Соната незабудки - Санта Монтефиоре

Улыбаясь и обсуждая свадьбу, они вчетвером пошли по дороге, усыпанной фиолетовыми цветами палисандровых деревьев, вдыхая ароматы гардении и жимолости, взорвавшихся бурным цветением с приходом первых теплых дней.

— Подумать только, старина полковник дал связать себя брачными узами, — весело сказал Томас.

— Разве он никогда не был женат? — спросила Одри.

— Много лет назад его жена умерла, — сказала Эмма, многозначительно подняв бровь.

— Тогда у них с Шарло много общего. Интересно, кто кого переживет? — спросил Томас.

— У меня забавное предчувствие, что на этот раз они хотят покинуть бренный мир вместе, — сказала Одри.

Сесил взял жену за руку и улыбнулся.

— Это так похоже на тебя, Одри! Ты всегда была романтиком.

— Эмма тоже романтик, — сказал Томас, с обожанием улыбаясь своей жене. — Должно быть, она единственный человек, который считает, что противная Шарло Осборн…

— Шарло Блис, — поправил Сесил со смешком.

— Шарло Блис, достопочтенная миссис Блис, — добавил Томас, делая акцент на слове «миссис», — была красива, словно юная невеста.

— Она действительно выглядела очень красивой, — восхищенно выдохнула Эмма.

— Дьявол имеет много масок, — вставил свое слово Сесил.

— А я согласна с Эммой, — сказала Одри. — Шарло — красивая, элегантная женщина. И я буду очень рада, если в ее возрасте смогу выглядеть хотя бы наполовину так же хорошо, как она.

— Дорогая, твоя красота исходит изнутри и никогда не иссякнет, — серьезно сказал Сесил.

— Спасибо, — ответила Одри, чувствуя, как краснеют ее щеки.

— Эмме я всегда говорю то же самое, — сказал Томас. — Почему женщины нам никогда не верят?

Сесил пожал плечами.

— У вас много общего, не правда ли? — спросил он.

Эмма и Одри обменялись многозначительными улыбками.

— Да, — ответила Эмма.

Одри промолчала. Она взяла мужа под руку и опустила глаза, зная, что у них гораздо больше общего, чем Томас и Сесил могут предположить.

— Я хочу сказать несколько слов о моей супруге, — начал полковник, слегка покачиваясь и держась одной рукой за стул, а другой удерживая только что откупоренную бутылку шампанского. Казалось, круглый живот вот-вот перевесит и он упадет, но этого не произошло. Он подмигнул Шарло, и его бакенбарды трогательно подпрыгнули вверх. — Мы уже не молоды, — продолжил он, приподняв брови, похожие на облезлые кошачьи хвосты. — Все это понимают. Наше с Шарло существование близится к закату, но для меня жизнь никогда еще не была такой прекрасной. Я считал, что красота полей Сомм — предел восхищения, которое я могу испытать в жизни. А потом я встретил Шарло. Я ушел на пенсию и думал, что время сражений прошло. Но Шарло стала знаменем, которое я решил завоевать любой ценой. Она не знает, и, прошу вас, не говорите ей о том, что она — самая большая победа в моей жизни. Чтобы ее добиться, я пустил в ход все свои резервы, всю энергию, всю храбрость, но никогда еще не получал такого вознаграждения! Она красива, элегантна, она мудра и достаточно сильна, чтобы спасти меня от меня же самого. Шарло, — продолжал он, глядя на жену сверкающими глазами, переполненный эмоциями, вызванными не столько алкоголем, сколько дивным очарованием момента, — я не уронил ни слезинки, когда зимой 1916 года был убит молодой Джимми Мак-Маннус, хотя каждый нерв моего тела требовал этого. Я удержался от слез, когда старый Бернард Блис, мой покойный отец, умер от пневмонии, а я остался несмышленым тринадцатилетним мальчишкой. Но вот ты, старушка, заставила меня плача благодарить тебя за то, что ты решила провести остаток своей жизни со старой, потрепанной в боях боевой лошадью. Я сделаю тебя счастливой, видит Бог, сделаю, и мы, старушка, проживем вместе еще много-много лет. Жизнь становится интересной, ты — рядом, и я снова чувствую себя двадцатилетним. Давайте поднимем наши бокалы за Шарло Блис, Шарло Гамильтон-Хьюз-Фординтон-Озборн-Блис, и, если хотите знать, именно столько имен по силам нести этой женщине. В жизни миссис Блис больше не будет ни похорон, ни свадеб, потому что, уходя, я заберу ее с собой. — Он поднял бокал, а затем, самодовольно улыбаясь, добавил: — Нам чертовски повезло с погодой, ведь в Лондоне сейчас идет снег!

Когда аплодисменты утихли, заиграла музыка, и полковник закружил свою супругу в танце, прижимая вспотевшую щеку к ее щеке. Шарло заметила, что его руки дрожат, а тонкие губы сложились в нежную улыбку.

