Тайна, приносящая смерть - Галина Романова

– Это изумруд??? – прошептала она. – Что это, Жорик?!

– Это вообще-то подарок, – застеснялся он вдруг.

Сколько себя помнил, он никогда никому ничего не дарил. Мог просто отдать, потому что все равно отобрали бы. Или мог отдать, потому что этого требовали жестокие воровские законы. Но вот чтобы дарить! Чтобы от всего своего заскорузлого в грехе сердца и при этом ощущать внутри странное гармоничное спокойствие и умиление...

Нет, такого Степушкин за собой не помнил.

– А изумруд или нет, не знаю. Не знаток я.

– А где ты его взял? – спросила его тут же Лялька и, не особо тревожась возможному ответу, попыталась застегнуть цепочку у себя на шее.

– Украл, – запросто признался он, заметил, как напряглась его девушка, как глянула на него с интересом, граничащим с ужасом, и ухмыльнулся. – Давно украл, не переживай. Это... Это уже никто не ищет и искать не станет.

– Это хоть не с убитого человека вещь? – Лялька спрыгнула с кровати, дошла, виляя голым задом до зеркала, оперлась о тумбочку, глянула на себя. – Не с убитой женщины эта вещица?

Еще тогда его неприятно поразило циничное спокойствие в ее голосе. Подумал даже, что значения для нее это, кажется, совсем не имеет: с живого ли человека он снимал эту цепочку или с убитого. Тут же стремительно послал следом мысль, что он почти ничего не знает о ней. Знал лишь то немногое, что способна была разоблачить кровать, и все! Чем еще, кроме похоти она была заполнена? Что крылось за высоким красивым лбом, что еще скрывала в себе ее развратная душа?

Это была не тревога в тот момент, нет. Мимолетные мысли, первые признаки неприятного отрезвления, которое – он знал – непременно когда-нибудь наступает. Но они были слишком мелкими и стремительными. Не успевшими обжиться и пустить корни. Даже если бы и попытались задержаться те правильные мыслишки, короткими импульсами прошившие его мозг, то они тут же были бы потеснены Лялькиными гладкими красивыми ногами, распахнувшимися над его лицом.

Она честно отработала подарок. Потом и еще раз, спустя неделю. И еще, спустя пару дней. Он удивленно вскинул брови, когда увидел ее на пороге. Так часто она не являлась никогда.

– Соскучилась! – выдохнула она с порога, с силой прикусив сочную пухлую губу, толкнула его в грудь и шагнула внутрь его дома.

И все! Через несколько дней, он не помнил, сколько точно прошло, цацок на месте не оказалось. Он долго рылся в тайнике, попытался даже выворотить часть стены, думал, может, завалились куда-нибудь в нишу, выбитую годами в кирпичах. Нет, ничего он там не нашел. Ничего!

Ох, как он тогда запаниковал! Как перепугался, как затрясся осиновым листом. Еле-еле добрел до тайника с деньгами, с третьей лишь попытки нашел тот самый кирпич, все путался в счете.

Деньги были на месте. А вот украденных им у старого антиквара ценностей не было!

Он не знал, что думать, не знал, что делать, как поступить. Вспомнил всех им обиженных, тех, у кого они в таких случаях искали защиты, и...

И он, как дурак, пошел в милицию. Оттуда его перенаправили в частную контору с вычурным названием «Ванда», где его встретила очень умненькая симпатичная девчушка. Ему нескольких минут хватило, чтобы осознать всю глубину ошибки, совершенной им.

Нельзя, никак нельзя было идти в милицию! Но там еще ладно, от него отмахнулись и забыли минут через двадцать. Но вот никак нельзя было идти к той симпатичной девчушке с умными красивыми глазищами, выевшими ему всю печень за несколько минут.

Она обо всем догадалась еще с порога. А он – идиот – догадался только теперь. И догадавшись, совершенно остолбенел.

Лялька! Это точно она его ограбила! Она, паскуда, обшарила все его тайные темные углы, нашла ценности и украла.

Может, и не стал бы он терзать себе душу такой крамолой – подозревать женщину, к которой неровно дышишь, грех. Но уж больно много во всем совпадений.

Не случалось же ничего подобного прежде, так ведь? Он и в больнице не раз лежал, и в город отлучался, все оставалось нетронутым в его обители. А тут вдруг обокрали почти сразу после того, как он ей цепочку ту злосчастную подарил. Опять же могло быть совпадением, не начни происходить в ее деревне страшные дела.

Убийц Степушкин – просидевший в тюрьмах большую часть своей сознательной жизни – опасался всегда. Он сторонился их на воле, избегал общения в тюрьме. Он был вором, не всегда благородным – потому как крал у всех, не всегда удачливым, но вором он был. Вором, не убившим никогда и никого. Он крал, обманывал, изворачивался, прятал, но не убивал!

