облава на нас. Я знаю, я в таких дома участвовал, когда зайца загоняют гончими собаками. В Венгрии с нами было точно так же. Первый номер расчета моего пулемета погиб. Был приказ, что если кто-нибудь окажется без оружия, то пойдет в штрафную роту или будет расстрелян. Так как я был вторым номером пулеметного расчета, а мой первый номер погиб, я должен был нести пулемет. Он тяжеленный! Русские нас полностью разбили. Мы шли по грязевому супу, падали в него, хлебая воду. Когда поднялись повыше, я оглянулся посмотреть, где иваны, и в этот самый момент увидел амфибии нашей роты. Они спустились к нам и вытащили нас наверх. Я подошел к одной машине, увидел там командира нашей роты, значит, он был еще жив. Он меня спросил: «Стрелок Динер, сколько вас осталось?» Я доложил, что только те, кто перед ним. В тот момент, когда я докладывал, раздался взрыв 76,2-миллиметрового снаряда, ратш-бума. Мы их так называли, поскольку звук выстрела и разрыв снаряда происходили одновременно: сначала «ратш», а потом сразу «бум». Снаряд разорвался прямо возле нас. Взрывной волной меня отбросило лицом в дерево. Я был весь в крови. Лейтенант мне сказал, чтобы я шел на перевязочный пункт. Я пришел на главный перевязочный пункт. Это была просто какая-то скотобойня. Все было в крови, валялись свежеампутированые конечности с торчащими из них кусками мяса, лежали свежепрооперированые солдаты, обложенные льдом. Мне очень хотелось пить, и есть тоже хотелось, мне дали кипяченую воду и гуляш с макаронами. Только я закончил с едой, пришел приказ: спасайся, кто может, – перевязочный пункт в опасности, подходят русские. Кто может бежать, должен уходить. Я вышел на какую-то дорогу. По ней отступала целая венгерская дивизия с абсолютно новым, чистым оружием и машинами. Я был ранен и должен был доехать до следующего перевязочного пункта. Если бы я не был ранен, то меня бы арестовали цепные собаки – полевая жандармерия, и безжалостно расстреляли бы. Я попытался на ходу залезть в кузов грузовика, но сидевшие там венгры начали бить прикладами по пальцам рук, когда я пытался залезть в кузов. Они нас предали, свиньи, трусливые собаки, и теперь бежали целой дивизией. Тогда я пошел дальше и, слава богу, вышел опять к своей части. Потом вместе с нашим обозом отступал до Рааба.

В обозе ничего не было, и я пошел снова на фронт. Мне не хватало еще трех отметок об участии в ближнем бою, чтобы получить значок. Мы ехали на амфибии. Мост через Рааб был занят русскими, а переплыть через реку мы не могли, поскольку машины были пробиты во многих метах пулями. Обершарффюрер, обер-лейтенант, по-армейски сказал, что будем пробиваться через мост. Мы застали русских врасплох, они не ждали, что мы будем прорываться через мост. Первые две амфибии помчались через мост, строча из MG-42 (это мне тоже было засчитано как ближний бой). Следующий тоже проскочил мост, а последние два русские подбили.

