Одиссея Хамида Сарымсакова - Олег Сидельников

— Трудно, понимаю. Но нам еще вокзал взять надо.

Опять пошли по окраинам, по дымящимся развалинам. Где-то совсем близко гремит жестокий бой. Пришел новый взводный, третий по счету. Хамид его так и не разглядел. Ночь уже спустилась.

Вот и путаница железнодорожных путей...

Загремело «Уррра!», «Полу-у-ундра!». Хамид бежал, спотыкаясь о рельсы, подлезая под вагоны. Кругом сверкающие огненные трассы, разрывы мин и снарядов... Подбежал к платформе, с трудом взобрался, кинулся влево... Опять глухая стена. Кажется, пакгауз...

И тут огненная железная палка хлестнула Хамида по ногам — и все кончилось: бой, выстрелы, мир кончился...

Он очнулся. Кто льет ему на лицо ледяную воду?.. Никого вокруг. Это просто дождь со снегом. Из ноги мучительная боль разливалась по всему телу. Бой откатился куда-то за вокзал.

— Эй, кто есть?.. Помоги... — тихо позвал Хамид.

Послышался стон. Подполз раненный в руку парень.

Полегчало. Все-таки вдвоем. Друг друга, как могли, перевязали. Хамида стало знобить. Раненный в руку, немного оклемавшись, поплелся за санитарами, и он вновь остался один, в темноте — ему стало жутко. Решил ползти — лежать так вот просто, ожидая неизвестно чего, страшно... Полз, полз, дополз до платформы-дебаркадера, опять пополз и в темноте свалился с платформы на рельсы. Он ударился, но боли не почувствовал.

— Эгей!.. — услышал наконец Хамид. — Есть кто живой?

— Я!.. Я живой... Я!..

Тот раненный в руку парень оказался славным малым, прислал за Хамидом санитаров. Его долго несли на носилках. Озноб овладевал все больше и больше. Санитары замотали для теплоты раненую ногу обрыв ком шинели. В медпункте подмотали бинтов и отправили в санбат, который помещался в полуразрушенном доме. Вдруг послышался приближающийся шум боя. Кто-то из раненых (лежали прямо на полу) закричал:

— Немцы окружают!

Известно, раненые, особенно те, кто не могут самостоятельно передвигаться, легко подвержены панике. В хамидовской палате возникла суматоха. Лежавший рядом с Хамидом уркаганистого вида брюнет с золотой «фиксой» во рту, бросился бежать, позабыв даже о своем вещмешке, который все время заботливо прятал под головой. Ранен он был легко в кисть руки и потому выскочил из палаты в хорошем темпе. Другие ходячие побежали...

В коридоре раздался могучий бас:

— Ша, славяне! Я командир пулеметной роты! Мы сейчас фрицу врежем так, что у него пятки засверкают. Братва, раненые дорогие, бросьте сопливиться. Не дамочки.

Заработали наши пулеметы. Шум боя стал удаляться.

Некоторое время спустя в «палату» ввалился громадного роста офицер в меховой куртке-безрукавке нараспашку — тот самый командир пульроты (Хамид узнал его по громовому голосу), окинул блестящими черными глазами успокоившихся раненых, прогремел весело и насмешливо:

— Ну вот и все, мадам, а вы боялись!

... Утром подошел черед Хамиду ложиться на операционный стол. А таких столов в операционной имелось пять. На них раненые — стонут, кричат, матерятся. Врач склонился над Хамидом, осмотрел ногу.

— Плохая ножка... Наркоз...

Очнулся Хамид в палате. Чернявого уже не было. На его месте смирно лежал, скорбно уставив ввалившиеся глаза к потолку, видать, безнадежный тяж.[29]

Пришла сестричка, напоила Хамида горячим чаем, сунула под мышку термометр. Температура подскочила за сорок градусов. Сестричка убежала. Тяжа унесли на операцию, и он так и не возвратился. Часа через два Хамида снова положили на стол. Измотанный красноглазый врач долго рассматривал ногу. Сказал просительно:

— Надо отрезать, браток?

— Пошел ты!.. — Хамид скрипнул зубами и ругнулся по-узбекски.

От соседнего стола подошел другой врач.

— Ас-салям алейкум, дустым!.. Откуды ты?

— Ташкентский,

— А я самаркандец. Значит, земляки. Чего ругаешься?

Музыка родной речи легла бальзамом на душу. Завязался тот бестолковый разговор, когда встречаются старые друзья, не видевшиеся много лет или незнакомые вовсе, но земляки.

Хирург, «просивший» у Хамида ногу, буркнул:

— Коли вы земляки, то сами и разбирайтесь.

— Хоп! Давай на мой стол. Наркоз...

Трое суток Хамид находился между жизнью и смертью. Но молодой организм все же пересилил. Температура упала, у Хамида появился аппетит. Пришел врач-земляк. Посмотрел.

— Тамом, йигит. Сегодня же отправим за Дунай. Хайр булмаса.

Ночью Хамида погрузили в телегу. Старик ездовый оказался отважным дядькой. Пока ждали паром, налетели немецкие самолеты, стали бомбить. Старик уложил лошадок и все успокаивал раненых:

— Не ерепеньтесь, сынки. Фриц психует, неприцельно кидает.