А тут убийство! И убили молодую женщину. Причем убили не темной ночью, из подворотни пырнув ножом, а поздним вечером, болтают. И убили страшно, безжалостно, не по случайному в воду столкнув или ударив. Женщину задушили. В тот момент еще сумерки не успели сгуститься, еще видно было и лицо, и глаза жертвы. Как же можно было так вот взять и сдавить ее шею руками?! Смотреть, как наливаются кровью глаза, как подергиваются веки, как судорожно хватает воздух исказившийся в немом крике рот.

Страшно это очень! Степушкин передернулся и снова уставился невидящими глазами в районную «брехаловку».

Нет, ему не показалось, в той же самой деревне произошло еще одно убийство. Снова женщина, хотя и много моложе, девчонка совсем, снова задушена. Интересно, у этой тоже в руках обнаружено что-то или нет? Надо будет снова Феклу порас-спрашивать. Это ведь она принесла ему информацию, не газета, которую она носит по домам, о том, что у первой убитой женщины в руке было зажато что-то драгоценное. Что-то совсем маленькое и очень дорогое.

Степушкин тут же подумал о крохотной подвеске с той самой невзрачной тусклой цепочки, которую Лялька застегнула на своей шее не так давно.

Неужели это та самая изумрудная слезинка была зажата в руке погибшей? Неужели ее она сорвала с шеи убийцы, когда сопротивлялась? Неужели это была Лялька?!

Последний вопрос он ставил уже не насчет грабежа. Здесь он был уже почти уверен, обокрала его именно она. Больше было некому. Больше никто не знал, что у него есть хоть какие-то ценности.

Последний вопрос он ставил насчет личности убийцы. Неужели это Лялька задушила ту несчастную бабу на берегу пруда? А теперь вот и еще одну? Зачем?! С какой стати?! Что ей в тех убийствах?! Какая выгода?!

Силы-то у нее хватило бы, Степушкин не сомневался насчет ее возможностей. Такие кульбиты с ним в постели вытворяла, такими приемами и захватами при этом пользовалась, что ему оставалось лишь испуганно охать да коленки к животу поджимать. Даже спросил как-то однажды, не в спецназе ли она подрабатывала прежде, чем в школьные секретари податься.

Лялька оглушительно смеялась, демонстрировала ему мышечную массу рук, ног, безупречный живот, просила даже ударить ее по нему. Степушкин не стал. Женщина все же.

И вот теперь...

Он с трудом поднялся со стула возле окна, где тискал в руках районную газетенку. Старческими подволакивающими движениями двинул стопы в коридор. Там у него телефон стоял на антикварной тумбочке красного дерева. Купил себя позабавить, не выдержал как-то в крохотной антикварной лавке соблазна. Медленно шел, дышал с надрывом и свистом. Невзирая на зной катившегося к завершению лета, вдруг почувствовал странный озноб и тут же потянулся к вешалке, где у него ветровка на крючке моталась.

А ведь он очень старый! Морщинистый и дряблый совсем. Это открытие неприятно ударило его по глазам возле зеркала над антикварной тумбочкой. И силы уже не те, и осторожность тоже. Расслабился, влюбился, потерял бдительность. А ведь не имел права ее терять, не имел права доверять молодой здоровой бабе. Должен был прежде всего задаться вопросом: а зачем он ей?! Зачем такой старый и морщинистый нужен такой красивой молодой бабе, с потрясающей фигурой, гладкой кожей, тугой высокой грудью не рожавшей никогда женщины? Зачем он ей вообще?!

Она пробралась в его дом, прокралась в его душу, завоевала сердце, подсадила на наркотик своей молодости. Она погубила его! А зачем?!

Трясущимися руками Степушкин снял хромированную трубку с украденного пару лет назад телефонного аппарата. Подумал, рассматривая тут же засветившиеся цифры. Попытался положить трубку назад. Рука зависла в десяти сантиметрах от аппарата. И потом все же нерасторопными, неловкими движениями он принялся тыкать в цифры пальцем, набирая ее телефонный номер. Сначала набрал рабочий номер. Звонок гундосил долго и безрезультатно. Потом набрал домашний.

– Алле, – отозвалась почти сразу Лялька низким красивым голосом.

Он с ума сходил от ее голоса! От того, как она шептала, задыхаясь, ему на ухо разные непристойности. От того, как стонала громко, прерывая стоны тяжелым дыханием. Он все в ней любил, оказывается. Все, включая ее возможную жестокость и подлость. Он даже и это простил бы ей и помог, да. Лишь бы она...

Лишь бы это было направлено не против него.

– Это я, – обронил Степушкин и почувствовал страшную усталость, подогнувшую его колени.