Мы отступали дальше, через австрийско-венгерскую, точнее немецко-венгерскую, тогда еще была Великая Германия, границу. Перешли границу у Шаттендорфа, Айзенштадта. Шли дальше, через Буклинский лес, гористая местность, до Винер-Нойштадт [Wiener Neustadt]. В Винер-Нойштадте были тяжелые бои, я получил еще один ближний бой. Из Винер-Нойштадта мы отступили в Баден у Вены. Там на аэродроме стояли Ме-262, первые реактивные самолеты в мире, тогда их было мало, они были редкостью. Горючего не было, и их взорвали. Потом мы дошли до Вены. Там я участвовал в боях в районе Зюд-Банхоф. В Вене было ужасно, были очень тяжелые бои. В Вене и южнее Вены мы женщинам, как обычно, говорили, что русские идут, сделайте как-нибудь так, чтобы вас не принимали за женщин, объясняли им, как это сделать. Мне было 17 лет, я покраснел, и мне было стыдно, когда одна венка на вопрос «Что вы будете делать, когда придут русские?» сказала: «Ну, мы раздвинем ноги». Можете себе представить?! Так она мне и сказала: «Ну, мы раздвинем ноги», я был потрясен. Потом мы на севере Вены обороняли Имперский мост, Райсхсбрюке [Reichsbrücke], и дунайский канал. Там мы построили предмостное укрепление, и наша рота должна была его защищать до последнего патрона, так нам было приказано. Там, в бою с русскими, я получил ранение в голову, мне стыдно, что ранение было сзади. Мой товарищ мне сказал, если бы ты был спереди, то тебя бы ранило тоже спереди. Я сказал, что у нас была круговая оборона, что я мог сделать, если русские нас окружили, в такой ситуации легко можно получить ранение сзади. Сначала был удар в голову, потом разлилось тепло, потом я потерял сознание, и в момент, когда я почти потерял сознание, я прямо перед собой увидел ивана. Он лежал с автоматом. Думаю, он убил бы всех нас. Всех раненых эсэсовцев они убивали. Мы не застрелили ни одного русского пленного, а они нас расстреливали. В этот момент, я не знаю, привиделось ли это мне или нет, я иногда думаю об этом по ночам, я увидел белую фигуру и услышал: «О bozhe, bozhe, molodoy escho chelovek» (здесь и далее латиницей выделены слова, произнесенные по-русски. – А. Драбкин). Что это значит, я примерно позже выяснил. И в этот момент, когда он уже практически меня застрелил, он промедлил. Приехала амфибия, и пулеметчик расстрелял всех русских. Меня до сих пор очень волнует то, что, скорее всего, он так же расстрелял это мое видение, эту женщину, которая практически спасла мне жизнь в ту секунду, когда русский хотел меня застрелить. Скорее всего, он ее застрелил, она тоже была нашим противником, это надо было сделать, чтобы мы оттуда выбрались.

Мы отступили от Имперского моста, встретили там цепных псов – полевую жандармерию. Они не хотели нас оттуда выпускать, хотя мы были все в крови. Они говорили нам, что вы СС, у вас приказ защищать Вену до последней капли крови, возвращайтесь обратно в бой. Они хотели достичь компромисса, что раненые выгружаются и остаются, а остальные, на амфибиях, возвращаются в бой. Но, как мне потом рассказывали, я сам был без сознания, наш командир расстрелял этих цепных псов, чтобы вывезти раненых. Так ужасна была война.

Я попал в госпиталь, который находился сразу за Штокгау. Пуля застряла в голове сзади, в паре сантиметров от места, где начинается позвоночник. Если бы пуля попала в позвоночник, я бы был уже мертв. Пуля застряла в мясе, кости не задела, ранение было средней тяжести, хотя у меня до сих пор от этого головные боли.

Тут поступил приказ: вся танковая дивизия СС «Мертвая голова» снимается с фронта и собирается в Линце на Дунае. Цель – повторное использование в войне вместе с американцами против русских. Это был приказ. Вся дивизия медленно поехала вдоль Дуная. Перед нами отступали американцы. Как мы позже узнали, они должны были отступить к демаркационной линии в Линце, потому что этот район занимали русские. Сзади нас медленно двигались иваны, они все еще нас уважали. У Линца мы остановились в Прейгартен, дальше американцы нас пускать не хотели. Мы прорвались за демаркационную линию, в американскую зону, и там мы были в большом котле. Стояли там пару дней. Еще продолжалась обычная военная жизнь, продовольствие у нас еще было, но совсем не было воды. Пара совсем молодых офицеров, оберштурмфюрер и унтерштурмфюрер, застрелились прямо перед строем, они боялись, что нас отправят в русский плен. Тогда один высший офицер, американский полковник, сказал: «Товарищи, война для вас окончена, вы едете в Мюнхен, в демобилизационный лагерь, через Линц». Ха-ха! Сформировали походные колонны: американский танк, потом 500 человек, рядами по пять человек, потом опять танк. На танках сидели безумные, ставшие дикими ковбои. Мы замаршировали, сначала на запад, потом на север, потом неожиданно была развилка, и дорога повернула на восток. В этот момент мы уже поняли, что идем к русским. Колонна, 500 человек, которая шла перед нами, подходила к месту, где лес очень близко подходил к дороге. У них еще была надежда, и около 100 человек из этой колонны бросились в лес. Они не думали, что американцы, эти свинские собаки, там, в лесу, поставили пулеметы и посадили автоматчиков. Те, кто бросился в лес, были расстреляны. Оттуда вернулась примерно половина, и эта половина была расстреляна дикими ковбоями, которые сидели на танках. Все эти 100 человек до сих пор числятся пропавшими без вести. Я сам видел, как их убивали.