Верь мне - М. Брик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Побежали, Элиза, — уговаривал её усатый.
— Беги Элиза, — с усмешкой сказал Арне.
Франция потеряла очередного талантливого режиссёра в виде Анны, встретившейся одним вечером героине в баре. Из живой и сверкающей девы, мечтающей снимать фильмы и бестолково знающей французский, она превратилась в тусклую и кем-то слепленную пустышку.
Собрав ноги вместе и краем глаза увидев «маму», выбирающуюся на коленях из бара, Элиза вместе с усатым мужчиной побежала в сторону особняка Клаусенов, чтобы забрать Мону.
— К порту! — крикнул, притормозив, усач.
— Нет, я не могу, — запыхавшись, сказала девушка.
— А куда?
— Мне нужно «отобрать» подругу у сумасшедшей семейки, — указала пальцем в сторону, — она там.
— А дальше?
— У неё лодка — уплывём.
— Я могу помочь, — амбициозно предложил, вероятно, влюблённый в Элизу мужчина.
— Не надо, — повертела головой вправо-влево, — уплывай как можно дальше и раньше, — чуть отдохнув, побежала дальше, пока усач остался стоять на месте.
Подбежав к высоченному забору, Элиза столкнулась с проблемой в виде закрытой калитке, которая тут же решилась: Мона, увидев девушку через окно, выбежала открывать ей ворота.
— Где все? — обняв её, спросила Элиза.
— «Папа» в саду, а Симон — в маяке, но я не знаю, сколько у нас есть времени, — взяла девушку за руку и потащила за собой. — Лодка, старая и деревянная, уже в гараже — можем бежать.
— Я не могу, — остановила на входе в дом её Элиза. — Мне нужно найти свои старые вещи.
— Старые вещи? — с усмешкой спросила Мона. — Они вот— вот вернутся!
— Лодка стоит, все заняты — у нас есть время! — уверяла её девушка. — Ты знаешь, где они?
— Вероятно там, где и подписанные пакетики для булочек, — они побежали дальше в сторону тайного подвала.
Зайдя в дом, они тут же встретили «папу», умывавшегося после работы с виноградными полями.
— Где «мама»? — обратился он к Элизе.
— Она завела меня сюда и пошла дальше играть в шахматы.
— Ты проиграла? — отчаянно спросил он.
— Да.
— Не расстраивайся, — постучал левой рукой по её плечу.
«Татуировка в виде маяка, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны — первая любовь», — рассказывала «мама».
«И, видимо, последняя», — подумала Элиза, увидел символ на левой руке мужчины.
— Мона помогает мне найти шарики для игры в гольф, — сказала девушка «папе».
— Хорошо, — настороженно посмотрел на служанку. — И зовите, когда будете играть! — посмеявшись, пошёл в гостиную.
Конура, как у собаки, через которую они лезли, уже сыпалась от старости и создавалось впечатление будто вот— вот обрушится вместе с домом. Пролезая внутрь и закрыв за собой дверь, послышался мотор от машины — кто-то приехал.
— Удачное совпадение, — сказала Мона, спускаясь по лестнице.
«Карлинген»
Эта пустошь в голове, пока ты подходишь к яме, в которой раньше хоронил лишь мёртвых жаб, смотришь вниз и натыкаешься на красный бархатный гроб, который выбирала с новым мужчиной матери пару дней назад, резко наполняется мыслями о том, насколько неуловимо и жадно время: оно не дало мне и минуты, чтобы попрощаться.
Я вспоминаю мамины признания, что оставила без ответа, подхожу к Ричарду и зарываюсь в его тёплую куртку, пока на улице мороз. Кто-то сравнивает боль от кончины близкого человека с разрывом сердца, кто-то другой — с болью под рёбрами, но я бы рассказала о пустоте внутри, через которую несётся стая лающих собак в беззвучном режиме, если бы не старалась врать самой себе.
Он был таким, каким я представляла его всё это время: статный мужчина с красивой бородой и добрыми глазами, прячущимися за круглыми стёклышками очков. Его любви не было придела: Ричард жил со мной до самой зимы, а затем вовсе предлагал продать свой дом, чтобы мы жили вместе, ведь всё здесь напоминало ему о любимой женщине, а мне — о матери. Но мы выкинули все вещи: и старую одежду, и подаренные на Дни рождения игрушки, и лопатку, которой мама переворачивала блины, и комиксы Арнольда о супергероях, и кассету с фильмом «Назад в будущее».
За всё время видела я своего отца лишь дважды: на похоронах и у нас дома перед тем, как он проиграл все свои деньги в покер и не стал выпивать по вечерам, а затем и не был уволен с его стабильной и, как ему казалось, вечной работы. Но и его мы решили выбросить.
Я всегда думала, что лучшим лекарством от боли станет время. И я ждала, хотя меня постоянно меня вопросы: «Сколько ещё ждать? Сколько мне ещё мотать этот срок?» Самое страшное заключается в том, что в нас не встроены часы: мы не знаем, как долго будем по-настоящему любить, сколько скучать, как часто будем вспоминать и будем ли вообще.
Время текло, но легче не становилось. Каждое утро начиналось со школы, в которой я постоянно спала, местами слушая извинения моих старых друзей за содеянное, а каждый осенний вечер — с пробежки до дома Вильгельма, которого я вечно искала и заканчивался вкусной домашней едой Ричарда, что он готовил, отвлекаясь от остальных забот.
В тот день наконец за долгое время выпал запоздавший снег — канун Рождества — меня вызвали к директору перед тем, как впопыхах выгнать из школы на улицу в метель. Бродя по коридорам, украшенным яркими звёздочками и тёмно-зелёными ёлками, я ждала, пока директор выйдет из своей ложи, а его бухгалтерша не позовёт меня внутрь.
— Элиза Броер! — выкрикнула из-за двери женщина лет сорока со смешной причёской и неприятным голосом.
Окно, которое я приметила ещё в октябре, теперь было совсем тёмным, а птиц не было и подавно: снежинки кружили и прилетали в самое стекло.
— Здравствуй, Элиза, — теперь не стоявший лицом к окну сказал Маркс Питерс.
— Добрый день, — ответила я, шагая в сторону своего стула.
— Почти вечер, — глянул в окно. — Как планируешь его провести?
— Никак, — с каменным лицом ответила я усаживаясь.
— Совсем? — потянул руку к серванту со стоящими в нём фигурками. — А как же домашние заботы? — стал крутить перед собой снежный шар.
— А, — опомнилась, — точно: почищу зубы.
— Хорошая затея, — присел на стол. — А я, знаешь ли, буду весь вечер работать, копаться в бумагах.
— Здорово, — совсем равнодушно ответила я.
— Здорово, когда есть работа?
— Здорово, когда есть, на что отвлечься от вечных проблем.
— Вы не правы, — звонко поставил шар на стол. — Все постоянно пытаются зарыться в делах, лишь бы не вылезать из этого панциря, а Вы, — тыкнул в меня указательным пальцем, — вовсе