... В обычном пассажирском вагоне на соседней койке оказался матрос с лидера «Москва», воевавший с Хамидом в одном взводе. Он лежал невеселый, и даже не обрадовался встрече.

— Что с тобой, Гриша? — спросил Хамид.

— Амба! — вздохнул матрос. — Отвоевался. Ногу оттяпали.

Хамид вздрогнул. Ведь и он мог сейчас лежать без ноги, тяжелый инвалид!

— Не печалься, Гриша. Воевал ты по-честному. Весь штурмбат себя показал.

— А ежели я еще не рассчитался с фашистами, тогда как? — зло ответил матрос. — Ты в плену ихнем по-настоящему не был. Счастливчик!

Раненых привезли в венгерский город Сегет. Здесь находился эвакогоспиталь № 3635. Шикарный домина, просторные палаты, белоснежное белье, прекрасный уход.

Первым делом Хамид написал письма домой и в полк. А когда стал ходить с костылем, заказал себе морской китель и брюки. Пуговицы форменные раздобыл у моряка. Пять штук. Дарил палатному врачу Беседовской, от имени всей палаты, цветы, сирень.

Рана долго не заживала. Выписали Хамида Сарымсакова из госпиталя три недели спустя после Победы.

Таков вкратце фрагмент из одиссеи Хамида Сарымсакова. Такова цена его скромной медали «За взятие Будапешта».

ГЛАВА XIX. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ И ЕЩЕ ПОЧТИ ДВАДЦАТЬ

Сергей Петрович Мятишкин (тот самый паренек, что когда-то сообщил матери Хамида о том, что жив ее дорогой сын), подлечившись, уехал на работу в Карши. Затем его перевели в Наманган. Когда жил в Ташкенте, Хамид с Сергеем встречались, а разделили их версты — потеряли связь. Словом, как у Константина Симонова: «Вот встретиться — это бы здорово! А писем он не любил».

Двадцать лет спустя после описываемых событий Сергей (теперь уже Сергей Петрович Мятишкин, почтенный государственный инспектор по торговле) возвратился в Ташкент. И конечно же, пошел он на улицу, где жил его друг Хамид Сарымсаков. Дом стоял на месте, но жили в нем другие люди. Куда переехали Сарымсаковы, Сергей Петрович так и не узнал.

А еще лет десять спустя Сергей Петрович, будучи в гостях, вдруг случайно услышал, как Таня Садыменко, студентка Ташкентского политехнического, с увлечением рассказывает о своих преподавателях. И вдруг... «А еще у нас есть профессор Хамид Газизович Сарымсаков...»

— Что?.. — вмешался Сергей Петрович. — Какой Сарымсаков?!

— Наш профессор. Строгий, но справедливый.

— Худенький, стройный такой. Волосы густые, черные...

Студентка замялась.

— Как вам сказать?.. Не то, чтобы он был очень худой и стройный, но и не толстый. А насчет черных волос... Может, были у него когда-то густые и черные.

Сергей Петрович хлопнул себя по лбу и расхохотался.

— Ничего смешного я не сказала, — нахмурилась студентка. — Напрасно вы хохочете.

— Это я над собою смеюсь, Танечка. Я как-то запамятовал, что прошло уже более тридцати лет.

— А вы что, знакомы с Хамидом Газизовичем? — студентка удивленно посмотрела на работника торговли, такого далекого от научного и авиационного мира.

— Если тот самый Хамид Газизович Сарымсаков, то очень даже знаком.

— Он заведует кафедрой «Конструкция и проектирование самолетов».

— Ну тогда это обязательно он! Хамид в войну был штурманом пикирующего бомбардировщика Пе-2. Человек легендарной фронтовой биографии!..

...А рано утром, на заре, в квартире Хамида Газизовича раздался телефонный звонок.

— Здоров, профессор! Рад за тебя. Обнимаю.

— Кто это говорит? — не сообразил со сна Хамид Газизович. — Не узнаю.

— Зазнался, Хамид, друзей не узнаешь?

— Все-таки...

— Серега я. Теперь, конечно, для окружающих — Сергей Петрович. А для тебя по-прежнему Серега Мятишкин я... Серега Мятишкин!

Вот уж действительно — «все возвращается на круги своя»!

* * *

И вновь я, автор повествования, беседую с X. Г. Сарымсаковым.

Но теперь я не вызываю в своем воображении образ юного штурмана морской авиации. Передо мною реальный, во плоти, доктор технических наук профессор Хамид Газизович Сарымсаков. И говорю ему я уже «вы», поскольку собеседник старше меня на три года, а не двадцатитрехлетний молодой человек.

— Расскажите, Хамид Газизович, как вы стали профессором?

— Как я дошел до жизни такой?— улыбнулся Сарымсаков.— Что ж, извольте.

Я смотрю на собеседника н ловлю себя на мысли, что юный Хамид и нынешняя его «модификация» очень схожи. Темные приветливые глаза, овал лица. Правда, шевелюра стала с сединой и, так сказать, несколько лимитирована. И фигуру уже не назовешь худощавой. Но это он, он — мой Хамид, юный и бесстрашный штурман, которому выпало в военную годину пережить минимум семьдесят четыре смерти и еще много такого, чего хватило бы и на десятерых.