Тигр проводит вас до гаража - Сергей Другаль

Капитан остановился и говорит Льву:

— Не одобряю я вашей привычки петь среди ночи. Конечно, каждый вправе в свободное время вести себя как найдет нужным. Но ведь вы разбудили повелителей! А это нехорошо.

Лев оглядел себя, вроде как смутился и молча удалился в сарай, наверное, досыпать. Биолог укрывал пуджиков и что-то шептал успокаивающее. С ведром, полным песка, вернулся космофизик, потом туда же в сарай ушел капитан, и вскоре все затихло. А я сел на пенек и снова стал думать.

Без анализатора излучений здесь не обойтись, поскольку угадать частоту гипнополя мне, видимо, не удастся. Анализатор, если он у нас вообще есть, валяется где-нибудь, пойди найди, когда не знаешь даже, каков он с виду.

Перебить носатых? Но как я потом перед самим собой оправдаюсь? Виноват ли зверь, если он иным способом, кроме как паразитируя, пропитание себе добыть не в состоянии? Да и не кровь пуджик пьет. Так, мелкие услуги, кто пушинку на матрац, кто сенца клок, да и пупок почесать невелик труд… Тут заметил я, что не столь ищу выход, сколь задаю риторические вопросы и даже вроде как оправдываю паразитов. Испугался я, поняв, что и сам слегка подвержен, ретировался в сторонку и сразу рассуждать стал по-иному, бескомпромиссно.

Ладно, думаю, гипноизлучатель непригоден, и черт с ним. Но сам-то я еще на что-то годен или нет? Или воля моя иссякла, или подмок этот, как его, порох в этих, как их, пороховницах? Я почувствовал, что порох сух, что я еще способен мобилизовать свои внутренние резервы.

Первым решил вызволить капитана. Соображаю: если его смогу, то остальных и подавно. Ибо капитан в команде имел самую сильную волю. После меня, естественно. Стал я так и этак прикидывать, на чем капитана взять можно, чтобы вышел он из сарая, чтобы на катер вернулся. Долго думал и уж под утро понял: а на чем угодно, на любой заботе. На то он и капитан, чтобы за все душой болеть.

Подошел я к сараю поближе, сосредоточился и послал гипнограмму: «Ремонтник Рамодин болен, ему в кладовой бластер с гвоздя на затылок свалился. Дулом вниз».

Никакого результата, только кто-то захрапел с посвистом. Поднатужился я, дальше картину мысленно рисую: «Упал Вася, в глазах темно, и сосуд с жидким азотом опрокинул. В кладовке иней выпал, а Вася лежит в луже азота и уже дрожать перестал, поскольку спиной к полу примерз».

Если кто думает, что гипнотизеру эти сеансы ничего не стоят, пусть сам попробует. Мне и взаправду холодно стало, а в сарае настороженная тишина, вроде прислушиваются.

Совсем напружинился я, представив себя с проломленной головой на морозном полу распростертого. И стал я как из-за угла мешком пришибленный, все безразлично, только лечь побыстрее хочется, и голова трещит. Повернулся и пошел. Не помню, как до катера добрался. Очнулся в лазарете, лежу на боку, голова перевязана, спина болит, а рядом капитан с выражением заботы на лице.

— Ага, — говорит. — Очухался. Это хорошо. Ну, бластер ты еще мог на место сгоряча повесить, не знаю, чего тебе в кладовке понадобилось. А с азотом ничего понять не могу, сосуд-то полон, не мог же ты разлитый с пола собрать… Я нашел тебя на трапе, на голове шишка с кулак, комбинезон сзади порван, спина белая…

— Все в порядке, капитан, — говорю я. А сам тоже не все понимаю. Гематома на голове, обморожение — это я мог силой воли над собой учинить. Но комбинезон порвать, не желая того… И поныне это для меня загадка.

— Давно я так?

— Да уж час, не меньше, — отвечает капитан, сооружая мне оздоровительный коктейль, гоголем-моголем именуемый.