Тетя Хильда смотрела на свою дочь Нелли и задавалась вопросом, сможет ли та когда-нибудь найти себе мужа. Она не становилась красивее с годами, а холостых мужчин так мало… У Нелли никогда не было шикарной возможности выбирать, как, например, у Одри, по которой вздыхали все потенциальные женихи Херлингема. Нелли вынуждена была ждать, пока кто-то обратит на нее внимание, но на сегодняшний день на расстоянии сотни миль не было ни одного достойного молодого человека. Муж Хильды танцевал с Викторией, младшей сестрой Эммы Леттон. Она с трудом подавила растущее чувство возмущения: он непристойно крепко прижимал девушку к себе. Бедная Виктория, съежившись, выглядывала из-за его плеча и беспомощно улыбалась. Хильда вспомнила, как откровенно муж восхищался юной Айлой, но теперь Айлы не было в живых, и он не упускал возможности потанцевать с любой молодой девушкой, лишь бы только прикоснуться к ней своими похотливыми руками. «Мерзкий старикашка!» — брезгливо подумала Хильда.

— Нелли, почему ты не танцуешь? — спросила она у дочери, когда та проходила мимо. Было очевидно, что молодая женщина устала и ее единственным желанием было уйти домой.

— Потому что меня никто не приглашает, мама. Кроме того, я не хочу танцевать с отцом, он слишком много выпил и потеет, как старый боров.

— Нелли, нельзя так говорить об отце, — холодно упрекнула дочь Хильда.

— Беру пример с тебя, мамочка. Те сравнения, которые ты для него придумываешь, гораздо хуже.

— Это не причина для ухода. Должен же быть хоть кто-то, с кем ты можешь потанцевать!

— Никого, — твердо заявила Нелли.

Она взглянула на молодого человека со скошенным подбородком, которого мать считала вполне подходящей для нее парой, и в отчаянии закатила глаза.

Одри была довольна Сесилом. Он был добрым, обаятельным, внимательным и щедрым. Но у них было так мало общего… Одри любила литературу, поэзию, музыку и природу, а Сесил получал удовольствие от бизнеса, политики, экономики и общения с друзьями. Ему хотелось, чтобы дом был полон гостей, а Одри предпочитала проводить время в одиночестве среди деревьев и цветов, чтобы иметь возможность парить в мечтах и оживлять чаяния, которые были давно похоронены, но очень ей дороги. Одри знала, что муж не понимает ее, потому что ее истинное «я» проявлялось только тогда, когда комната утопала в свете свечей, а пальцы танцевали по клавишам фортепиано. Но Сесил подарил ей уютный дом и отчаянно пытался сделать ее жизнь приятной. Только, к сожалению, слепого нельзя научить ценить картины, а Сесил был слеп к потребностям души Одри.

Сесил тоже был доволен, и ему очень хотелось вернуть счастье, которым он наслаждался в первые пьянящие месяцы их свиданий. Но Одри, казалось, заблудилась в своем собственном далеком мире, словно закрылась в невидимой непробиваемой ракушке, из которой он не мог ее выманить. Когда Одри садилась за инструмент, у Сесила голова шла кругом: печальные мелодии, которые она играла часами и повторяла снова и снова, напоминали ему о брате. Выражение лица жены было таким же вдохновенным, как у Луиса — казалось, ее кожа теряет цвет и становится полупрозрачной. Сесил потратил годы на то, чтобы понять брата, теперь же большая часть его времени уходила на то, чтобы понять собственную жену. Но, несмотря на все отчаянные попытки интересоваться столь любимой ею поэзией и музыкой, вести разговоры о красоте природы и о смысле жизни и смерти, ничего не менялось. Временами казалось, что она говорит на другом языке, и в мире нет ни одного учебника, способного обучить его понимать сказанное. Сесилу было легче общаться с Роуз и Генри, чем с их дочерью.

Роуз обожала Сесила со всей страстью матери, которая утратила дочь, но приобрела сына. Она восхищалась им и заботилась о нем. Он напоминал ей Генри во времена их первых свиданий — прямая спина, широкие плечи, красивый нос и строгость, придающая его манерам особый шарм. Ей нравилось наблюдать, как Сесил и Генри до позднего вечера сидят, покуривая гавайские сигары, и обсуждают экономику, приглушенными голосами ругая диктатора, который, по их мнению, привел страну к разрухе. Сесил был воплощением всего, чего родители Одри ожидали от зятя, — он не только сделал их дочь счастливой, — Сесил вернул счастье и в их жизнь. Ее переполняла гордость от того, что Одри нашла себе такую хорошую пару, хотя она никогда и не сомневалась в том, что все случится именно так. Ее дочь всегда была рассудительной девочкой…