Одесский телефон - Михаил Жванецкий

Мужики волнуются. Чем дольше копил, тем больше выбирает.

Но сумерки. Они в полутьме. Хитры, козявки. То есть очертания четкие, а возраст не проступает. Возьмешь фонарь – получишь возраст. Если долго копил, будешь расстроен. То есть опять жена лучше.

Мужики, тьма наш друг!

Так я насчет веселья. Оттого что мы хмурые, жизнь лучше не стала. И еще мы хмурые. Слезы настолько не влияют, что можно перестать плакать – хуже не станет. И глаза наконец отдохнут.

– Как жизнь?

– Хреново. – И улыбнулся прославленной отечественной однозубой улыбкой.

– Как дела?

Смахнул слезу. Расхохотался. И все весело, и все понятно.

Итак! Ввиду того что хмурые лица на жизнь не влияют, а юморист приедет только на один день, смеются все!

И не путать настроение с самочувствием.

На шести костылях с одним зубом, с дурным дыханием и вот с таким настроением! Большой палец болит всем показывать.

Жизнь внизу

Посвящается Наполеону, Карцеву, Сташкевичу, Рубинштейну, Мессереру

Жизнь человеческая проходит на разных уровнях. Высокие проводят ее наверху, маленькие – внизу. Жизнь внизу по-своему интересна. Нам видны подробности.

Лужа для нас – море. Камешек – холм.

Нас окружают мелочи, и мир нам кажется огромным.

Нас отличает пристальное внимание не к человеку в целом, а к каждой его части в отдельности.

Мы ни на кого не смотрим сверху вниз. Просто не в состоянии.

Нашего никогда не назначат министром, не выберут президентом.

Поэтому мы не несем ответственности за происходящее.

Но мы умны и молчаливы. Мы пробиваемся сами.

Но уж если пробьемся – Наполеон как минимум! Чаплин как минимум! И этот минимум вполне велик.

Конечно, прыжки в высоту и длину не наше дело. Но мир, к счастью, бесконечен.

Мы уходим вглубь.

Да. Кот для нас крупное животное. И мы дружим с ним.

На собаку мы идем впятером.

Но кто из вас имеет возможность до старости одеваться в «Детском мире»?

До шестнадцати лет спать в детской кроватке.

В сорок лет с трудом прорываться на фильм для взрослых.

Наши отношения с женщинами складываются прекрасно, если они складываются.

Женщин, которые не складываются, мы бросаем.

Это потрясающее, хоть и маленькое, но исключительно долговечное удовольствие со своим маленьким экстазом, легко нащупываемым у нашего любимого.

Тем не менее мы очень подвижны и бегучи.

Только любовью можно задержать и прикрепить нас к себе.

Заметьте, на ласку мы откликаемся не сразу.

Мы обидчивы и осторожны.

Да, погладить нас непросто, а поцеловать – целая проблема. Зато потом…

Никто не будет вам таким верным другом. Найдите нашу руку и не выпускайте ее.

Мы маленькие, но верные друзья. Мы маленькие пожарники. Мы маленькие спасатели.

И хоть нашей струйки не хватает, чтоб потушить большой огонь, действуем мы крайне самоотверженно, и нашего защитника, вцепившегося в пятку огромного рэкетира, сбросить почти невозможно. А пятеро наших преследуют бандита до забора и какое-то время после него.

Мы экономны и неприхотливы, нам достаточно маленькой рюмочки и кусочка рыбки, чтоб почувствовать полное блаженство.

Наклонитесь к нам. Попразднуйте с нами.

Поверьте, жизнь внизу так же интересна и увлекательна. Поговорите с нами.

И лечить нас легко. Перед специалистом распростерта вся личность сразу. Поневоле приходится лечить не болезнь, а больного, как и сказано во всех учебниках.

Есть у нас и проблемы. Обычное такси для нас великовато.

Управлять большой импортной машиной, как и большой женщиной, очень неудобно, приходится ползать от педалей к рулю, пропуская показания приборов.

Мы также рады, что перевелись орлы. Они любили выхватывать нашего из общего потока. В последующей борьбе наш все равно побеждал, но самостоятельно спуститься с горы не мог и жил уже там, скрываясь в траве от хищных птиц.

Наши комиссары в Гражданскую пробовали бежать впереди. Их затаптывали свои. И маузер, самое страшное – собственный маузер, на бегу так подбивал сзади, что выбрасывал комиссара далеко вперед. Часто в расположение противника. В то же время наши комиссары с появлением микрофонов и театральных биноклей могли повести за собой массы.

К сожалению, наш горизонт ближе на треть, но нам видны мелочи. Из которых и состоит жизнь.

Эй! Под мои знамена, малыши! Все зависит от нас. Мы и суть, мы и украшение этой сути.

Ничего. Смерти нужно будет здорово потрудиться, чтоб найти нас.

Вперед, крошки! Мы можем быть песком, а можем быть и смазкой в колесе истории.

Они еще не знают, почему оно буксует. Они высоко. До них до-о-лго доходит.

Берегите себя. Каждый из вас образец ювелирного искусства. Не робейте, ведите свой маленький образ жизни.

Маяк внизу разглядеть трудно, зато он светит там, где истина.

Пусть поднимают ноги, если хотят познать ее.

Ильфу – сто лет

Да… Сто лет Ильфу,

Из них он сорок прожил.

Самый остроумный писатель.

Были глубже. Были трагичнее. Остроумнее не было.