Лежу я, мобилизовался на выздоровление. Понимаю, что пострадал за други своя, и возгордился в сердце своем. И правильно сделал, что возгордился, капитан-то мне недешево достался. Далее рассуждаю, что капитан может выйти из катера и снова попасть под гипноизлучение, и потому надо его запереть, пока я остальных вызволять буду. Шевельнулся я, пока капитан с миксером возился, чувствую, спина болит, но терпимо. И встать, чувствую, могу. Выпил коктейль, таблетку проглотил и говорю:

— Капитан, я там притащил в виварий какого-то зверя пушистого и с хоботом. Правда, хобот так себе, если в два кулака впритык взять…

Последние слова я говорил зря, так как капитана в лазарете уже не было, он бегом бежал в виварий, чтобы пуджика обслужить. Это мне не понравилось: значит, наличествуют остаточные явления гипноза. Это потребует от меня принятия экстравагантных и нежелательных мер… Я услышал, как капитан хлопнул дверью вивария. И я защелкнул снаружи задвижку.

Для этого мне даже вставать не пришлось: зная конструкцию, телекинетически управиться с замком — пара пустяков. Естественно, в виварии никого не было, но там была вода и еда…

В галактике каждому известно, что ничто так не было развито в нашем экипаже, как чувство товарищества, и, исходя из этого, я решил использовать шишку на голове, чтобы заманить на катер и биолога. Он был у нас вместо корабельного врача. Это раз. И у него хобби — нейрохирургия. Это два. Шишка, хоть и не более чем плод моего воображения (а укажите мне болезнь, в которой воображение не играет роли), выглядела убедительно, и биолог не мог не заняться ею. В крайнем случае, думаю, дам согласие на трепанацию черепа, якобы для устранения последствий сотрясения мозгов. А какой любитель устоит перед такой возможностью?

… Биолог долго рассматривал устрашающую чалму из бинтов, которую я сварганил у себя на голове. К тому же я был бледен от боли в спине (уж лучше бы я вызвал ожог, как-то привычнее). Он даже перестал почесывать шею возле нижней губы своего пуджика. Очень мне захотелось дать тому по хоботу, но я понимал, что пока еще не время.

— Бластер на затылок упал, — скривился я. — Дулом вниз. И перевязать некому.

— Дай посмотреть, — страстно выдохнул биолог.

— На, гляди! — я сел, сдернул с головы чалму и застонал. Биолог почтительно уставился на мою гулю. — Рвота была. И сейчас голова болит. И озноб…

— Сотрясение. Точно тебе говорю — сотрясение. Но куда же ты? Тебе покой нужен.

— На катер. Ты чеши, не отвлекайся. А я пойду, лед на голову положу, может, поможет.

— Лед — это в самый раз…

Биолог догнал меня, когда я поднимался на катер. Он взял меня под руку и повел в лазарет, но не довел. Я буквально вдавил его в дверь вивария и закрыл створку, не слушая громких высказываний капитана.

Все! На сегодня с меня хватит. Памятуя, что сон — лучшее лекарство, я завалился у себя в каюте и проспал весь день и всю ночь. Зато встал здоровее, чем был. Брился на ощупь, чтобы лишний раз не глядеть на себя в зеркало: берег хорошее настроение.

Пошел к лагерю, или колонии, не знаю, как назвать. А может, правильнее — к лежбищу пуджиков. Спина почти не болела, шишка помягчела и спала, что сильно утешило меня. К поясу у меня был привязан видикортиновый линь, который ни перерезать, ни даже перегрызть нельзя. Я занял позицию возле ручья и ждал недолго. Космофизик закончил отделку сарая и, сидя на днище опрокинутого ведра, любовался содеянным. Надпись о том, что здесь был я, он замазал, и это почему-то показалось мне обидным. Я сосредоточил взгляд и легко отвалил от стенки большой кусок штукатурки. Песок с глиной — с этим и ребенок справится.

Космофизик заволновался, собрал в кучу штукатурку, схватил ведро и побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе, пока я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через плечо и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке, болталось и било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете, убедился, что линь не мешает кровообращению, и вернул ему подвижность. Вернулась и способность скрежетать зубами:

— Ну, Вася!

— Лежи, — говорю я. — Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на очереди.

— Чего я тебе сделал, а?

— Мне ничего. Но ты пошел против естественного стремления всего живого к красоте. Ты на планете сарай построил.

— Дворец! — закричал космофизик.

— Сарай! — говорю я, а сам в эпидиаскоп голографическую пленку вкладываю. Включил аппарат, и во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною в разных ракурсах.

Увидел это мой космофизик и сник, даже барахтаться перестал, только зашептал что-то детское и трогательное.

… Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина, и без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух десантников. А невыключенные киберы — как там у них программа перестроена, не знаю — могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового планетолога. Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер больного планетолога, то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит, и надо нести больного.