Это у него не шутки. Это не репризы.

Это состояние духа и мозгов.

Это соединение ума и настроения.

И наблюдательности. И знания.

Лучше, чем он, не скажешь. Каждая строка – формула.

«Двенадцать стульев» – учебник юмора.

Чтобы избавиться от перечитывания, лучше выучить наизусть.

Мы и знали наизусть.

Говорят, трагедия выше. Это говорят сами исполнители.

Может быть. Может быть. Но ее не знают наизусть.

Говорят, юмор стареет. Может быть.

Кстати, кто это говорит? Надо бы выяснить.

Времени нет.

Как скажут – «общеизвестно», так и хочется выяснить.

Бросить все и выяснить.

Впрочем, тех, кому это общеизвестно, тоже мало осталось.

Может быть, бессмертная комедия выше бессмертной трагедии?

Может быть.

То, что она полезнее для здоровья, общеизвестно.

Время все расставит. Но свидетелей уже не будет.

Наш характер хорошо смотрится и в комедии, и в трагедии.

И ту и другую он создает сам. Одновременно. Отсюда и выражение: смех сквозь слезы.

Как хотелось избавиться от слез.

Не получилось у Ильи Арнольдовича.

Получилось лучше.

Давно умер. А такого больше нет.

Что в ней, в этой Одессе?..

Детский юмор

Рассуждения по заказу

Что можно сказать по поводу детского юмора? Дети, по-моему, не шутят. У них так получается. Когда шутят осознанно – это ужасно… Для проверки реакции после шутки нужен взгляд. Взгляд – это глаза, в которых что-то есть. Юмор детей не объясняют. Им наслаждаются. Его собирают.

Иное дело студенты…

Эти вообще ничего без шутки не делают. Кто их воспримет серьезно, влипнет.

Тут надо быть очень осторожным.

Шутить только удачно – значит молчать. Даже в жюри ходить не стоит.

Ваши оценки никто не поймет, а появление здорово испортит обстановку.

Они заняты таким возрастом и таким делом, что хохот рождается раньше шутки примерно на полсекунды. Попробуйте и отойдите в сторону.

В свою сторону, где шутят крепко, хорошо подготовленно, одинаково, неоднократно, с предварительным возгласом «Внимание!» и долгим теплым взглядом в конце. Такая шутка бывает одна за весь вечер. Но все равно некая дама подходит и говорит: «Боже! Какой вы все-таки талантливый» (здесь очень хорошо это «все-таки»).

Для понимания этого возраста и для этого юмора один совет: хохочите до того, как познакомитесь. Потом будет поздно.

Ваш, ваш и, как всегда, твой.

На переходе

Господа, жуть берет. Ни одного свободного дня. В пятницу пьешь, в субботу больной, в воскресенье отходишь от пятницы. Отошедши к вечеру воскресенья, добавляешь, потому что отошел. От этого и первый кусок понедельника не проступает.

Глаза смотрят, но не видят. Палец пишет крупно по одеялу. Дикая тревога: то ли подорвал железную дорогу, то ли неудачно выступил в нижней палате, то ли обещал жениться…

Полдня в тревоге. Двадцать минут просмотра газет по диагонали, потом три часа ужаса и паники, пока кто-то не предложит выпить сразу после новостей, паника сменяется злостью, злость раздражением, раздражение переходит в скорбь, скорбь в слезы. «Плачь, – говорит незнакомец, – плачь, старый».

Плачу, плачу. Полночи на чужом костлявом плече. Нету у меня ничего. А было! Была страна, была публика. От такой потери не скоро придешь в себя.

Так что понедельник псу под хвост. Еще хорошо, что газет не было.

Газеты во вторник. Пробежал глазами. Пока обзвонил, пока узнал, кто пьет сегодня. Бил чечетку в котельной, стучал лбом в такт Пугачевой. Ручонки стакан не держат, сосем из заварного чайника. В глазах упорно кружится земной шар.

Парализовано движение в Маниле. Корасон Акино? Тревога! Что я ей сказал? Это сон? Нет… Сон, сон. Да нет же, вот ее рука, больше того, вот ее нога… Ну прямо вот… Почему же она не просыпается? Неужели мертва? Нет… А на чем я бегаю вокруг нее?.. Сон?.. Нет же. Вот, щипаю. Больно. Хотя я ущипнул не себя. Но ущипнул я… Но не себя… Ты что, Корасон? Спи себе… Где же мы познакомились? За границей?.. Или у нас где-то?.. Точно, где-то здесь. И эта тоже ничего… Беназир Бхутто… Пусть спят. Главное, их не трогать. Меру пресечения применить – сон. Такие цифры всплывают!.. И дикие слова: тиара, эксудативный… Сон… Но вкус питья чувствуется, и, конечно, это не Корасон, а Беназир… Пакистан… Она сбежала от военных… Пусть спит. Где же мы с ней? Неважно… Это сон… Пусть спит. Если проснется, очень будет удивлена… Россия, снега, туманы… Почему снега? Вокруг пески… Пакистан, точно. Пакистан. Значит, не она, а я буду удивлен, когда проснусь. Надо упрямо спать. Все дрожит… Беназир исчезла. И не поговорили. Я безутешен. Не надо было просыпаться, не надо было газет. Не хочу быть с вами. И не хочу уезжать. Просто отъеду здесь же при вас. Поплыву… Плыви, плыви!.. Плыву, плыву…